Е. Майкл Льюис
ГРУЗ
Ноябрь 1978 г.
Мне снился груз. Тысячи ящиков из неоструганных сосновых досок, о которые можно занозить себе руки даже через рабочие рукавицы, были сложены штабелями в грузовом отсеке самолета. Штампы с непонятными цифрами и странными аббревиатурами сердито мерцали тускло-красным цветом. В этих ящиках должны были лежать покрышки для джипов, но некоторые из них оказались огромными, как дом, а другие - маленькими, как свеча зажигания, и все они крепились к поддонам с помощью ремней - таких, как на смирительных рубашках. Я пытался проверить каждый из них, но их было слишком много. С глухим скрипом ящики начали сдвигаться, а потом весь груз обрушился на меня. Я не мог дотянуться до переговорного устройства, чтобы связаться с пилотом. Самолет качало, и груз вдавливался в меня тысячами острых граней. Он выжимал из меня жизнь, даже когда самолет резко пошел на снижение, даже когда он начал падать, и звонок интеркома орал словно резаный. Но кроме этого звука был и другой - он доносился из ящика рядом с моим ухом. В нем копошилось что-то гнилое и влажное, оно стремилось выбраться наружу, и я знал, что лучше мне его не видеть.
Этот звук сменился постукиванием планшета по металлической спинке кровати. Я открыл глаза. Надо мной с планшетом в руках стоял рядовой ВВС (недавно в Панаме, судя по намокшему от пота воротнику) и выглядел так, будто боялся, что я оторву ему голову.
- Техник-сержант Дэвис, - сказал он, - вас срочно вызывают на стоянку.
Я сел и потянулся. Парень протянул мне планшет с прикрепленной к нему декларацией: вертолет HU-53 в разобранном виде, экипаж, технический и медицинский персонал следуют в… а это что-то новое.
- Аэропорт Тимехри?
- Это рядом с Джорджтауном, в Гайане. - Видя, что мне это название ни о чем не говорит, он продолжил: - Бывшая британская колония. Раньше там была авиабаза Аткинсон.
- А задание-то какое?
- То ли массовая эвакуация, то ли вывоз беженцев из местечка под названием Джонстаун.
Американцы в беде. Большую часть своей летной карьеры я только тем и занимался, что спасал американцев из горячих точек. Но все-таки это приятнее, чем перевозить покрышки от джипов. Я поблагодарил парня и поспешил переодеться в чистую форму.
Я ждал очередного Дня благодарения на авиабазе Ховард в Панаме - с фаршированной индейкой в столовой, футболом по армейскому радио и кучей свободного времени, чтобы попить-погулять. В последнем рейсе с Филиппин все прошло как по нотам, и пассажиров, и груз мы благополучно доставили. И вдруг такой облом.
Впрочем, неожиданности для бортоператора - дело привычное. С-141 "Старлифтер" был крупнейшим военно-транспортным самолетом, способным перебросить в любую точку земного шара семьдесят тысяч фунтов груза или двести солдат в полной боевой выкладке. Длиной он был с половину футбольного поля, а его стреловидные крылья нависали над бетонной площадкой перед ангаром, как крылья летучей мыши. Благодаря Т-образному хвостовому оперению, двухстворчатому люку и грузовой рампе "Старлифтер" превосходил любой из транспортных самолетов. Ну а я совмещал на нем обязанности грузчика и стюарда и отвечал за компактное и как можно более безопасное размещение грузов.
Я уже закончил с погрузкой, заполнил все ведомости и занимался тем, что распекал местных ребят из наземной команды за то, что они поцарапали мне обшивку, когда меня отыскал все тот же рядовой.
- Сержант Дэвис! Планы поменялись, - проорал он, пытаясь перекричать визг автопогрузчика. И протянул мне новую декларацию.
- Дополнительные пассажиры?
- Новые. А врачи здесь останутся. - Он добавил что-то неразборчивое о постоянно меняющихся приказах.
- Ну и кто эти люди?
И снова мне пришлось напрячься, чтобы расслышать ответ. А может, я и расслышал, но от испуга мне захотелось, чтобы он это повторил. Потому что я продолжал надеяться, что неправильно его понял.
- Служба погребения и регистрации могил, - прокричал он.
По крайней мере, так мне показалось.
* * *
Тимехри оказался самым что ни на есть обычным аэродромом страны третьего мира: достаточно большой, чтобы принять "Боинг-747", но весь в колдобинах и со сборными арочными ангарами из проржавевшей гофрированной стали. Летное поле, окруженное полосой джунглей, выглядело так, словно его час назад в этих джунглях вырубили. Повсюду взлетали и садились вертолеты, по перрону бегали военные. Тут-то я и понял, что дела плохи.
Асфальт снаружи был раскаленным - я боялся, как бы подошвы не расплавились, пока ставил колодки под колеса шасси. Потом пришли солдаты-американцы из наземной команды, чтобы выгрузить и собрать вертолет. Один из них, голый по пояс и с завязанной вокруг талии рубашкой, передал мне декларацию.
- Не расслабляйтесь, - сказал он. - Как только вертолет будет готов, мы сразу же вас загрузим. - И он кивнул куда-то в сторону.
Я посмотрел на залитую ярким светом рулежную дорожку. Гробы. Нескончаемые ряды одинаковых алюминиевых ящиков под безжалостным тропическим солнцем. Такие же я видел в Сайгоне шесть лет назад, когда только начал летать бортоператором. У меня что-то екнуло внутри - то ли потому что я не успел отдохнуть перед вылетом, то ли потому что не возил жмуриков вот уже несколько лет. Я судорожно сглотнул. А потом взглянул на место назначения. Дувр, штат Делавэр.
* * *
Когда ребята из наземной бригады погрузили все необходимое в бытовой отсек, я узнал, что обратно с нами полетят два новых пассажира.
Первый был совсем молодым парнем, судя по виду, вчерашним школьником, с жесткими черными волосами и в солдатской форме с чужого плеча, чистой, накрахмаленной и с нашивками рядового ВВС первого класса.
Я сказал ему:
- Добро пожаловать на борт, - и шагнул вперед, чтобы провести его через дверь в кабину, но он отшатнулся и чуть головой о притолоку не ударился. Наверное, упал бы, если б было куда падать. От него сильно пахло лекарством - мазью для растираний при простуде.
За ним шла армейская медсестра - воплощение профессионализма в каждом слове и жесте, и ей тоже моя помощь не понадобилась. Я поздоровался с ней как ни в чем не бывало. На самом деле я ее знал: когда-то в самом начале моей карьеры я летал с ней из Кларка на Филиппинах в Дананг и обратно. Лейтенант медицинской службы с серебристо-белыми волосами и стальным взглядом. Она тогда высказалась пару раз, что любой недоучка, выгнанный из школы за неуспеваемость, и то бы лучше справился с этой работой, чем я. На ее форме была нашивка с фамилией Пембри. Она приобняла паренька и повела его к креслам, а если меня и вспомнила, то не подала виду.
- Садитесь, где вам нравится, - сказал я. - Я техник-сержант Дэвис. До вылета осталось меньше получаса, так что располагайтесь удобнее.
Мальчишка застыл на месте.
- Об этом мне не говорили, - обратился он к медсестре.
Грузовой отсек "Старлифтера" изнутри смахивает на котельную: все трубы системы кондиционирования выставлены напоказ, а не спрятаны, как на авиалайнерах. Гробы стояли в два ряда вдоль всего отсека, так что посредине оставался проход. По четыре в высоту, всего сто шестьдесят штук. На месте их удерживали желтые сети для крепления груза. Люк в хвосте закрылся, солнечные лучи исчезли, и мы остались в неприятной полутьме.
- Так ты быстрее всего доберешься домой, - невозмутимо ответила медсестра. - Ты же хочешь домой, правда?
В голосе парня смешались страх и злость:
- Я не хочу их видеть. Я хочу сесть лицом по ходу.
Если бы мальчишка осмотрелся, он бы понял, что сидений, расположенных подобным образом, здесь попросту нет.
- Все хорошо, - сказала медсестра, потянув его за руку. - Они тоже возвращаются домой.
- Я не хочу их видеть, - повторил паренек, когда она втолкнула его в кресло рядом с иллюминатором.
Видя, что пристегиваться он не собирается, Пембри наклонилась и сама застегнула ремень. Парень вцепился в подлокотники с такой силой, словно это были поручни в кабине американских горок.
- Я не хочу о них думать.
- Понимаю. - Я прошел вперед и выключил свет.
Теперь длинные металлические контейнеры освещались лишь парой красных сигнальных лампочек. На обратном пути я захватил подушку.
Нашивка на слишком широкой куртке паренька гласила: "Эрнандес". Он поблагодарил меня за подушку, но подлокотников из рук не выпустил.
Пембри села рядом и пристегнулась. Я убрал их вещи и начал проверять последнюю ведомость.
* * *
Когда мы взлетели, я сварил кофе на электроплите в бытовом отсеке.
Пембри от кофе отказалась, а Эрнандес выпил немного. Руки у него дрожали.
- Боитесь летать? - спросил я. В военной авиации это не такая уж редкость. - У меня есть средство от укачивания…
- Я не боюсь летать, - процедил он сквозь зубы, глядя мимо меня на два ряда ящиков.
Теперь нужно было позаботиться об экипаже. Сейчас уже не так, как раньше: никто постоянно на одном и том же борту не летает. Любого можно заменить, и бывает так, что члены экипажа впервые встречаются на месте стоянки, садятся в "Старлифтер" и летят на другой конец света, и командование этой взаимозаменяемостью страшно гордится. Каждый знает свою работу от и до.
Я вошел в кабину и обнаружил всех членов экипажа на своих местах. Бортинженер сидел, склонившись над приборами, ближе всех к двери.
- Прекращаем набор высоты, крейсерский режим, - сказал он.
Я помнил его хитрое лицо и арканзасский говорок, но не мог точно сказать откуда. Похоже, за семь лет полетов на "Старлифтерах" я успел с каждым хотя бы раз пересечься. Я поставил перед ним чашку с черным кофе, и он сказал мне спасибо. На его форме была указана фамилия Хэдли.
Штурман сидел в кресле, которое обычно предназначалось для "ревизоров" - летчиков-инспекторов, наводящих ужас на экипажи всех военно-транспортных самолетов. Он попросил два пакетика сахара, а затем поднялся и стал смотреть в окно на проплывающую за бортом синеву.
- Крейсерский режим, понял, - ответил пилот.
Именно он был командиром экипажа, но они со вторым пилотом были такими прожженными "воздушными волками", что выглядели как две части одного целого. Оба взяли кофе со сливками.
- Мы пытаемся обойти зону турбулентности, но это будет непросто. Передайте пассажирам, что нас может поболтать.
- Передам, сэр. Еще что-нибудь?
- Спасибо, бортоператор Дэвис, это все.
- Да, сэр.
Наконец можно было отдохнуть. Но только я собрался прилечь, как увидел, что Пембри роется в бытовом отсеке.
- Вы что-то ищете?
- Можно взять еще один плед?
Я вытащил плед из шкафчика между плитой и туалетом и усмехнулся, показав зубы:
- Еще что-нибудь?
- Нет, - ответила она, выдернув воображаемую соринку из шерстяной ткани. - Мы уже летали вместе, вы помните?
- Что, серьезно?
Она вскинула брови:
- Наверное, мне надо попросить у вас прощения.
- Не нужно, мэм. - Я обошел ее и открыл холодильник. - Я могу подать вам обед позже, если вы…
Она положила руку мне на плечо точно так же, как клала Эрнандесу:
- Вы меня помните.
- Да, мэм.
- Я была слишком резка с вами.
Мне не нравилась ее прямота.
- Вы высказали то, что думали, мэм. И это пошло мне на пользу.
- И все же…
- Мэм, не надо. - Как только женщины не понимают, что от извинений все становится только хуже?
- Ну хорошо. - Жесткое выражение на мгновение сползло с ее лица, и я вдруг догадался, что ей просто хочется поговорить.
- Как себя чувствует ваш пациент?
- Спит. - Пембри пыталась сохранить невозмутимый вид, но я чувствовал, что она хочет что-то добавить.
- А что с ним?
- Он туда одним из первых прибыл, - сказала она, - и уезжает тоже первым.
- В Джонстаун? Что же там такое страшное произошло?
Я как будто вернулся во времена своих первых эвакорейсов. Ее лицо снова стало жестким и отстраненным.
- Мы вылетели из Дувра по приказу из Белого дома через пять часов после того, как им сообщили о происшествии. Он - медстатист, полгода стажа, нигде почти не бывал, ничего в жизни не видел. А тут вдруг оказался в южноамериканских джунглях среди тысячи трупов.
- Тысячи?!
- Их пока еще не сосчитали, но столько примерно и есть. - Она вытерла щеку тыльной стороной ладони. - И так много детей…
- Детей?
- Целые семьи. Все приняли яд. Говорят, какие-то сектанты. Кто-то мне сказал, что сначала родители убили своих детей, а потом покончили с собой. Не знаю, как можно заставить человека сделать это с собственным ребенком. - Пембри покачала головой. - Меня оставили в Тимехри для организации учета пострадавших. Эрнандес говорил, что вонь стояла невообразимая. Им пришлось обрабатывать тела инсектицидами и защищать их от огромных, изголодавшихся крыс. Он говорил, что ему приказали колоть трупы штыками, чтобы их не раздувало. Он потом сжег свою форму.
Самолет качнуло, и она переступила с ноги на ногу, стараясь удержать равновесие.
Когда я попытался представить себе все это, к горлу подкатил какой-то едкий комок. Я просто чудом сумел выслушать ее и не поморщиться.
- Пилот сказал, что мы можем попасть в турбулентность. Так что лучше сядьте и пристегнитесь.
Я отвел ее к креслу. Эрнандес спал с открытым ртом, развалившись на сиденье, и выглядел как после пьяной драки - короче говоря, хреново выглядел. А я вернулся к своей койке и уснул.
* * *
Любой бортоператор подтвердит: после стольких полетов шум двигателя ты просто перестаешь замечать.
Спать можно в любых условиях. Но все же мозг никогда полностью не отключается, и ты просыпаешься от любого необычного звука, как, например, в том рейсе из Якоты в Элмендорф, когда оборвались крепления у джипа и он наехал на ящик с армейским пайком. Весь отсек тогда был в копченой говядине. Можете себе представить, какими словами я крыл парней из наземной бригады. Так что пробуждение от чужого вопля не должно было оказаться для меня такой уж большой неожиданностью.
Я и опомниться не успел, как соскочил с койки и пулей вылетел из бытового отсека. Первое, что я увидел, это была Пембри. Она стояла перед Эрнандесом, пыталась удерживать его руки, которыми он беспорядочно молотил в воздухе, и что-то говорила, но из-за шума двигателя я не мог разобрать ее слов. Зато Эрнандеса было прекрасно слышно:
- Я слышал их! Слышал! Они там внутри! Эти дети! Все эти дети!
Я положил руку ему на плечо и сжал… крепко:
- Успокойтесь!
Эрнандес застыл. На его лице появилось пристыженное выражение. Он встретился со мной взглядом:
- Я слышал, как они поют.
- Кто?
- Лети! Все эти… - Он махнул рукой в сторону утопающих в полумраке гробов.
- Тебе приснилось, - возразила Пембри. Ее голос слегка дрожал. - Я все это время сидела рядом с тобой. Ты спал. Ты не мог ничего слышать.
- Все эти дети мертвы, - сказал Эрнандес. - Все до единого. Но они же не знают об этом. Откуда они могли знать, что им дали яд? Кто смог бы напоить ядом собственного ребенка?
Я отпустил его плечо, и он снова взглянул на меня:
- У вас есть дети?
- Нет, - ответил я.
- Моей дочери, - продолжил он, - полтора года. Моему сыну три месяца. С ними нужно обращаться очень осторожно, с большим терпением. Моя жена это умеет, понимаете? - Я впервые заметил испарину, выступившую у него на лбу. - Но у меня тоже хорошо получается, то есть я не всегда знаю, что нужно делать, но я никогда не смогу их обидеть. Я их укачиваю и пою колыбельные, и… и если кто-то попытается причинить им какое-то зло… - Он схватил меня за руку. - Кто сможет дать яд собственному ребенку?
- Вы ни в чем не виноваты, - сказал я.
- Они не знали, что это яд. И до сих пор не знают. - Эрнандес притянул меня к себе и прошептал мне в ухо: - Я слышал, как они поют.
И будь я проклят, если от его слов меня мороз по коже не продрал.
- Пойду проверю, - сказал я, снял со стены фонарик и двинулся по центральному проходу.
Проверить нужно было в любом случае. Я же бортоператор, и знаю: любой неожиданный шум означает проблему. Мне рассказывали байку о том, как весь экипаж слышал доносящееся из грузового отсека кошачье мяуканье. Бортоператор кошку так и не нашел, но решил, что она вылезет сама, когда начнется выгрузка. Как позже выяснилось, "мяукала" не кошка, а скоба крепления, и она лопнула именно в тот момент, когда колеса шасси коснулись взлетно-посадочной полосы. В итоге три тонны взрывных устройств сдвинулись с места, что здорово затруднило посадку. Странный звук означает проблему, и надо быть полным идиотом, чтобы оставить его без внимания.
Я осмотрел каждую пряжку и каждую сеть, останавливался и прислушивался, пытаясь обнаружить признаки смещения, изношенные ремни… все, что может показаться необычным. Я прошел в одну сторону, в другую, даже люк проверил. Ничего. Все, как и обычно, в полном порядке.
Я снова вернулся к своим пассажирам. Эрнандес всхлипывал, закрыв лицо ладонями. Пембри сидела рядом с ним и поглаживала его по спине, как меня когда-то поглаживала моя мама.
- Все чисто, Эрнандес. - Я повесил фонарик на стену.
- Спасибо, - ответила за него Пембри, а потом добавила, обращаясь ко мне: - Я дала ему валиум, теперь он должен успокоиться.
- Я все проверил. Так что можете отдыхать.
Я вернулся к своей койке и обнаружил, что на ней лежит Хэдли, бортинженер. Я улегся на соседнюю, но уснуть так и не смог. Ужасно хотелось забыть о том, почему в моем самолете оказались эти гробы.
Не зря мы называем это просто грузом. Будь то взрывчатка или донорская кровь, лимузины или слитки золота, мы грузим их и закрепляем, потому что в этом состоит наша работа, и важно для нас только то, как бы сделать ее побыстрей.