Час Самайна - Сергей Пономаренко 6 стр.

Угрюмая колонна юнкеров под конвоем красногвардейцев вытянулась длинной извилистой змеей. Многие в окровавленных бинтах, тяжелораненых несли на носилках. Коля шел почти в са­мом хвосте колонны. В голове пустота, страха за свою жизнь не было. Когда колонна проходила по набережной вонючего ка­нала Мойки, из переулка показался отряд красногвардейцев. Они с яростными криками вклинились в колонну, отрезав группу юнкеров, в которой находился и Коля. Он увидел матро­са с дико вращающимися белками глаз, который с криком "Это тебе за братка Андрея!" вонзил в него штык. Коля почувствовал, как огнем опалило живот, и время для него остановилось. Пови­нуясь штыку и напору матроса, он сделал несколько шагов назад и, схватившись за рану, увидел и почувствовал, как штык с болью выполз из раны, освободив место струе крови. Сознание поки­нуло его. Когда он пришел в себя, то увидел, как небо стремитель­но уносится вверх, и почувствовал, что падает. Ледяная вода встретила его, на мгновение успокоив боль. В следующий миг, борясь с удушьем, Коля открыл рот, и зловонная вода ринулась в легкие, изгнав сознание и жизнь теперь уже навсегда.

Из редакционной статьи "Позиция нашей партии" эсеров­ской газеты "Дело народа", 29 октября 1917 г.:

"Целый день по всему городу происходили стычки между юнкерами и красногвардейцами, битвы между броневиками...

Залпы, отдельные выстрелы, резкий треск пулеметов слыша­лись повсюду. Железные ставни магазинов были опущены, но торговые дела шли своим чередом. Даже кинематографы с по­тушенными наружными огнями работали и были полны зри­телей. Трамваи ходили, как всегда. Телефон действовал..."

- 6 -

- Вставай, лежебока! Уже шесть часов утра, - разбудила Зо­ряна Илью. Тот присел на кровати, глядя на нее невидящим взглядом пытающихся закрыться глаз. Но Зоряна, предполагая подобную реакцию, захватила бутылку с холодной водой, из которой щедро плеснула на парня.

- Ты что?! - возмутился тот, окончательно проснувшись.

- Собирайся и уходи. Скоро весь дом поднимется. Не хва­тало, чтобы кто-то из соседей тебя увидел! Да и родители, неровен час, приедут!

- Здесь что, женский монастырь или... - Он не успел за­кончить фразу, как снова попал под душ из бутылки.

- Уматывай! - раздраженно прикрикнула Зоряна. - Да поскорее!

Больше, чем вода, на Илью подействовал грозный вид Зоряны, и через несколько минут он, все еще зевая, был уже за дверьми, сопровождаемый строгим напутствием вызвать лифт на два этажа ниже.

Отправив кавалера, Зоряна прилегла на кровать, но спать не хотелось. И она потянулась к верному средству от бессон­ницы - старому дневнику.

Петроград. 7 ноября 1917 года

Во вторник вечером, часу в восьмом, приходит Аня и зовет меня в юнкерское училище. Подходим к воротам и спрашиваем, можно ли пройти в училище. А нас спрашивают, кто нам нужен. Мы называем фамилии всех знакомых нам юнкеров, и все они оказались в отпуске. С нами разговаривали двое юн­керов и красногвардеец. На мое удивление, что он знает всех юнкеров, ответил, что и сам является юнкером. Он расстег­нул шинель и показал под ней юнкерские погоны. Аня написала Сальцевичу письмо и не знала, кому из юнкеров его отдать, чтобы передали. А те наперебой хотели его заполучить. Они начали нас стращать, хотели обыскать, отвести в карауль­ное помещение, но, конечно, отпустили, хотя и неохотно. Наконец мы вырвались, но не успели дойти и до угла Симбир­ской, как слышим., что за нами кто-то бежит. Оказывается, нас догоняют юнкер-красногвардеец Николай Ефремов и сам Сальцевич. Они нас вернули, привели в приемную. Мы устро­ились на деревянных лавках и начали болтать. Я заметила напротив барышню, сидящую с юнкером, она оказалась сослу­живицей по банку. А Сальцевич был ее хорошим знакомым. К нам подошел еще один юнкер, который бывал с нами у кос­тра. Потом вышли все вместе из училища. Сальцевич где-то застрял, и на смену ему к нам припаялся хорошенький юнкер. Проводили нас на вокзал, а сами пошли на трамвай. Не успели осмотреться, как является тот самый медик, с которым мы познакомились в воскресенье на вокзале. Подходит к нам и на­чинает болтать. Он назначил Ане свидание у себя на кварти­ре, говорил пошлости и прочий вздор. Аня решила поехать на 10:30; и мы остались с ней. Явилась Ольга. Уселась рядом с нами. Очевидно, она хотела, чтобы мы познакомили ее с медиком, но я и не думала. Я ей стала говорить, что Таня переехала и хо­чет сделать вечер. Она спросила, кого Таня будет приглашать. Я сказала, что теперь у нас много знакомых юнкеров. При слове "юнкера" Оля сделала замечательную гримасу. Очевидно, ей не по нутру, что у нас так много знакомых, да еще и юнке­ра, которыми она очень бедна.

В половине одиннадцатого мы распрощались. Домой я шла с медиком Колей. Аня назначила ему завтра на вокзале, потому что идти к нему на квартиру не намерена. Для него это кажет­ся очень простым, потому что он вращался в кругу курсисток.

Петроград. 8 ноября 1917 года, среда

Сегодня была у меня на службе Аня. Она написала письмо этому медику. Просила его прийти на вокзал, так как она не может пойти к нему домой. Вернувшись со службы, я отда­ла письмо соседскому мальчишке Миньке, и он отнес его по адресу. Но Николая не оказалось дома. Я поехала к Тане на Удельную. Танина квартира мне не понравилась. Комнаты маленькие, неуютные. Вообще вся обстановка убогая. Да им самим квартира не нравится. Таня пошла провожать меня и по дороге я рассказала о вчерашнем приключении, просила ее поехать со мной в Петроград. Но она не согласилась.

Петроград. 9 ноября 1917 года, четверг

Со службы позвонила в училище. Николай Ефремов обещался прийти с товарищами на вокзал. Когда ехала со службы, то, не доезжая до Литейного моста, трамвай остановился. Приш­лось идти пешком через мост. На мосту встретила Сальцевича с вольноопределяющимися. Вечером пришла Аня, и мы пошли на вокзал, но юнкеров там не было. Но я этого и ожидала. Без инт­риг не обойдется! Завтра получу пособие, будет веселей.

Петроград. 10 ноября 1917 года, пятница

Аня пришла ко мне на службу, и мы решили позвонить в учи­лище и спросить, были они вчера на вокзале или нет, -якобы мы не были. Позвонили. Аня говорила с Ефремовым. Тот сказал правду, что не был, будто бы у них была очень важная лекция. Одним словом, причина нашлась. Аня сказала, что мы квиты, так как тоже не могли попасть на вокзал.

Аня дала мне письмо для медика. В нем она назначала ему свидание на вокзале. Я пришла со службы и послала письмо с Минькой. Тот приносит обратно ответ, что медик просит Аню прийти к нему домой. Будет ждать в восемь часов. Аня пришла ко мне, и мы вдвоем отправились туда. Позвонили. Николай открыл двери сам. Был довольно интересный в сту­денческой тужурке. Очень мило нас принял. Просил нас раздеться, но мы не могли этого сделать, так как у Ани была гряз­ная блузка. Все время очень весело болтали, хохотали, потом случилась оказия и нашего веселого настроения как не бывало. Николай вырвал у Ани проездной билету где была ее фотогра­фия. Она начала его отнимать, произошла возня, и хозяйка сделала замечание. Конечно, сразу испортилось настроение. Мы ушли. Он обещался через несколько минут нас догнать, потому что хотел объясниться с хозяйкой по поводу инциден­та. Мы пришли на вокзал. Сели на скамейку. Подошел Коля Петрову потом Костя. Студента долго не было, и я уже реши­ла, что он не придет. Но он пришел, сердитый и расстроенный. Сказал, что в объяснении с хозяйкой зашел очень далеко и чуть было ее не убил. Что глубоко оскорблен замечанием, потому что для него гость священная особа и т. д. Потом он все вре­мя молчал. Мне стало скучно, и я уехала.

Петроград. 17 ноября 1917 года, пятница

Весь день шила, ходила на Финляндский вокзал. Звонила к Еф­ремову, но мне сказали, что он в отпуске. Вечером пришла Аня, и мы отправились в юнкерское, а маме я сказала, что пошли к Аниной тетке на Сергеевскую. Пришли в училище. Послали юнкера за Ефремовым, а сами прошли в приемную. Там сидел Киргейм с еще одним юнкером и барышней. Он сейчас же подсел к нам. Вскоре пришел Ефремову сказал, что наверху портняжничал. Я послала его за Олениковым. Тот пришел, уселся с нами, потом появился Кожушкевич. Володя опять мало говорил. Я угостила всех папиросами, потому что у меня была с собой коробочка. Когда юнкера пошли пить чай, Володя опять испарился. Ефремов попросил мой телефон. Я дала ему свою визитную карточку и написала на ней номер телефона. Нас познакомили с забавным юнкером шотландцем. Он так быстро говорит, что ничего не поймешь. Олеников стащил со стола мой портмоне, начал рассматривать и, конечно, утилизировал мою визитную кар­точку. Потом начал листать мою книжечку, нашел там мой локон, показал Герману. Ефремов подарил мне стихотворение "О забавном". В конце концов наши мальчишки так расшалились, куда с добром. Только надо было идти домой. Герман взялся проводить Аню на станцию. При прощании Олеников вытащил у меня из кармашка вуаль, примерил ее и положил обратно. Ко­нечно, здесь главную роль играла не вуаль и не кармашек, а его месторасположение. Ефремов принялся жать Ане руку, и та тотчас же запищала. Когда он стал жать руку мне, то приложил все усилия, а я и глазом не моргнула, чему он очень удивился. В две­рях снова встретили вольноопределяющегося, его фамилия Федо­ров. Он пошел нас провожать. У Финляндского вокзала я с ними распрощалась и пошла домой, а они на вокзал. Когда ложилась спать, то долго думала, кто из юнкеров мне больше всех нравит­ся. Удивительно то, что они все одинаково симпатичные, даже интересные, ни одного нет несимпатичного. Сначала, с первого знакомства, мне больше понравился Федоров, но теперь, пожалуй, Олеников. Вообще я люблю такие типы. Еще у костра я обрати­ла на него внимание. Мне кажется, что он страшный нахал, а я люблю нахалов. Не думаю, что на этот счет я обманусь. Не обманулась же в Володе. Попробуем испытать свои силы.

Петроград. 20 января 1918 года, воскресенье

Вот уже больше месяца я саботирую записи в дневник. Мно­го событий произошло за это время, и я никак не могла со­браться, чтобы хоть кое-что записать.

На Рождество Анька устроила у себя вечер, потому что ее мечтой было видеть юнкеров у себя. Как она ни звала, никто к ней не приехал, кроме одного летчика. Пошли все в клуб на маскарад. Мы с Таней были в маскарадных костюмах, и было довольно весело. Шатия Булыгиных все время к нам пристава­ла. Потом нам надоели маски, и мы пошли домой, сняли кос­тюмы, надели платья и пришли без масок. Почему-то стало еще интереснее. Мы познакомились с Анатолием Булыгиным. Ивановы со своей компанией все время вертелись перед нами, а в конце вечера вдруг исчезли. Мы решили, что они ушли до­мой. Через некоторое время вдруг подбегает Аня и зовет нас к себе. Мы пошли, о чем потом пожалели. Было скучно, пото­му что Аня плохая хозяйка, не умеет сделать весело.

После праздников Таня поступила на службу в кинемато­граф. Мы с ней задумали назло Ивановым устроить вечер, но только не такой, как был у них, а гораздо лучше и чтобы на нем обязательно были юнкера. Мы все хорошо обдумали и ре­шили устроить его 16 января.

Несколько вклеенных страничек сообщают, что дальше сле­дует приписка и разъяснение.

Здесь на страницах дневника я пытаюсь обмануть себя, ста­раясь пройти мимо события, которое в дальнейшем повлияло на мою судьбу. В декабре 1917 года я познакомилась с Иваном, командиром пулеметной команды красногвардейцев, стоявшей в Левашово. Он совсем не соответствовал моему идеалу возлюб­ленного: был круглолиц, коренаст и даже полноват, светловолос, простоват в обращении. По привычке я по-прежнему называю юнкерские училища, хотя на тот момент они уже не сущест­вовали, а были созданы военные школы, курсы красных коман­диров. Часть юнкеров была отчислена, часть бежала, чтобы вступить в формирующиеся отряды белой гвардии. Однако значительная доля их осталась. Так уж получилось, что почти все мои знакомые продолжали здесь учиться, называясь уже не юнкерами, а слушателями, курсантами. Изменился и их об­лик - исчезли шпоры и погоны. Иван проходил обучение на краткосрочных двухмесячных курсах красных командиров при бывшем Павловском училище. По сравнению с моими знакомы­ми, теми же братьями Кожушкевичами, он резко проигрывал. Однако я его недооценила, как и себя. Отсутствие качеств, которые, как я считала, должны быть у моего любимого, ком­пенсировалось его неуемной энергией, граничащей с наглостью. В первый же вечер нашего знакомства он признался мне в любви, но не робко, с надеждой на ответное чувство, как мне до этого приходилось слышать, когда я могла манерничать и заставлять мучиться, а просто и почти грубо. В ответ на мой смех он прямо сказал: "Смейся не смейся, а будешь моей!"

Таня была в ужасе от его манер и просила, чтобы его не при­глашали на наши встречи. Но он о них узнавал и приходил. Он старался не показывать свой настоящий нрав, учась вежли­вости и корректности. Словно волк примерял овечью шкуру. Интуитивно я это чувствовала, но разум был глух.

Я старалась его не замечать, но он упрямо добивался моей благосклонности. И когда ночью он мне приснился, я испугалась. Испугалась себя и его наглости. Наверное, поэтому о нем в моем дневнике в тот период нет ни строчки. Я старалась, как могла, мучила его, заявляя, что между нами пропасть, которую не пе­рейти. Однажды так получилось, что мы вдвоем провожали Нину и, возвращаясь, шли мимо Летнего сада. Помню, как он был тогда нежен со мной. А когда мы шли через мостик Фон­танки, он взял меня за талию, приподнял, уверяя, что бросит в воду, но потом бережно отпустил и сказал, что ему меня жалко. Я вполне понимала его: ему хотелось избавиться от меня как от своей мучительницы и жаль было меня, потому что любил он свою мучительницу. У него не было и мысли утопить меня. Все это была только шутка, но шутка очень правдивая.

На меня это произвело громадное впечатление, от нахлынув­шего незнакомого чувства закружилась голова. Мило воркуя, мы шли все дальше до набережной. Там на скамейке, несмотря на сырость и холод, сидела влюбленная парочка. Ваня предложил и мне посидеть немного. Мы сели и принялись мечтать. Он обжигал меня поцелуями и спрашивал, почему я не согласна стать его женой. Было уже часа три ночи, а в шесть Ване нуж­но было идти на пост. Было тихо-тихо, лишь изредка проезжал автомобиль. Мне хотелось спать и не хотелось уходить. Было так хорошо! Ваня просил позволения пойти ко мне и подождать у меня, пока ему надо будет идти на службу. Но я отказывала ему так как знала, зачем он хочет пойти ко мне.

Я боялась, что не устою. Я не призналась, что угадала его мысли, а только сказала, что буду ему плохой собеседницей, потому что хочу спать. Он говорил, что это не мешает, что я могу спать в его присутствии, но я все-таки отказала. Ночь так действовала на меня, и я боялась...

Я пришла домой и, счастливая, улеглась на кровать. Так при­ятно было чувствовать, что я любима... Но себе я не могла дать отчет в своем чувстве. Я не знала, люблю ли его. Казалось, что не люблю, но все-таки что-то меня к нему тянуло.

Иван заставил меня привыкнуть к себе, усыпив мою бди­тельность видимостью подчинения мне. А затем взял меня ласками и силой в февральскую ночь, перед тем как окончить курсы, привязав этим к себе. Но довольно уходить в воспоми­нания, возвращаюсь к дневнику.

Зоряна оторвалась от чтения и задумалась.

Интересно, для кого делала эти приписки Женя Яблочкина? Похоже, дневник становится интересным: чуть ли не детские ухаживания юнкеров, людей воспитанных, и приписка о крас­ном командире, который взял ее силой и наглостью, словно символизируя наступившее новое время.

Петроград. 20 февраля 1918 года

Давным-давно забросила я свой дневник, а сколько у меня было всяких приключений с тех пор и одна страшная тайна, о которой из стыда я не могу никому поведать...

В четверг я с Маруськой ходила в Михайловское училище. Была очень довольна, не пожалела. Как только вошли, встрети­ли старых знакомых из вокзальной шатии. С Марусей стало твориться что-то несуразное. Встретила свою прежнюю лю­бовь, ну, конечно, настроение сразу переменилось. Встретили техников. Был Руяцкий, Володька и много других. Я расстрои­лась, что у меня нет кавалера, - не хотелось этого показывать Володьке. Наконец судьба сжалилась надо мной. Поднимаясь по лестнице из танцевального зала в гостиную, я встретила зна­комого курсанта. Но это был знакомый, которого вовсе не было оснований считать таковым.

Когда-то летом я случайно познакомилась с ним на улице. Он меня проводил до дома, спросил мое имя и адрес. Тем и окон­чилось наше знакомство. С тех пор я с ним не встречалась, а если и виделись, то не здоровались. Итак, он ко мне обраща­ется с такими словами:

- Мне кажется, мадемуазель Яблочкина?