- Мам! - вмешалась Сэм. - А вдруг у меня будет приступ? - Она точно скопировала интонацию Роузи и подбоченилась так же.
- Не будет, солнышко, - ответила Роузи. - Ты же выпила лекарство. Так ведь? Так. - Она показала на полку. - Это вот та самая русская игрушка?
- Ага.
Он снял с полки матрешку и протянул ее Сэм. Девочка потрясла ее, прислушиваясь к стуку; Пирс показал, как та открывается. Внутри старухи оказалась краснощекая селянка, а в ней - девица с толстой косой, а в той… Увидев, что Сэм захвачена игрой, Роузи увела Пирса за руку на кухню.
- Так, думаешь, обойдется? - спросил Пирс. - Не будет приступов?
- Врач сказал мне - надо жить, словно их не будет никогда, - ответила Роузи. - Вот так настроиться - и все. Даже если они будут. Не могу же я держать ее дома в постели и сама с ней сидеть.
- Нет, конечно. Но вдруг сегодня утром…
- Это не опасно, - ответила Роузи. - "Скорую" вызывать не надо. Просто у нее вот так вот…
- Угу.
- Это длится одну секунду. Или несколько. Присмотри только, чтобы она не стукнулась головой об пол. А хоть бы и стукнулась; лоб у нее ужас какой твердый. После приступа она заснет. Да не будет ничего, Пирс. Обещаю.
Воспитанный в семье врача, Пирс, как и его кузены, обсуждал медицинские вопросы со спокойной прямотой - по большей части фальшивой; он хладнокровно выслушал Роузи и понимающе кивнул. Ясно.
- Теперь говори, что случилось, - сказала Роузи, садясь за кухонный стол. - Что-то же случилось.
- Ну, - проговорил Пирс, запахиваясь поглубже в пальто. - Ты ведь знаешь Роз.
- Да, Пирс, я знаю Роз.
- Ну вот… "Пауэрхаус", - выдавил он. - "Пауэрхаус интернешнл", знаешь?
- О боже, - воскликнула Роузи.
- Ну, эта компашка, знаешь…
- Да знаю я.
- Ну вот. Ну вот она там. Такое.
- Господи.
Он съежился на стуле, явно не видя ничего вокруг, а может, видя что-то совсем иное.
- Пирс, - сказала она, вдруг испугавшись. - Скажи, а ты не… не…
- А, да нет, нет, конечно.
- Нет? А она? - А она, кажется, да.
Понизив голос, он рассказал ей про Конурбану, Майка, Пита, глоссолалию, дождь; она слушала все это как сказку или рассказ о войне, распахнув глаза и приоткрыв рот. О господи. О боже мой.
- Вот, - закончил Пирс. Он умолчал о ночном звонке Рее; не стал рассказывать и о том, что дьявол разбил стекло в машине Роз. И о том, что плакал.
- Так, значит, он там теперь живет? Майк? В Конурбане? - спросила Роузи.
- Не знаю. Наверное.
Он понятия не имел, где скрываются днем Рэй, Майк и Пит - верно, растворяются в воздухе; он даже не пытался представить, как они, к примеру, завтракают или принимают ванну.
- Если там… - сказала Роузи, - если он переехал, не сообщив мне… Тогда он нарушил закон. Строго говоря. - Она в задумчивости приложила палец к губам. Затем коснулась руки Пирса и вздохнула: - Ох, елки-палки. Когда все это кончится.
- Последний там ангелочек, - сообщила Сэм, появляясь в дверях. - В ребеночке.
- Точно, - сказал Пирс. - Дальше уже ничего нет.
- Ничего, - подтвердила Сэм.
Роузи нужно было обсудить с Аланом ежеквартальный отчет правлению Фонда Расмуссена в Нью-Йорке - несложный документ, тем не менее доставивший Роузи много беспокойства; она напечатала несколько черновых вариантов на огромном старом "ремингтоне" Бони - Алан сказал, что отдаст их секретарше и та сделает как надо. Они деликатно обошли тему о судебном слушании, до которого оставалась неделя, а заговорили о "Пауэрхаусе" и его планах покупки обанкротившейся "Чащи".
- Послушайте, - сказал Алан. - Если общественность не хочет этого, можно им помешать. Понимаете? Нежелательному покупателю можно противодействовать множеством совершенно законных и приемлемых способов. Не обязательно даже действовать в открытую.
- И какие, например, способы?
- Если вы не хотите, чтобы они купили здание, можете сами его купить. В смысле, Фонд. Правление, конечно, придется уламывать - по-моему, за санаторий просят около миллиона. А вы, скажем, предложите полтора.
- Вы о чем? Весь Фонд едва потянет на эту сумму.
- А вам и не надо столько платить. Берете опцион на полуторамиллионную сделку. Обойдется он вам тысяч в пятьдесят. Опцион действителен в течение трех лет. За это время или они найдут лучший вариант, или у них истощатся ресурсы. Так и так они отступятся.
- А если нет?
- Придумаем еще что-нибудь. За три года мало ли что случится.
- Может, лошадь научится говорить, - пробормотала Роузи.
- Фонд мог бы даже провести сбор средств, чтобы выплатить опцион, - продолжал Алан. Он задумчиво смотрел в окно, сложив руки за головой; идея ему определенно нравилась. - Кое-кого здесь беспокоит эта компания. Не говоря уж о том, что благотворительная организация при покупке освобождается от налогов.
- Ну что ж, вперед, - сказала Роузи. - Я в доле. Говорите, где подписаться.
- Давайте еще обмозгуем. - Алан повернулся к ней. - Да, Фонд может не пустить сюда этих людей. Но он может выступить и на их стороне. К примеру, предложить им помощь в получении опциона.
- С какой это стати я… А! Поняла.
Роузи проследила скрытый ход мыслей Алана. Точно. Она идет к ним, к Майку; сидит где-то там за столом и обсуждает сделку. Помощь Фонда в приобретении "Чаши" в обмен на постоянную опеку над Сэм. Понадобится терпение, придется лгать. Может, самой и не придется; это дело Атана, он что угодно облечет в разумную и достойную форму: так некоторые умеют предлагать взятки, подмазывать, сохраняя видимость обыкновенной сделки.
- Но я не хочу их здесь видеть, - сказала она. - Не хочу.
- Что ж, - заметил Алан. - Тогда вы постараетесь сделать для них все, что в ваших силах. Но ничего не выйдет.
Роузи невесть отчего передернуло.
- Так странно об этом рассуждать. Я не смогу. Алан не без наигрыша пожал плечами.
- Он ведь неплохой парень, - сказала Роузи. - Я же его знаю. Неплохой, правда ведь.
Тем временем Сэм показывала Пирсу, как, лежа на кровати, свеситься вниз головой почти до пола, чтобы увидеть весь дом вверх тормашками: пол становится потолком пустынной пыльной комнаты с приклеенной к нему мебелью, а лампа торчит из центра пола - все то же, но по-другому.
- Видишь? - спросила она.
- Ага, - сказал Пирс. - Здорово.
В полдень он дал ей томатного супа с кусочками сыра; к этому блюду он пристрастился в Кентукки и до сих пор готовил временами, когда ему хотелось уюта; поколебавшись вначале, она попробовала и съела все с удовольствием.
- У моего папы новый дом, - сказала она за едой.
- Я слыхал, - ответил он.
- А у меня все тот же стародум.
- Да. Повезло тебе. - Он хотел сказать, что, когда его родители развелись, и ему пришлось переехать, он потерял свой старый дом, а с ним и весь Бруклин. - Ты сегодня поедешь в тот новый дом?
Она пожала плечами. Пирс попытался вспомнить, каково это - быть разлученным с отцом, - но вспомнил только, что раньше это было совсем не так, как сейчас: тогда об этом нельзя было говорить.
Он положил перед ней печеньки "Орео", и она с благоговейным восторгом медленно потянулась к ним, словно к рассыпанным сокровищам; Пирс вдруг подумал, а вдруг он нарушил какой-нибудь запрет, вдруг ей это нельзя.
Сэм выковыряла из зубов белые крошки и спросила:
- Ты любишь Бога?
- М-м, да, конечно, - сказал Пирс.
- Я люблю Бога. Он может что хочешь вылечить. Даже эпса-лепсию.
- А, - откликнулся Пирс. - Скажи мне вот что. Тебя укладывают спать после обеда?
- Обычно да, - ответила она. - Но. Сначала рассказывают истории.
- А. Ладно.
- У тебя есть истории?
- Ну, я знаю несколько.
- Нужна настоящая, - заявила она. - Из книжки.
- Хм. Ты знаешь, у меня детей нет, и у меня книжки… понимаешь, не такие.
- Ну-ка, посмотрим, - сказала она.
Она слезла со стула, который был высоковат для нее (почему мы не помним свою жизнь в мире, где все ненормально огромно - столы, стулья и ложки, - а дверные ручки слишком высоко и браться за них неудобно?), и пошла смотреть.
Наверное, Сэм выбрала то, до чего смогла дотянуться и что сумела ухватить: вытянула из стопки потрепанную книженцию в мягкой обложке, убедилась, что картинки там, во всяком случае, есть, и вручила ее Пирсу.
- Эту? - спросил Пирс.
Сэм попался сборник популярных некогда комиксов - "Малютка Енос: Затерянный среди миров" за 1952 год. Пирс получал такие на дни рождения; отец присылал их в Кентукки из Бруклина, по крайней мере так в то время думал Пирс; на самом деле покупала их мама и заворачивала в посылочную бумагу. В первые годы его жизни, в Бруклине, Аксель каждый день читал ему про Еноса в "Нью-Йорк уорлд". Взяв сборник из рук Сэм, Пирс тут же вспомнил его содержание и те времена, когда он еще читал комиксы (Пирс сохранил перехваченные резинками стопки - книги со сломанными корешками): вот она, отрада, перешедшая чрез годы.
- Тебе понравится, - сказал он; Сэм не стала бы с ходу такое утверждать, поэтому промолчала. Они уселись рядом, и Пирс раскрыл книгу на середине.
- Начни с начала, - сказала она.
- Да тут все равно, где начинать, - пояснил он. - Это бесконечная история.
Так, вот Малютка Енос в своем чечевицеобразном звездолете, как обычно, несется над неровной поверхностью планеты; у него за спиной садится местное сонное солнце. Енос немного испуган (глаза навыкате и скошены влево - вдруг оттуда грозит опасность, может быть, звездолеты утров ощетинились оружием). Он приземляется. "Куда это меня забросило?" - удивляется он, как всегда, хотя каждый раз оказывается в такой же пустыне среди редких звезд, из-за горизонта выбирается полумесяц, полуприкрыв всеведущие глаза, а вдалеке еле виднеются грибовидные города и деревни, куда Енос так никогда и не попадет; над круглой головой в круглом прозрачном шлеме парит извечный вопросительный знак, который порой пускается в собственные приключения.
Пирс показал Сэм, как, читая о приключениях Еноса, отслеживать разных персонажей. Маленькие существа (которых никто не замечает, а уж Енос и подавно) вылазят из-под земли, проявляются из камней, и у каждого - свое лицо и характер; они меняются, исчезают или появляются в другой части рисунка, звезды, планеты. А вот луна, которая комментирует события главным образом усталыми зевками и хитроватыми сонными улыбками; к рассвету она исчезает за горизонтом, прихватив полотенце и зубную щетку (пока-пока!), оставляя Еноса самого разбираться с затруднениями. Или вот, например, слова и идеи: тени, отражения, затруднения, мысли ("мышли", на странно-исковерканном детском языке Еноса), - раз появившись, начинают жить независимой жизнью.
- Смотри. - Пирс указывал Сэм, как некогда Аксель - ему. - Видишь, Енос пытается вызволить Любопытную Софииз Гостиницы Миров, где ее держат. Он зовет ее Пытливая Детка. Ха-ха.
- Ха-ха.
Софи открывает все двери подряд, заглядывает в окна, видит в них больших пузатых человечков: толстопалых мужчин и женщин, что едва помещаются в объемистых юбках, - те, в свою очередь, ошарашенно смотрят на Софи. Лишь много лет спустя Пирс понял, что Пристанище Миров - это дом разврата, а Софи интересуется сексом (или ее любопытство и есть секс). Обувка Софи вот-вот слетит, сандалики вечно держатся чуть ли не на больших пальцах, тщательно прорисованные ремешки всегда расстегнуты.
- А это кто?
- Утры, - зловеще пробасил Пирс, и Сэм засмеялась. - Плохие парни.
Злые утры опоили Еноса, всучив ему чашку с пенным настоем; пузырьки поднимаются выше его головы, превращаясь иногда в мордашки. Он засыпает, опять засыпает. Прикрасный день ПАРАХОДит, - размышляет он, подперев голову рукой, которую поставил прямо в лужу спиртного, - и ты с Мышлями наИДИне.А на соседнем рисунке - его Мышль, зеркальный образ Еноса: она сидит напротив и тоже засыпает.
- Он должен проснуться.
- Точно. Он получит письмо от мамы. И письмо его разбудит.
- Разбудит?
- Оно так и скажет: "Пробудись".
Сэм опять засмеялась.
- Правда?
- А вот, видишь?
Пирс уже забыл, сколько же кусков истории пропускалось по ходу дела: вместо действий - намерения и заявления, которые в следующих выпусках уже выполнены или забыты. Вот Енос проснулся и спускается по винтовой лестнице Пристанища Миров в глубокую Темницу, спускается долго, несколько рисунков (маленькие ножки-булочки не касаются пола, на сту-пеньках отчетливо видны тени его ступней; самое трогательное в Еносе то, что он может страдать и геройствовать, оставаясь на самом деле неприкосновенным; Пирс впервые подумал об этом только сейчас, сидя рядом с Сэм).
- Почему он грустный?
- А видишь, он смотрит в камеру, где сидит Софи. Видишь, она в темнице.
Безжалостная Рута, царица утров, заковала Любопытную Софи в темном подземелье Пристанища Миров, и в высоком зарешеченном окне видна лишь одна звездочка, подобная слезинке на щеке Софи. Рута довольна, что поймала девчонку, потому что знает: за ней явится Енос, а за Малюткой - его мать и защитница Аманда Д'Хайе, которая всякий раз спускается из Царств Света, чтобы разыскать и спасти его ("Уже в 4 на 10 раз", - признается Енос). А когда всех троих пленят и обездвижат (гадкие утры хохочут и провозглашают тосты), звезды погаснут и ужасному Шефу Руты (который всегда остается за кадром) больше не придется слышать слово "Свет". План сработает; он всякий раз срабатывает.
- Они похожие, - сказала Сэм, показывая на Любопытную Софи и Аманду Д'Хайе. Те же струящиеся локоны и подвижный носик, та же марионеточная артикуляция.
- Ага, - ответил Пирс. - Вот и Енос тоже так думает. Но только он не знает, никак не догадается, что она его сестра. Давно потерянная.
- А почему мама ему не скажет?
- Она вроде как забыла. А кроме того, если она ему скажет, то история закончится.
- Тебе грустно?
- Нет, - сказал Пирс. - Нет, что ты. - Словно его удивил этот вопрос. - Послушай-ка. А не пора тебе ложиться?
Она пожала плечами - решать ему, она еще с часами не в ладах. Пирс показал ей дорогу в спальню, через ванную, что почему-то ее совсем не удивило; но вот холодная, странная спальня ей пришлась не по душе. Пирс, подумав, решил не настаивать и предложил Сэм кушетку возле печки - вот там ей очень понравилось. Она легла, позволила укрыть себя и свою тряпичную куклу одеялом, поглядывая на Пирса с интересом и чуть ли не с опаской.
- Тебе хорошо?
- Хорошо, - ответила она, - только немножко страшновато.
- Да я понимаю, - сказал Пирс. - Ни мамы, ни папы. В первый раз здесь, конечно, какой тут сон. Пойду-ка я тоже вздремну.
Сэм уставилась на него.
- Можешь взять себе Брауни, - предложила она. - Я не против.
- Нет, спасибо, - сказал Пирс. - Мне и с моими Мышлями хорошо.
- Ладно.
- Ладно.
Улегшись, он стал думать о Сэм и о том, как живется Роузи. Каждый день проживать так, словно ребенок твой совершенно здоров, прекрасно зная, что это неправда; жить, зная, что можешь потерять ее, увидеть ее страдания. Разве можно такое вынести. Нет, у него в жизни не будет никого настолько дорогого и ранимого; подобные существа обитают (полагал Пирс) в какой-то другой сфере. Единственное дитя он создал в своей мастерской, как Джеппетто; затем помолился высшим силам, которые с улыбкой взирали на его труды, чтобы кукла стала живым мальчиком. И - как тот одинокий старый кукольник - получил согласие при одном условии. Живой - лишь для тебя: реальный, насколько возможно для нереального, насколько вообще реальны дары богов.
И что же он сделал со своим обретенным сыном? Что навоображал, что натворил с ним тогда?
Гулко стукнуло сердце, словно перед Пирсом захлопнулась дверь. Он что, вообще не знает другого способа любить, кроме этого?
Сэм пошевелилась и что-то проворчала, потом все стихло. Пирс не видел, как она спит, но теперь Сэм ясно ему представлялась: изгиб открытого рта, изгиб прикрытых век с белыми ресницами.
Уверен ли он, что знает разницу между живым ребенком и тем, кто не может страдать, о ком можно воображать, что он даже находит удовольствие в том, чем с ним занимаются? Он внушил себе, что его сыну, его фантазму, вред причинить невозможно; но кому же он нанес ущерб своими мечтами, в каком царстве? А ведь навредил кому-то - теперь Пирс был в этом уверен: содеянное в пустоте сердца и руки на что-то повлияло.
Просто игра. Он вспомнил свою кузину Хильди: та как-то раз ночевала дома в год своего послушничества, они долго не спали, пили кофе и говорили о Четырех Последних, об ужасном мгновении (проклятая душа переживает этот миг на микеланджеловской сцене Суда в Сикстинской капелле), когда понимаешь - ты всегда знал, знал, что творишь и чем это обернется, но притворялся неведающим. Это и есть Вечные Муки, сказала тогда Хильди: вот этот миг, растянувшийся навечно.
- Я так боюсь за нее, - говорил Майк Мучо. - Она всего лишь маленькая девочка. Это невыносимо. Я пытался объяснить ее матери, что я чувствую, но она больше не хочет со мной об этом говорить. "Вот, дай ей это лекарство" - и все слова.
Рэй Медонос задумался над этим - или нет.
- Что ж, - сказал он наконец. - Меня беспокоит вовсе не медицинская сторона вопроса. Если Бог захочет, чтобы дитя больше не страдало от приступов, она излечится. А если это не просто припадки, тогда медицина все равно бессильна.
Они с Майком ехали в Дальние горы, чтобы встретиться с Роузи Расмуссен и забрать у нее Сэм. Уик-энд, который Майк мог провести с дочерью, начинался в пятницу вечером, как шаббат. Разговор шел о Сэм, но Майк (машину вел он) не всегда понимал ход мыслей Рэя.
- Позволь спросить тебя, - сказал Рэй. - Твоя дочка смотрит телевизор?
- Смотрела, во всяком случае. Только не мультики, не всякое там насилие. Образовательный канал.
Рэй кивнул так, словно подтвердились его опасения.
- И она ходила в местный детский сад?
- "Солнышко", - уточнил Майк.
- Куда водят своих детей самые прогрессивные родители.
- Ну да, наверное.
- Так. А чему прежде всего учат и по телевизору, и в этой школе? На что делают упор?
Майк никак не мог понять, к чему клонит Рэй (буквам и цифрам? Цветам и фигурам?).
- Детей учат воображать, - сказал Рэй. - Их учат, что фантазии - это прекрасно. Представь себя кем угодно или чем угодно - и ты в него превратишься. Представь себя где-нибудь - и ты там окажешься. Просто вообрази.
Он смотрел на Майка улыбаясь, не то участливо, не то иронично; Майк кивнул, хотя и не очень понимал, о чем речь.