Так она размышляла, а может, заговорило скрытое восхищение этим суровым и загадочным человеком; восхищение, в котором она не признавалась самой себе и прятала глубоко в сердце.
Через несколько недель, проведенных в компании жестокого и грубого отчима, молодая женщина все же решила вернуться, что было вполне естественно и закономерно. Все это время она беспрестанно молилась, к тому же ее постоянно тяготило то, что она пренебрегла своими обязанностями и из-за этого перестала себя уважать. Итак, она вернулась в эту бездушную виллу. Радость Моники была вполне понятна, впрочем, как и облегчение и радость полковника Мастерса. Чувства последнего были выражены учтиво и тактично, словно она отъехала ненадолго и он не видел ее всего несколько дней. Бурные приветствия кухарки и горничной пронизывала тревога. О непонятных "пятнах крови" речи больше не шло, но происходили еще более гнетущие события.
- Она по вам ужасно скучала, - сказала миссис О’Рейли, - хотя нашла себе утешение, если вы понимаете, о чем я. - Кухарка перекрестилась.
- В кукле? - спросила мадам Йоцка, испытав приступ паники и с трудом заставив свой голос звучать спокойно и обыденно.
- Именно так, мадам. В этой кровавой кукле.
Гувернантка слышала от кухарки это слово много раз, но не знала, выражается ли та фигурально или буквально. На сей раз она выбрала последнее.
- Она кровоточит? - спросила молодая женщина, понизив голос.
Кухарка вздрогнула.
- Ну, дело в том, что девочка обращается с ней как с существом из плоти и крови, если вы понимаете, о чем я. А то, как Моника с ней играет…
В ее голосе, по-прежнему громком, слышался страх. Руки кухарка держала перед собой, словно защищаясь, словно пытаясь отразить удар.
- Царапины еще ничего не доказывают, - презрительно перебила ее горничная.
- Вы хотите сказать, - серьезно спросила мадам Йоцка, - что кто-то… кто-то пострадал, кукла опасна?
У нее перехватило дыхание, но она справилась с собой.
Миссис О’Рейли на миг запнулась.
- Но не для мисс Моники, - сказала она уверенным шепотом, когда восстановила дыхание, - а для кого-то еще. Вот что я имею в виду.
- От таких чернокожих, - продолжала кухарка, - ничего хорошего ждать не приходится.
- "Для кого-то еще"? - мадам Йоцка повторила эти слова, скорее, для себя самой.
- Все это вы со своим чернокожим! - опять встряла в разговор горничная. - Вот заладили! Хорошо, что я не христианка. Правда, недавно ночью я слышала какие-то шаркающие шаги и выглянула: кукла казалась больше, словно разбухшей…
- Замолчи! - закричала миссис О’Рейли. - Не болтай зря, чего не знаешь.
Она повернулась к горничной.
- Сплошная пустая болтовня об этой кукле, - сказала кухарка, извиняясь, - детские сказки, такие я слышала в Майо ребенком. Я в них не верю.
Презрительно повернувшись спиной к горничной, она подошла поближе к мадам Йоцке.
- Мисс Монике ничего не грозит, мадам, - прошептала она, - насчет нее можете не беспокоиться. Неприятности грозят кому-то другому.
И она снова перекрестилась.
Уединившись в своей комнате, мадам Йоцка молилась и размышляла. Она чувствовала глубокую и сильную тревогу.
Кукла! Дешевая безвкусная маленькая игрушка, такие на фабрике делают сотнями, даже тысячами; коммерческий продукт на потребу детям… Но…
"То, как Моника с ней играет…" - эти слова все крутились в голове.
Кукла! Но играть с таким страшилищем… ведь для будущих матерей куклы - трогательные и даже необходимые игрушки. Вот ребенок ласкает свою куклу, заботится о ней, старается, но тут же может запихнуть ее в коляску, невероятно вывернув голову, скрутив руки и ноги, да еще и вверх тормашками - в таком положении никакое живое существо не смогло бы выжить, - и все это лишь потому, что девочке захотелось посмотреть в окно: не закончился ли дождь и не выглянуло ли солнце. Слепой и отвратительный автоматизм диктуется природой, однако его временно может пересилить сиюминутный порыв, но жизненная сила преодолевает все преграды. Материнский инстинкт противостоит даже смерти. Брошенная на полу с разбитым ртом и потерявшимися глазами или с любовью уложенная под бок, чтобы утром оказаться раздавленной, кукла переживает все пытки и несчастья и лишь подтверждает свое бессмертие. Ее невозможно убить. Она неподвластна смерти.
Ребенок и кукла - вот миниатюрное изображение непреклонности природы и неистребимой страсти, что служит главной цели - выживанию.
Такие мысли, возможно продиктованные обидой на жизнь, что лишила ее возможности иметь своего ребенка, недолго мучили мадам Йоцку и вскоре вернулись к конкретному случаю, что пугал ее, - к Монике и ее слепой светловолосой кукле. Помолившись, гувернантка тотчас уснула. Снов ей никаких не снилось, поэтому проснулась она полной сил и решимости: рано или поздно, скорее рано, ей придется все рассказать полковнику.
Молодая женщина принялась наблюдать за Моникой и ее за куклой. Все казалось нормальным и происходило точно так же, как в тысяче других домов. Ее разум переосмысливал происходящее, а там, где сталкивался с каким-то суеверием, легко находил новые логичные объяснения. В свой выходной вечер она пошла в местный кинотеатр и, покидая душный зал, пришла к мнению, что выдуманное приукрашенное действо притупляет восприятие действительности, а настоящая жизнь весьма прозаична. Но она не прошла и полмили по направлению к дому, как тревога охватила ее с еще большей силой.
Миссис О’Рейли должна была вместо нее уложить Монику в кровать, и именно она теперь открыла гувернантке дверь. Лицо кухарки было мертвенно-белым.
- Она говорит, - прошептала испуганная женщина, даже не закрыв дверь.
- Говорит? Кто говорит? Что вы имеете в виду?
Миссис О’Рейли плотно закрыла дверь.
- Обе, - произнесла она с нажимом, затем села и вытерла лицо.
Кухарка выглядела обезумевшей от страха.
Мадам Йоцка переходила на жесткий тон только при крайней необходимости.
- Обе? - Она повторила намеренно громко, чтобы не поддаться этому шепоту. - О чем вы говорите?
- Они обе разговаривают, разговаривают друг с другом, - повторила кухарка.
Молодая женщина помолчала, пытаясь не замечать участившегося сердцебиения.
- Вы имеете в виду, что слышали, как они разговаривают друг с другом? - наконец спросила она дрожащим голосом, стараясь, чтобы он звучал как обычно.
Миссис О’Рейли кивнула и оглянулась. Она была на грани истерики.
- Я думала, вы никогда не придете, - захныкала кухарка. - Я едва могла здесь оставаться.
Мадам Йоцка пристально смотрела в ее испуганные глаза.
- Что вы слышали? - спокойно спросила она.
- Я стояла у самой двери. Было два голоса. Разные голоса.
Мадам Йоцка не стала настаивать и расспрашивать подробнее. Казалось, страх помог ей стать мудрее.
- Вы хотите сказать, миссис О’Рейли, - она говорила спокойным ровным голосом, - что слышали, как мисс Моника обращается к своей кукле и отвечает за нее, изменив голос? Не это ли вы слышали?
Но миссис О’Рейли не собиралась соглашаться. Вместо ответа она перекрестилась и покачала головой.
- Поднимитесь и послушайте сами, мадам, - продолжала кухарка шепотом. - Тогда уж и решайте.
Итак, за полночь, когда Моника уже спала, кухарка с гувернанткой оказались в темном коридоре возле двери, ведущей в детскую спальню. Ночь стояла спокойная и безветренная. Полковник Мастерс, которого они обе боялись, несомненно, уже давно ушел в свою комнату, находившуюся в другом крыле этого неудобного и неуютного здания. После томительного ожидания они действительно услышали тихие и хрипловатые звуки из комнаты, где мирно спала Моника со своей обожаемой куклой. Несомненно, оттуда доносились два голоса.
Обе женщины выпрямились, непроизвольно перекрестились и посмотрели друг на друга. Они не знали, что и думать, и испытывали дикий ужас.
Что бродило в суеверной голове миссис О’Рейли, знали только древние боги Ирландии, но мысли польской гувернантки были четкими и ясными, как стекло: оттуда должен доноситься только один голос. Она прижала ухо к дверной щелке. Молодая женщина внимательно слушала, ее трясло от страха, но она продолжала прислушиваться. Она помнила это сонное бормотание, но на этот раз оно было каким-то странным.
- Девочка говорит во сне, - уверенно прошептала гувернантка, - только и всего, миссис О’Рейли. Она просто говорит сама с собой во сне.
Гувернантка еще раз повторила это женщине, которая почти прижималась к ней в поисках опоры.
- Разве вы не слышите, - добавила гувернантка громче и немного раздраженно, - что это один и тот же голос? Внимательно прислушайтесь, и поймете, что я права.
И она сама напрягла слух.
- Слушайте же! - шепотом повторила мадам Йоцка, полностью сконцентрировавшись на странных звуках. - Ведь это один и тот же голос?
Пока она старательно прислушивалась к голосам за дверью, раздался другой звук, который, казалось, шел сзади: шорох или легкое шарканье, словно кто-то убегал на цыпочках. Гувернантка резко обернулась и увидела, что она говорила в пустоту. Позади нее никого не было. Молодая женщина осталась одна во мраке коридора. Миссис О’Рейли убежала. С лестницы этажом ниже доносились слова молитвы: "Матерь Божья и все святые…"
У гувернантки дыхание перехватило от страха, ведь она осталась одна, но в этот самый миг, совсем как пишут в книгах, раздался еще один звук. От звяканья ключа, открывающего входную дверь, у нее перехватило дыхание. Оказалось, что полковник Мастерс был не дома, как она предположила ранее, а возвращался только сейчас. Успеет ли миссис О’Рейли проскользнуть через холл прежде, чем он туда войдет? А что еще хуже: собирается ли он заглянуть в спальню к Монике по дороге в свою комнату, как он иногда делал? Мадам Йоцка прислушалась, ее нервы были взвинчены до предела. Она слышала, как он скинул пальто. Со стуком упал брошенный в угол зонт, и в тот же миг на лестнице послышались шаги. Полковник поднимался. Еще секунда, и он увидит ее, сжавшуюся перед дверью Моники.
Он поднимался очень быстро, шагая через ступеньку.
Она так же быстро приняла решение. Если он застанет ее здесь в таком виде, это будет выглядеть нелепо, увидеть же ее в спальне дочери вполне естественно и объяснимо.
Не медля дольше, с трепещущим сердцем она открыла дверь спальни и вошла внутрь. Секундой позже шаги полковника раздались в коридоре. Вот он поравнялся с дверью и пошел дальше. Женщина испытала неимоверное облегчение.
Теперь, находясь в спальне, за закрытой дверью, она смогла все рассмотреть.
Моника спала. Во сне она играла со своей любимой куклой. Она бесспорно спала. Тем не менее ее пальцы тискали куклу, словно девочку что-то беспокоило во сне. Моника бормотала, но слова были неразборчивы. Непонятные вздохи и стоны срывались с ее губ. Были еще какие-то звуки, и они явно исходили не от нее. Но тогда откуда?
Мадам Йоцка затаила дыхание, сердце выскакивало из груди. Женщина вся обратилась в слух. Через минуту она поняла, откуда доносятся скрипы и бормотание. Их издавала не Моника. Они, несомненно, исходили от куклы, которую девочка бессознательно сжимала и вертела во сне. Эти странные звуки издавали суставы, что крутила Моника, казалось, опилки в коленях и локтях куклы скрипят и шуршат от трения. Было очевидно, что девочка этих звуков не слышит. Когда она поворачивала голову куклы, то воск, швы, опилки - все это издавало те самые непонятные звуки, похожие на слоги и даже слова.
Мадам Йоцка продолжала наблюдать. Ее бил озноб. Она искала естественные объяснения, но сама не могла в них поверить. Ужас сковал ее. Она молилась. Ее прошиб холодный пот.
И тут неожиданно Моника успокоилась и расслабилась - перевернулась на другой бок, а ее ужасная игрушка выпала из рук и осталась безвольно и неподвижно лежать на кровати. В этот миг мадам в ужасе осознала, что скрипы не прекратились. Кукла продолжала издавать эти жуткие звуки сама по себе. Но что еще хуже, кукла неожиданно начала выпрямляться, вставать на свои гнущиеся ножки. Вот она медленно пошла по покрывалу. Ее стеклянные незрячие глаза, казалось, смотрели прямо на женщину. Все это представляло собой ужасную нечеловеческую картину, картину абсолютно нереального. Ковыляя на своих вывернутых ногах, кукла шла, бормоча и спотыкаясь, по неровной поверхности покрывала. Она направлялась с явно недобрыми намерениями. Странные и бессмысленные звуки, в которых слышались слоги, выражали гнев. Кукла подбиралась к охваченной ужасом женщине, словно живое существо. Она нападала.
И снова вид этой простой детской игрушки, ведущей себя будто какой-то кошмарный монстр с намерениями и страстями, лишил чувств решительную польскую гувернантку. Кровь прихлынула к сердцу - и женщина погрузилась в темноту.
Но на этот раз сознание тотчас к ней вернулось. Этот миг был сродни забытью в пылу страсти. Несомненно, ее реакция была страстной, она бурей нахлынула на нее. Вместе с сознанием в ней вспыхнула неожиданная ярость - возможно, ярость труса, - неукротимый гнев, направленный на собственную слабость. Эти чувства помогли ей. Крепко ухватившись за стоящий рядом шкаф, она постаралась выровнять дыхание и успокоиться. Гнев и негодование пылали в ней - гнев, направленный на эту невероятную вышагивающую и бормочущую восковую куклу, словно она была живым разумным существом, способным произносить слова. Причем на незнакомом языке.
Но если чудовищное способно парализовать, значит, оно может нанести вред. Вид и звуки, издаваемые этой дешевой заводской игрушкой, побудили молодую женщину к решительным действиям. Она не могла дольше это выносить. Гувернантка непреклонно устремилась вперед, хотя ее единственным доступным оружием была туфелька на высоком каблуке, которую она тотчас скинула, намереваясь разбить это пугающее видение вдребезги. Несомненно, женщина была в этот момент в истерике, и все же действовала она абсолютно логично: нечестивый кошмар должен быть стерт с лица земли. Ею овладела одна-единственная мысль: уничтожить опасность, невзирая ни на что. Кукла должна быть разбита на кусочки, стерта в пыль.
Они встали лицом к лицу, стеклянные глаза смотрели в ее собственные. Рука женщины была занесена для удара, которого она так жаждала, но опустить ее она не смогла. Жалящая боль, острая, словно укус гадюки, неожиданно пронзила пальцы, ладонь и запястье. Гувернантка разжала руку, и туфелька отлетела в другой конец спальни. В неровном свете свечи создавалось впечатление, что вся комната дрожит. Парализованная и беспомощная, молодая женщина была охвачена ужасом. Какие боги или святые могут направить ее? Никто. Только собственная воля в состоянии помочь. И все же какую-то попытку она предприняла. Дрожа, почти теряя сознание, молодая женщина то ли шептала, то ли пыталась кричать, но голос срывался: "Господи! Это все неправда! Ты - наваждение! Мой Бог отрицает тебя! Я взываю к Господу!.."
Однако тут, к ее еще большему ужасу, кошмарная маленькая кукла помахала своей вывернутой ручкой и что-то пробормотала в ответ - странные бессвязные слова, которые она не могла понять, слова на чужом языке. В тот же самый миг кукла резко упала на покрывало, как проткнутый воздушный шарик, и на глазах гувернантки вновь стала обычной уродливой куклой, а Моника, ввергая женщину в еще больший ужас, заворочалась во сне и стала шарить руками, слепо ища любимую игрушку. То, как невинный спящий ребенок инстинктивно пытается нащупать воплощение непостижимого зла и опасности, стало для польской гувернантки последней каплей.
Женщина вновь погрузилась во тьму.
Произошедшее потом можно списать на помутнение сознания и временную потерю памяти. Эмоции и суеверия оказались слишком сильны по сравнению со здравым рассудком. Мадам Йоцка вспомнила жестокие безумные действия, когда уже немного пришла в себя в своей собственной комнате, непрестанно молясь, стоя на коленях возле кровати. Она не помнила, как спустилась вниз по лестнице, а потом поднялась к себе. Ее туфелька была по-прежнему крепко зажата в руке. И еще она помнила, как неистово сжимала своими пальцами неподвижную восковую куклу, сжимала, скручивала и разрывала ее, пока из разодранных конечностей и туловища не посыпались опилки, пока эта игрушка не была превращена в неузнаваемую массу, пока она не была полностью уничтожена… а потом она безжалостно швырнула то, что осталось, подальше на стол, чтобы Моника не смогла достать. Девочка же спокойно спала. Гувернантка ясно помнила это. Но в то же время перед ее глазами одновременно стояла еще одна картинка: этот маленький монстр лежит на покрывале вниз головой. Весь вид куклы непристоен и даже вульгарен: бумажное платьице задралось, а ноги раздвинуты; она лежит неподвижно, ее стеклянные глаза сверкают. Неподвижная, но по-прежнему живая. Ожившая, чтобы выполнить свое злобное предназначение.
И никакие молитвы не могли стереть из памяти мадам эту картину.
Теперь молодая женщина знала, что прямой разговор с хозяином просто необходим; ее совесть, ее рассудок, ее чувство долга требовали этого. По здравом размышлении - и она была уверена, что права, - мадам не рискнула поговорить обо всем с девочкой. Здесь крылась определенная опасность затронуть в детской психике нечто такое, чего не следует касаться. Но с полковником Мастерсом, который платил ей за работу и верил в ее порядочность, - с ним она должна была объясниться немедленно.
Однако устроить эту беседу было до нелепого трудно. Во-первых, он не любил разговоров и избегал их. Во-вторых, приблизиться к нему было практически невозможно, так как показывался он крайне редко. Вечерами полковник возвращался домой очень поздно, а днем его никто не осмеливался беспокоить. Наняв ограниченный штат прислуги и очертив всем круг их обязанностей, он ожидал, что теперь все будет идти своим чередом без его вмешательства. Единственной, кто смел его беспокоить, была миссис О’Рейли, которая раз в шесть месяцев заходила к нему в кабинет с отчетом, получала прибавку к жалованью и затем оставляла его одного на следующие шесть месяцев.
Мадам Йоцка, зная привычки полковника, на следующее утро поджидала его в холле, как обычно уложив Монику отдохнуть перед ланчем. Мастерс собирался покинуть дом, когда она заметила его с верхней ступеньки лестницы. Гувернантка почти не видела его с момента своего возвращения из Варшавы. Его худощавая стройная фигура и смуглое, не выражающее никаких эмоций лицо всегда производили на нее неизгладимое впечатление. Он мог служить образцом настоящего военного. Сердце ее трепетало, пока она быстро спускалась к нему по лестнице. Мадам тщательно подготовила свою речь, но все предложения вылетели у нее из головы, когда он остановился и посмотрел на нее. Вместо этого она смогла выдавить лишь какую-то нелепую бессмыслицу на корявом английском.
Поначалу он вежливо слушал, но потом резко оборвал ее:
- Как уже говорил, я очень рад, что вы смогли к нам вернуться. Моника по вам очень скучала…
- У нее сейчас появилась новая игрушка…
- И несомненно, такая, - перебил полковник, - которая ей была необходима… Ваш выбор обычно безупречен… А если понадобится что-либо еще, сообщите мне.