Жалки были ее попытки ответить на этот пронизывающий взгляд. Постоянно переводя глаза, она все сильнее боялась. С ужасом сознавая себя в центре внимания леса-великана, она опустила глаза, чтобы снять напряжение давящего взгляда, а затем и вовсе закрыла, зажмурившись изо всех сил.
Но взгляды деревьев проникали даже сквозь веки в полную темноту, и спасения от них не было. А вокруг, она знала, все так же продолжал блестеть на свету вечнозеленый остролист, шуршали сухие дубовые листья, а иглы можжевельника все указывали в одном направлении. Рассеянный взгляд леса сфокусировался на ней, и как ни зажмуривайся, невозможно было спрятаться от него - всепроникающего взора великих лесов.
Не было ни малейшего ветерка, только там и сям одинокий листик на высохшем черенке быстро-быстро трепетал. Стражи леса притягивали внимание каждого дерева к ее присутствию. И она вновь, словно много недель назад, ощутила их сущность как прилив. Он начался. В памяти вспыхнуло воспоминание детских лет, проведенных у моря, и слова няни: "Прилив начинается, пора домой". И девочка, увидев массу все прибывающей воды, зеленой к горизонту, понимала, что та медленно наступает. Гигантская масса, безбрежная и неспешная, заряженная, по ощущению ребенка, серьезнейшей целью, приближается. Текучее тело моря подкрадывается под небом к той самой точке на желтом песке, где стоит и играет девочка. Вид прилива, мысль о нем всегда ошеломляли, внушая благоговейный ужас - как будто ее ничтожное существо вызывало приближение целого моря. "Прилив начинается, пора домой".
То же самое происходило и сейчас в лесу - медленно, уверенно и плавно приближаясь, и движение его, как и в море, было едва заметно. Прилив начался. Маленькая человеческая фигурка, отважившаяся забрести в темные, бескрайние глубины, была его целью.
Это стало абсолютно ясно, пока она сидела, крепко зажмурившись. Но в следующую секунду открыла глаза, внезапно поняв нечто большее. Деревья искали не ее, здесь был кто-то другой. И тут ее осенило. Веки разомкнулись со щелчком, но этот звук на самом деле исходил со стороны.
Сквозь просвет, куда так спокойно падали солнечные лучи, она увидела фигуру мужа, движущегося среди деревьев, - он сам напоминал гуляющее дерево.
Заложив руки за спину, подняв голову, он медленно шел, весь погруженный в свои мысли. Их разделяли каких-нибудь пятьдесят шагов, но он и не подозревал о том, что жена так близко. Сосредоточенный, обращенный внутрь себя, он прошагал мимо, как во сне, как лунатик, что ей уже приходилось видеть. Любовь, горячее сочувствие, жалость бурей поднялись в ней, но, будто не в силах очнуться от страшного сна, женщина не смогла ни выговорить хоть слово, ни пошевелиться. Сидела и смотрела, как он уходит от нее все глубже в зеленые объятия чащи. Острое желание спасти, приказать остановиться и обернуться, пронзило все существо, но сделать она ничего не могла. Видела, как он уходит, по собственной воле, свободный от ее принуждений, и ветви смыкаются за ним. Фигура постепенно исчезала в пестрой тени и солнечном свете. Деревья скрыли человека. Прилив просто унес его, ничуть не сопротивляющегося, довольного тем, что его уносит волной. Прильнув к груди зеленого моря, Биттаси уплыл прочь и пропал из виду. Больше София не могла проследить глазами за ним. Он исчез.
И тогда она впервые, даже на таком расстоянии, поняла, что лицо его исполнено спокойствия и счастья - охваченное восторгом и радостью, оно светилось, как в молодости. Ах, как давно ей не доводилось видеть такого выражения! Но оно было ведомо ей прежде. Много лет назад, на заре их совместной жизни, миссис Биттаси уже видела у него такое лицо. Ныне он не считался с ее присутствием и чувствами. Теперь душа его откликалась только зову леса, который завладел каждой частичкой его существа - забрал у нее само сердце и душу любимого.
Внимание, погруженное в просторы тускнеющих воспоминаний, вновь обратилось к внешнему миру. Ее чувство вернулось с пустыми руками, оставив ее беззащитной перед вторжением самого мрачного ужаса, который она знавала. Перед такой суровой действительностью женщина оказалась совершенно беспомощна. Страх овладел самыми потаенными уголками души, доселе не знавшими робости. Несколько секунд не приходили на помощь ни Библия, ни Господь. Покинутая в пустыне ужаса, София сидела, не в силах заплакать, чувствуя, как горячи и сухи глаза, а тело сковано ледяным холодом. Не видя, глядела она перед собой. Страх, подкравшийся в полуденной тишине, в ослепительном свете солнца среди недвижных деревьев, витал вокруг. Она чувствовала его повсюду. По самому краю мирной полянки непрестанно двигалось нечто из иного мира. Невозможно было понять, что именно. А муж знал, ценил его красоту, почитал, но для нее это было недоступно. Она не смогла бы разделить с ним и самую малость этого чувства. Казалось, за обманным блеском ветреного дня в самом сердце леса возникла иная вселенная жизни и чувства, невыразимая для Софии. Эта вселенная прикрывалась тишиной, как вуалью, пряталась за спокойствием; но муж двигался вместе с ней и понимал ее. Его любовь служила посредником.
Миссис Биттаси поднялась на ноги, но, сделав несколько неверных шагов, снова опустилась на мох. Теперь она не чувствовала ужаса, никакой личный страх не мог завладеть той, чьи мысли и страдания были о муже, которого София так самоотверженно любила. В момент полного самозабвения, когда она поняла, что бороться бессмысленно, что даже Бог покинул ее, Он вновь обнаружил себя совсем рядом, явившись ей в холодном сердце недоброго леса. Но сначала женщина не поняла, что Спаситель здесь, так как не признала Его в таком странном, неприемлемом обличье. А Он стоял так близко - сокровенный, сладостный, утешающий и такой недоступный, как само смирение.
Вторая попытка встать на ноги оказалась удачной, и женщина медленно обошла мшистую прогалину, в которой оказалась. И, случайно обнаружив тропу, удивилась, но, впрочем, только на секунду. Деревья обрадовались ее уходу. Они помогали найти дорогу. Лес не хотел ее видеть.
Прилив пришел, но не за ней.
Так, при очередной вспышке прозрения, которое в последнее время помогала понимать больше, чем обычно, миссис Биттаси увидела все целиком и с ужасом осознала.
До сих пор у нее был страх, хоть и не выраженный в мыслях или словах, что столь любимые мужем деревья каким-то образом уведут его - поглотят или даже убьют неким загадочным способом. На этот раз ей стало ясно, как глубоко она ошибалась; и осознание этого повергло в агонию ужаса. Ревность деревьев не была пустячной ревностью животных или людей: они желали заполучить его, потому что любили, но смерти ему не желали. Воодушевленные его энтузиазмом, богатством его натуры, они хотели его. Живого.
А она стояла у них на пути, и они замышляли ее убрать.
Вот что принесло чувство жалкой беспомощности. Она стояла на песке перед бескрайним океаном, медленно катящим свои волны прямо на нее. Как человек подсознательно собирает все силы, чтобы избавиться от песчинки, забившейся под кожу, так и все, что Сандерсон называл коллективным сознанием леса, собралось, чтобы извергнуть этот человеческий атом, стоявший на пути к объекту желания. Из-за любви к мужу она оказалась под кожей зеленого великана. И деревья намеревались вытолкнуть ее, прогнать; собирались уничтожить ее, а не Дэвида. Его, которого они так любили, в ком так нуждались, оставили бы в живых. То есть взяли бы живым.
София благополучно добралась до дома, хотя, как нашла дорогу, так и не вспомнила. Все было устроено так, чтобы она с легкостью отыскала путь. Ветки чуть ли не подгоняли ее, но паривший ангел леса бросал на темные тропинки, остававшиеся за ее спиной, горящий зеленым пламенем меч из бесчисленного множества листьев, ставя блестящий, непроходимый барьер. Больше она никогда не входила в лес.
Вернувшись, миссис Биттаси со всем спокойствием и умиротворением обратилась к повседневным делам, что вызывало у нее самой постоянное изумление, настолько неколебимы они стали. Она беседовала с мужем, когда он приходил к чаю - после наступления темноты. Смирение придавало странное мужество - терять было нечего. Отвага закаляет душу. Разве это не кратчайший путь к небесам?
- Дэвид, я тоже ходила в лес в то утро, пошла вскоре после тебя. И видела тебя там.
- Разве это не замечательно? - просто ответил он, слегка склонив голову.
В его взгляде не было ни удивления, ни раздражения; скорее, мягкая, спокойная апатия. Он не стал ни о чем спрашивать. София подумала о порывах ветра, налетающего на садовое дерево, - слишком резкого, склоняющего его, когда оно не хочет сгибаться, но с нежеланием уступает. Теперь муж часто представлялся таким деревом.
- И в самом деле, совершенно замечательно, дорогой, - тихо ответила она, без дрожи в голосе, хотя и невнятно. - Но для меня это было слишком - слишком странно и огромно.
Она почувствовала, что сейчас расплачется, но голос ей не изменил. Даже удалось подавить слезы.
Оба помолчали, и Биттаси произнес:
- Я нахожу его с каждым днем все чудесней.
Голос прошелестел по освещенной комнате, как ветер в ветвях. Лицо мужа стало юным, радостным - это выражение миссис Биттаси уловила уже давно, но и утомление проступало на нем, как у человека, уставшего быть в неподходящем окружении, где он всегда слегка нездоров. Он ненавидел этот дом, ненавидел возвращаться в комнаты, к стенам, к мебели. Потолки и закрытые окна лишали свободы. И все же ничто не указывало на то, что именно жена раздражала его: ее присутствие не представляло никакой важности, он вообще едва замечал ее. На долгие дни Биттаси забывал о ней, не зная, что она рядом. Нужды в ней не было. Он жил сам по себе. Каждый жил сам по себе.
Ужасная битва была проиграна, а условия капитуляции уже приняты, о чем свидетельствовали жалкие приметы: сундучок с лекарствами был убран на полку, пакет с провизией был готов еще прежде, чем муж об этом просил; спать она ложилась одна, ранним вечером, оставляя незапертой входную дверь, а в холле рядом с лампой Дэвида ждали стакан молока и хлеб с маслом, - она вынуждена была пойти на все эти уступки. Все больше и больше времени проводил Биттаси в лесу, несмотря на ужасную погоду. Он выходил даже после ужина и часами не возвращался. Но миссис Биттаси никогда не засыпала, пока не слышала, как внизу закроется входная дверь, а после - его осторожные шаги вверх по лестнице, когда он крадучись входил в комнату. Пока рядом с ней не раздавалось мерное, глубокое дыхание, она лежала без сна. Вся сила или желание сопротивляться исчезли окончательно. Противник был слишком огромен и силен. Капитуляция была полной, ее можно было считать свершившимся фактом, а ее датой София считала тот день, когда пошла в лес вслед за мужем.
Более того, похоже, приближался час эвакуации - ее собственной эвакуации. Исподволь, но все ближе, медленно и верно, как нарастающий прилив, которого она так боялась когда-то. Она спокойно стояла на уровне отметки высокой воды и ждала - ждала, когда ее смоет волной. Ранней зимой лес по ту сторону лужайки дни напролет следил за его приближением, следя за его бесшумным нарастанием и потоками, направляющимися к ее ногам. Но женщина ни разу не отвернулась от Библии, не отказалась от молитвы. Это полное смирение дарило ей странное всеобъемлющее понимание, и если она не могла разделить с мужем пугающее непротивление внешним силам, то была в состоянии сделать следующее: в неясных вопросах, приведших к такому уходу, она, не понимая как, нащупывала те оттенки, которые делали возможным не считать это непротивление порождением зла.
До сих пор миссис Биттаси делила загробный мир на две половины - души добрые и души злые. Но сейчас к ней мягко, неслышными шагами подкрались мысли, что помимо этих двух групп есть еще, наверное, некие силы, не принадлежащие ни той, ни другой. На этом мысль замирала. Но эта глобальная идея закрепилась в голове и, благодаря самоотверженности женщины, не пропадала. Она даже принесла определенное облегчение.
София также пришла к пониманию невозможности - или нежелания, как она предпочитала утверждать, - ее Бога вмешаться и помочь, все больше склоняясь к мысли, что здесь не было очевидного зла, а только нечто, обычно стоящее далеко от рода людского, нечто чужое и неведомое. Между этими двумя мирами была пропасть, и мистер Сандерсон перекинул через нее мост своими разговорами, объяснениями, складом ума, а Дэвид по этому мосту нашел путь к лесу. Его темперамент и врожденная страсть к деревьям сформировали в нем этот дух, и в тот же миг, как увидел, куда идти, он пошел по этому пути - пути наименьшего сопротивления. В жизни, конечно, открыты все пути, и муж имеет право выбрать, куда двигаться. Он выбрал: прочь от нее, от людей, но не обязательно - от Бога. Она обходила стороной это признание, боясь встретиться с ним лицом к лицу; иначе коренным образом переменилось бы все. Но возможность этого все же проникала в ее смущенный ум. И как будут тогда развиваться события - быстрее или медленнее, - не знает никто. И почему Бог, с таким потрясающим тщанием устраивающий все в мире, от солнечного пути по небу до полета воробья, должен возражать против его свободного выбора или вмешиваться, чтобы остановить его?
Женщина стала понимать смирение и в другом аспекте. Оно утешало, если и не дарило душевного покоя. Миссис Биттаси вела борьбу против умаления своего Бога. По крайней мере, это Он знал.
- Тебе не одиноко там, среди деревьев, дорогой? - отважилась она спросить как-то ночью, когда муж на цыпочках пробирался в комнату чуть за полночь. - Бог не покидает тебя?
- Там великолепно, - без промедления, с жаром ответил он, - ведь Бог повсюду. И я хотел бы только, чтобы ты…
Но она зажала уши. Не в силах была слышать это приглашение в лес. Как будто ее просили поспешить на собственную казнь. София зарылась лицом в постель, дрожа всем телом, как осиновый лист.
IX
Итак, миссис Биттаси укрепилась в мысли о том, что именно ей придется уйти. Возможно, первым признаком ее капитуляции была та особая манера ее отступления. Деревья чувствовали, что до этого она стояла у них на пути, сопротивляясь всеми силами. В какой-то момент они истощились, улетучились, и ее физическое присутствие перестало иметь значение. Вреда она не причинила бы.
Придя к мысли, что одержимость мужа не совершенное зло, женщина, таким образом, признала свое поражение, в то же время приняв жестокие условия полного одиночества. Теперь до мужа было дальше, чем до луны. К супругам Биттаси перестали приходить. И приглашали их очень немногие, изредка и не столь настойчиво, как раньше. Их окружала лишь пустота темных, зимних вечеров. Среди соседей не было никого, кому бы София могла довериться, не опасаясь предательства по отношению к мужу. Мистер Мортимер был единственным, кто мог поддержать ее в пустыне угнетающего одиночества, но этого не давала сделать его жена: она носила босоножки, была убеждена, что орехи - идеальная еда для человека, и позволяла себе другие причуды, которые, без сомнения, были признаками конца света, а их, как с детства внушили миссис Биттаси, следовало опасаться. Она была отчаянно одинока.
В такой ситуации ничто не мешало бредовым идеям постоянно подпитывать ее воображение, и это объясняло причину постепенного душевного расстройства и упадка.
С приближением холодов муж отказался от прогулок после захода солнца. Вечера они проводили вместе у очага; он читал "Таймс"; даже обсуждали поездку за границу, отложенную на раннюю весну. При этом он не выказывал никакого беспокойства, казался довольным и умиротворенным; о деревьях и лесах говорил мало, радовался, что теперь чувствует себя гораздо лучше без всякой перемены обстановки, а с женой был нежен, добр, внимателен к любой мелочи, как в далекие дни медового месяца.
Но это глубокое спокойствие не могло обмануть ее; она прекрасно понимала, что Дэвид одинаково уверен в себе, в ней и в постоянстве деревьев. Все это засело в нем слишком глубоко, слишком прочно, слишком тесно укрепилось в самой сути его существа, чтобы позволить каким-то поверхностным колебаниям нарушить гармонию. Его защищали деревья. Даже от лихорадки, особенно ужасной при зимней сырости, он освободился. Теперь стало ясно почему: болезнь вызывали усилия деревьев заполучить человека и усилия его самого ответить и двинуться им навстречу - физическое проявление ожесточенной внутренней борьбы, которую он никогда не осознавал, пока не появился Сандерсон со своими нечестивыми разговорами. Теперь все стало по-другому. Мостик был перекинут. И… и Дэвид ушел.
А София - сильная, верная и стойкая душа - оставшись предельно одинокой, даже пыталась облегчить ему путь. Казалось, что она стоит на дне разверзшегося в ее сознании огромного ущелья, стены которого состоят не из камней, а из вытянувшихся до самого неба гигантских деревьев, которые пытаются ее поглотить. Где она, ведал только Всевышний. Он смотрел, дозволял это, даже, может, сочувствовал. В любом случае - знал.
Проводя в доме тихие вечера с женой у очага и прислушиваясь к гудению ветра за окном, мистер Биттаси знал, что для него всегда открыт доступ в мир, где его ждет потусторонняя возлюбленная. Ни на секунду не прерывалась их связь. Миссис Биттаси смотрела на газету, закрывавшую его лицо и колени, видела дым сигары, клубящийся над краем газеты, замечала дырочку на носке, слушала заметки, которые он, как встарь, читал вслух. Но все это было завесой, которой муж прикрылся ради единственной цели - сбежать, уловкой фокусника, отвлекающей внимание на незначительные детали, пока незаметно происходит главное. Ему это удавалось с блеском, и София любила мужа за то, что он прилагал все усилия, чтобы облегчить ее страдания; в то же время она знала, что в этом теле, развалившемся в кресле напротив, содержится очень малая часть истинной сущности Дэвида. Оно было немногим лучше трупа. Пустая оболочка. А душа его пребывала вне дома - далеко отсюда, в гулко бьющемся сердце леса.
С приходом темноты лес бесцеремонно подходил к дому и прижимался к стенам и окнам, заглядывал внутрь, смыкая руки над кровлей и трубами. Ветры постоянно гуляли по лужайке и дорожкам, приближаясь к дому, удаляясь и снова подходя; одни из них, похоже, вечно переговаривались в чаще, а другие проникали в само здание. Они провожали женщину по лестнице, звуча мягко и приглушенно, большие и ласковые, летали с наступлением сумерек по лестничным маршам и площадкам, как осколки разбившегося дня, пойманные в сети теней и старавшиеся вырваться. Они молча путались под ногами во всем доме. Ждали, пока миссис Биттаси пройдет, а потом бежали вслед. И муж всегда об этом знал. Она видела, что при ней он сознательно уклоняется от них, но не раз замечала, как Дэвид стоял и слушал, не подозревая, что жена рядом. Она прислушивалась к гулким звукам их шагов по тихому саду. А муж слышал их еще издалека. София отлично знала, что они доносились с той мшистой полянки, где она побывала; мох скрадывал их поступь, как и ее шаги.
Ей казалось, что деревья всегда пребывали в доме рядом с Дэвидом, в самой спальне. Он пригласил их, не подозревая, что она тоже об этом знает и страшится.
Однажды ночью ее опасения подтвердились. Женщина очнулась от глубокого сна, и страх охватил ее прежде, чем она смогла овладеть собой.