Глава третья
В ту ночь Пирсу приснилось, что Роз рассказывает ему, как она сбежала и как ее спасли.
"Сбежала, - рассказывала она. - Я видела, как они, все остальные, пошли неверной дорогой, среди холмов; их было так много. Не знаю, может, они меня даже искали. Я долго шла одна. Потом меня заметили другие люди, стали тыкать в меня пальцами и звать; а я испугалась. Но они подошли поближе, и я увидела, что они добрые. Они долго говорили со мной, может быть, несколько дней, и я все понимала. Погода была такая ясная, никаких дождей. Спрашивали, хочу ли я пойти с ними. Говорили - с ними я буду в безопасности; и я знала, что это правда".
Пирс слушал ее - и одновременно видел среди тех людей, хотя и не был одним из них; но как-то видел. Отдохнув, они двинулись дальше, и она пошла с ними, и путь лежал куда-то вверх, где воздух чист и ясен. Она собирала с ними пропитание и дрова, иногда помогала нести детей, большеглазых спокойных ребятишек, - они обхватывали ее талию ногами и прижимались щекой к ее щеке. Мы взойдем по этому гребню под сень тех дерев, приговаривали они; а потом стар и млад, все обретенные друзья, прошли под раскидистыми, высокими и спокойными деревьями с красной корой, и далеко внизу их взорам открылось море.
Он проснулся в своей литлвиллской кровати задолго до рассвета; лежал, согретый теплом приснившегося солнца, и не шевелился, боясь растерять обретенное. Он вдруг понял, как все исправить. Он проснулся с сознанием, как выправить все, от этого мига и в прошлое. Надо задать ей один-единственный простой вопрос - тот, который он не задавал никогда.
Наутро после конурбанского собрания Роз Райдер отвезла его в Дальние горы; но к прежней жизни он так и не вернулся. Пирс расстался с Роз во дворе: она не хотела заходить в дом (да и Пирсу этого не хотелось) - видимо, ей уже всего хватило с головой. Он глядел, как она, насупив брови, крутит руль: задний ход, поворот и прочь на улицу. Пирс вошел в дом, и тот словно проглотил его; сел, не снимая пальто, на койку в кабинете: казалось, что все вокруг чего-то ждет от него. В Невидимую Спальню он не пойдет. Несмотря на бессонную ночь, он не ложился весь день - даже ночью не сомкнул глаз, и темные воды бились в изножье.
Раз он вскочил, сказав себе - в конце-то концов, у него же есть друзья, есть у кого спросить совета. Бо Брахман подскажет, что делать и что думать, надо пойти, поехать к нему сейчас же; однако мысль о тьме и дороге в гору была невыносима. Ну так позвонить. Телефона Бо в справочнике, разумеется, не было. Но Пирс помнил, что где-то его записал - на спичечном коробке, а может, на конверте, - еще в мае, когда они договаривались поехать на ферму Верхотура на праздник воздушных шаров.
Зеленое майское утро, и огромные воздушные шары взмывают над лугом. На одном из них, черном, летит Роз Райдер с Майком Мучо, а на руках у Майка Сэм. В лоне времени уже взрастал темный зародыш, ставший теперешним днем, а Пирс вместе со всеми улыбался солнышку и дурачился, полный радости и надежды.
Вот он, номер-то.
Пирс набрал его и долго слушал гудки. Трубку подняла какая-то женщина: ах, Бо нет дома, он уехал (судя по голосу, она полагала, что Пирс должен это знать - все же знают), а когда вернется, бог весть. "Надеюсь, что скоро". Пирс опять уселся. То и дело вставал, чтобы подбросить дров в маленькую черную печку, или ходил в ванную проверить, течет ли вода, - с приходом ночи резко похолодало, - потом возвращался и садился вновь. Но и так пребывал в непрерывном движении: лигу за лигой шагал по пустыне, в которую забрел; ступал в такт биению своего сердца, не зная, какая дорога выведет отсюда, но в полной уверенности, что шагает он не по ней; Пирс наблюдал, как все вокруг теряет красоту и живость, будто сохнет, оставляя по себе - в насмешку или с печалью - лишь оболочки, с которыми отныне придется иметь дело: вот обувь, одежда, борода, еда; лишний хлам, который нужно отбросить в сторону, чтобы он не мешал Думать.
К вечеру тело отяжелело, словно бронзовое, и в то же время стало туманно-бесплотным (ничего не осталось, кроме горящего глаза и тикающего сердца). Пирсу казалось, что он умирает; если ему не помогут, если он как-нибудь да не встряхнется, тогда к рассвету, верно, уйдет уже слишком далеко и не сможет вернуться. Но кто же теперь поможет ему? Кто поддержит, у кого хватит сил? Кто не отбросит его страхи, но разделит их тяжесть? Он не знал никого.
Хотя, может, найдется одна. Ее имя и лицо припомнились Пирсу внезапно: так двусмысленные ответы всплывают из тьмы в Волшебном Черном Шаре. Просидев чуть ли не час, повторяя про себя ее имя, как заклинание, Пирс поднялся на ноги и пошел искать телефонный справочник.
Едва набрав номер и услышав гудки, означавшие, что ее телефон зазвонил, Пирс с ужасом осознал, что время - хорошо за полночь; надо бы повесить трубку, но ведь он уже разбудил тот далекий дом, семь бед - один ответ, и прежде, чем он успел набраться трусости и положить трубку, ему ответил тихий голос. Мужской.
- Простите, - сказал Пирс. - Прошу прощения, я знаю, уже очень поздно, но могу я поговорить с… - (Пастором? Священницей?) - Могу я поговорить с Реей? Реей Расмуссен?
- Вообще-то она спит, - ответил голос. - Это очень срочно?
Он колебался лишь одно мгновение; теперь он понял, что срочно.
- Да. Очень.
Он услышал невнятное бормотание, и что-то упало, трубка, наверное.
- Алло?
- Да. Здравствуйте. Меня зовут Пирс Моффет. Вы, наверное, меня не помните, но…
- М-м, - пробормотала она. - Помню. Кажется. Роузи Мучо. Вы помогали на похоронах ее двоюродного дедушки. Да. Мы разговаривали с вами. Помню.
- Да. Честное слово, мне очень стыдно беспокоить вас в такое позднее время. Но мне надо с кем-то поговорить, надо побеседовать. С вами, ну как с профессионалом.
- Профессионалом?
- Мне правда очень плохо, - сказал Пирс. - Со мной случилось что-то ужасное, и я не пойму что.
Молчание; Пирс гадал - ошеломлена ли Рея, удивлена или задумалась. И тут она спросила:
- Это связано с вашей подругой и "Пауэрхаусом"?
- М-м, да, - ответил Пирс.
- Вы думаете, она в беде? Она страдает?
- Я… не думаю, - проговорил Пирс. - Не думаю, что страдает. С ней, кажется, все в порядке. А вот со мной…
- С вами?
- Скажите, - выдавил Пирс, зажмурившись от стыда, - нельзя ли мне заехать к вам?
Секундная пауза.
- Сейчас? - спросила Рея.
- Если можно, - сказал он.
- Пожалуй, нет, - ответила она. - Это было бы неудобно. Но если вам прямо сейчас нужно поговорить… Вы где?
Он объяснил.
- А, у Винтергальтеров? Да, знаю этот дом. Я тут вообще-то недалеко. Могла бы подъехать через несколько минут. Раз вы считаете, что это не телефонный разговор.
Пирс был поражен: она готова помочь человеку, о котором знает лишь то, что он же ей и рассказал, - и чуть не вскрикнул: нет, не надо, забудьте. Но в сердце у него затеплилась надежда.
- Я даже не уверен, что вообще смогу что-нибудь рассказать, - проговорил он.
- Несколько минут, - сказала она. - Пусть у вас горит свет.
- Хорошо, - ответил он. - Спасибо.
Что же я скажу ей, подумал Пирс, когда телефон умолк и стены дома вновь сомкнулись вокруг него. Как связался с магией забавы ради - дабы получить недозволенное, но желанное, - и нанес миру, "всему миру", непоправимый урон, словно мальчишка, который, играя с набором химических реактивов, случайно научился кристаллизовать или растворять узы пространства и времени, и процесс этот, начавшись с его бунзеновской горелки в подвале дома, разворачивается по экспоненте. Стоп, стоп, не надо. Ужас и потрясение.
Он не пошевелился, даже когда по комнате пробежал свет фар.
- Какое замечательное одеяние, - сказала Рея, оценивающе оглядев и его, и жилище.
Это она о халате Сэма Олифанта, который Пирс носил пурпурным атласом наружу и подпоясывал кожаным ремнем. Он попытался что-то объяснить про халат, про себя, свою работу, занятия; многое он успел забыть и с трудом восстанавливал в памяти. Он предложил гостье кофе, она отказалась.
- Вот, присаживайтесь. - Он указал на кушетку и только тогда понял, что его логово совершенно не подходит ни для чьего обитания, кроме его собственного.
Она села, довольно осторожно, и взглядом пригласила его сесть рядом. Попыталась вытянуть из него всю историю, осторожно проверяя (отметил Пирс про себя), не сумасшедший ли он, не склонен ли к самоубийству; помочь она была готова в любом случае. А еще пыталась понять, почему он дрожит, даром что в халате, и разобраться с проблемами Роз. Он думает, что ей причинят вред? - Нет-нет, - сказал Пирс. - Я знаю, что это не так. То есть думаю, что большинство из них, вероятно, искренни. Я хочу уважать ее, ну, знаете, как бы духовные искания. А это на самом-то деле такой маленький бестолковый и безопасный кружок. Библейское общество, сколько тысяч таких по всему миру. Но у меня на них, ну, такая аллергическая реакция, сам не знаю почему.
Он все дрожал, как ни сдерживался, но расслабил плечи, перестал ломать руки. Не отводя глаз. Рея накрыла его ладонь своей.
- Это так трудно, - сказала она. - Мы думаем, что знаем человека, раз наши чувства к нему так сильны. И верим: чем сильнее чувство, тем лучше мы знаем любимого. Но так бывает не всегда.
- Нет. - Согласился он или запротестовал? Простое искреннее прикосновение ее руки оказалось почти невыносимым. - Нет.
- Иногда совсем наоборот. Ведь вы это знаете. Все это знают.
Он подумал: не в этом ли ужас его сумасшествия - понимать, что не знаешь общеизвестного; из-за этого быть отлученным от всех, кто более-менее благополучен. В чужой стране ты не знаешь того, что ведомо каждому.
Рея говорила еще. Сказала: когда чувствуешь, что вложил много души в отношения, бывает больно думать, что можешь потерять все - и потраченное время, и заботу. Сказала: мы уважаем чужую свободу, но что, если эта свобода начинает угрожать взаимным обязательствам? И приходит сокрушительная мысль, что отношения уже никак не спасти и единственный выход - отказаться от них.
- Что ж, - сказал Пирс, пытаясь найти утешение в этих фразах-коробочках, где, конечно, хранилась мудрость, да только он не мог их открыть. Это ему не поможет, это не поможет ему, вот чего он боялся.
Она встала и, сложив руки за спиной, прошлась взглядом по книжным полкам. Он словно бы ее глазами увидел знакомые заголовки: "Malleus maleficarum" в зловещей обложке, двенадцать томов "Истории магии и экспериментальной науки" Торндайка, розенкрейцерские антологии А. Э. Уэйта. Помолчав минуту-другую, она повернулась к нему, и по ее голосу он понял: она решила, что узнала о нем что-то новое.
- Не может быть, - сказала она, - чтобы вы сами призывали демонов.
- Я историк, - сказал Пирс. - Я не… в смысле, это для научной работы. Я не верующий, я этим не занимаюсь.
- А-а. - Она изучающе смотрела на него. - Мне всегда казалось, что когда ученый выбирает такой-то предмет, а не другой, это недаром. На все есть причина.
Слишком много читал. Такой средневековый приговор. Слишком много знаний, да вот мудрости не хватило.
- Я книги свои сожгу, - сказал он.
- Ну что вы.
Она вновь села рядом, так близко, что он чувствовал запах ее шерстяной сорочки и еще - слабый аромат духов или шампуня.
- Тогда скажите, - спросила она. - Что вас мучит больше всего? Что вас страшит?
- То, что это неправда, - ответил Пирс.
Она вытянула к нему голову - с удивлением, что ли, с интересом:
- Да?
- Это невыносимо, - сказал он. - Она заставляет себя верить во всю чушь, которую ей впаривают. И у нее это получается. - Рея чуть улыбалась, и он подумал, не обиделась ли она. - То есть я могу поверить, что внутри… - он приложил руку к груди, - все это правда. Это придает миру смысл. Но снаружи - нет. В это я поверить не могу. Да и не верил никогда. То есть даже когда думал, что верю.
Только сейчас он это осознал.
- И вы думаете, что это вас разделяет. Она верит в то, во что не верите вы. - Она верит в неправду. В то, что, ну, очевидно не соответствует действительности. Что они могут все, что говорят.
Она опустила глаза.
- Вот оно как. Странно, но люди обычно не спрашивают в первую очередь: "Правда ли это?"
Пирс знал. Он потер лоб.
- Думаю, люди в первую очередь ждут избавления от страданий, ждут уверенности, счастья. Чтобы хоть какая сила да оказалась на их стороне. Вы же знаете, когда пошли все эти россказни, люди принялись искать исполнения простых желаний, а не проверять информацию. Вы же историк. Вы в курсе.
- Да.
- Так что первый вопрос - вовсе не "Правда ли это?", а "Что это значит?". Для меня, для мира? Что от меня требуется, что это мне даст?
- Пожалуй, - прошептал Пирс. Он чуть ли не пополам согнулся, сидя на кушетке: обхватил себя за пояс, словно боялся рассыпаться. - Да, наверное, так.
- Скажем, молитва, - продолжала она. - Я где-то наполовину - а может, и на две трети - не верю, что молитвой можно что-то изменить в мире.
- А они верят, - горько сказал Пирс. - Они думают, можно попросить - и получишь что угодно. Здоровье. Достаток. Новые машины.
- А, да, - сказала она, улыбнувшись. - Да. Мы довольно часто просим в молитвах о таких вещах, доставкой которых Бог, по-моему, не занимается. Даже те люди, которых я люблю и почитаю, так поступают - хотя, может быть, сознают при этом, что на самом деле они просят у самих себя. Но другая часть моей души прекрасно знает, что молитва обладает силой. И вы это знаете.
- Ну, знаю, - кивнул он. - Конечно, может быть. Внутри.
- Что внутри, то и снаружи, - ответила она.
- Может, вы тогда помолитесь за меня? - горько воскликнул Пирс, сдаваясь. - Помолитесь за меня? Потому что я… - Хорошо, - просто и спокойно сказала она. - Помолюсь. И за нее тоже.
Она обняла его, сумела как-то обхватить тонкими руками его большую душу и долго молчала, не мешая ему плакать.
То ли молитвами Реи Расмуссен, то ли от соприкосновения с ее душой, а может, по той причине, что после ее ухода он поглотил немало спиртного (все еще всхлипывая), Пирс проспал несколько часов и теперь, проснувшись в предрассветной темноте, чувствовал себя спокойно. Он получил свое, был удостоен дара: ему подсказали правильный выход, и он хранил его в сердце.
Всего-то и нужно, что попросить Роз, смиренно и от всего сердца, вернуться в Дальние горы и жить с ним - бросить конурбанский тренинг, устроятся же они как-нибудь, - жить с ним отныне и навсегда. Невероятно, однако… да, точно, он должен попросить ее - осознав безнадежность предприятия, Пирс расхохотался во тьме спальни - стать его женой.
Простой вопрос. А ответит она "да" или "нет", не так уж важно. Еще не задав его, просто зная, что нужно поступить именно так, он испытал огромное облегчение, как утопающий, которому удалось глотнуть воздуха. Но что, если он и вправду спросит ее? Почему одна только мысль об этом живит его?
Да, он спросит. Крепкое вино решимости переполняло его. Он подумал, не встать ли прямо сейчас, да подойти к телефону, да позвонить ей, пока весь мир спит. Ерунда какая, еще шести утра нет, она еще окутана сном, сладким сном, который был ей обещан. Да и не может ведь он, понятное дело, просто брякнуть ей это, в особенности по телефону. Нужно как-то подготовить ее, тем более что в последние недели он вел себя странно, чтобы не сказать - жестоко. Он со стыдом вспомнил, что в Конурбане ни разу не поцеловал ее. Словно она и впрямь стала эйдолоном или демоническим созданием, которым он вообразил ее, стоя на рассвете на углу ее улицы. А она просто запуталась и нуждается в помощи. Все же так просто. Он сбросил одеяло, зябко поежился и поднялся. Ночью ударил морозец, и окна затянуло серебром. Пирс принялся наполнять забавную старую ванну, улыбаясь, подрагивая от холода и потирая плечи.
Он поставит Роз перед выбором - да нет, ей не придется выбирать, пусть сохраняет и то и другое; он знал, что Господь, Бог ее, - Бог ревнитель, но Пирс не ревнив; если только она выберет его, свободно и всем сердцем, как он свободно предлагал ей свое, тогда - а как же иначе - они со Стариком окажутся на равных; вот чего он добьется своим широким жестом. Ему этот жест мнился широким.
Лишь одну силу можно противопоставить врагам; во всяком случае, у того, кто создан подобно Пирсу, одна и есть. Она же - единственная поддержка, которую он может предложить Роз и любому другому человеку. Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,черт, да они же сами все сказали, даже если совсем не это имели в виду, а может, и это, может, не так все страшно, большинство из них наверняка возможно очень прекрасные люди, как знать, и есть в них сочувствие, милосердие, которого нет в его холодной душе. Они вовсе не колдуны и не зачарованные рабы колдунов. Вопрос, который он собирался задать, наполнял его силой, а чудовища из "Пауэрхауса", все уменьшаясь в размерах, становились людьми обычного роста, знакомыми или незнакомцами; в воображаемом будущем доме - своем доме, нашем доме, - уже смутно провиденном, Пирс приветствовал их как ее свиту. Ничего особенного - еще одна мистическая сектулька, прибежище несчастных, как и повелось на земле извечно; у них - свои желания, у Пирса - свои, и у нее - свои, конечно. Счастье. Избавление от боли. Уверенность.
Он с блаженным стоном опустился в ванну. А Роз еще спит и ничего не знает о том, что ему открылось, не знает, что теперь они равны; спит во времени, которое пролегло до той минуты, когда он спросит у нее то, что спросит, - еще в прежнем своем бытии или вообще никаком, невинная, несведущая. Он вспомнил, как она плакала в его постели накануне переезда в Конурбану, и он тогда не сказал, что должен был сказать, не сделал то, что следовало сделать, а больше такого случая не представится. Но теперь ему ясно виделся верный путь. На который он не свернул тогда, а ныне, быть может, ушел от него слишком далеко. А может, и нет.
Роз Райдер вовсе не спала. В своей конурбанской квартирке она беспричинно проснулась в дикую рань - свежая, будто спала целую неделю; она встала, вдыхая все еще непривычные запахи своего жилья, и помолилась вслух: Дух Святый, пребудь со мной и во мне.
Она обернулась и осмотрелась.
Наконец-то пробуждение.
Так вот, значит, что такое "поступать по Духу": редкая четкость видения - даже трудно слова подобрать: капилляры на листьях, а в них зеленая кровь; ток жидкостей в прищуренных кошачьих глазах; текучее постоянство воздуха и мира - все постигала и охватывала она силой своего взгляда; вот он, эфирный гул, певучая нота восторга, рожденная ее ли слухом или самим огромным миром. Она пыталась объяснить, описать это - Пирсу, например, - но у нее не получалось, а тем, кто однажды это испытал, объяснения не нужны.