Нэйсмит злобно ухмыльнулся. Если он сумеет довести их до безумия, поиграть на их искаженных эмоциях, пока над ними не возьмет верх нерассуждающий таламус - ему, конечно, придется нелегко, но это отсрочит их настоящие намерения.
- О, я догадываюсь, - сказал он. - Это личное, да? Никто из вас на самом деле не знает, что движет вами, если не считать тех тупых шакалов, кто присоединился к вам просто потому, что это оплачивается лучше, чем любая работа, которую они могли бы получить по своим способностям. Вроде тебя, например. - Он взглянул на безопасника и нарочно презрительно усмехнулся.
- Заткнись. - На этот раз удар пришелся в челюсть.
Изо рта побежала кровь, и он слегка обмяк на держащих его ремнях. Но его голос дразняще возвысился.
- Возьмем, к примеру, мисс Дженнингс. Хотя я этого не сделаю, даже если мне заплатят. Ты внутри вся скрученная, правда? Слишком уродлива, чтобы заполучить мужика, слишком запугала сама себя, чтобы пройти хирургическое ремоделирование. Ты пытаешься сублимировать свой неуклюжий комплекс в патриотизм - и что за символ на флаге? Замечу, что именно ты высказала это чрезвычайно личное предложение насчет того, как меня пытать.
Она отпрянула, с яростью бичуемого животного. Безопасник извлек кусок шланга, но Уэйд жестом велел ему отойти. Лицо вождя одеревенело.
- Или Левин - еще один случай психотической фрустрации. - Нэйсмит улыбнулся врачу, не разжимая губ. Улыбка на разбитых губах была неприятной. - Ручаюсь, если бы тебя не наняли, тебе бы пришлось работать задаром. У грошового садиста в наше время проблемы с поиском рынков сбыта.
- Теперь перейдем к Родни Борроу.
- Заткнись! - завопил худой мужчина. Он рванулся вперед. Уэйд отшвырнул его назад тяжелой рукой.
- Экзоген! - Улыбка Нэйсмита потеплела, став почти сочувствующей. - Слишком плохо, что человеческий экзогенез развивался во время Годов Безумия, когда моральные устои полетели к чертям, а ученые были такими же фанатиками, как и все прочие. Он вырастили тебя в резервуаре, Борроу, и твоя жизнь до рождения, которая, согласно всем унаследованным инстинктам, должна была быть теплой, темной и защищенной, была кромешным изучением - яркий свет, зонды, микропробы, взятие из твоих тканей. Они узнали кучу всего о человеческом плоде, но им следовало бы убить тебя, вместо того, чтобы позволять этой патетически трепещущей массе агрессивных психозов разгуливать живьем. Если это можно назвать жизнью, Экзоген.
Борроу ринулся мимо Уэйда. С губ его стекала слюна, он нацеливался скрюченными пальцами в глаза Нэйсмиту. Безопасник оттащил его назад и он внезапно рухнул в истерических рыданиях. Нэйсмит содрогнулся. Милостивый Боже…
- А как насчет меня? - спросил Уэйд. - Этот любительский анализ весьма забавен. Пожалуйста, продолжай.
- Стимул вины. Сверхкомпенсация. Служба расследовала твою подноготную детских и юношеских лет и…
- И?
"Давай, Роджер. Это весело. Это ничуть не больно".
Большой мужчина застыл в неподвижности, словно железная балка. Долгое мгновение не было ничего, ни единого звука, кроме всхлипываний Борроу, ни единого движения. Лицо Уэйда посерело.
Когда он заговорил, голос его звучал, словно он задыхается:
- Думаю, тебе лучше включить тот генератор хлора, Левин.
- С удовольствием!
Нэйсмит покачал головой.
- И вы, люди, хотите управлять действительностью, - пробормотал он. - Предполагалось, что мы перевернем мир медленно, восстанавливая его нормальную психику для таких, как вы.
Генератор зашипел и забулькал за его спиной. Он мог бы повернуть голову, чтобы увидеть его, но это было бы поражением. А он нуждался в каждом обрывке гордости, оставаясь в этом последнем одиночестве.
- Дай мне управлять генератором, - прошептал Борроу.
- Нет, - сказал Левин. - Ты можешь убить его слишком быстро.
- Может, нам следовало бы подождать, пока сюда доставят этого Лампи, - сказала Дженниингс. - Пускай бы посмотрел, как мы обрабатываем Нэйсмита.
Уэйд покачал головой.
- Может, позднее, - сказал он.
- Я замечу, что вы так и не попытались выяснить, что я желаю рассказать вам без принуждения, - вставил Нэйсмит.
- Что ж, вперед, - сказал Уэйд ровным голосом. - Мы слушаем.
Немного времени, лишь еще немного времени, если я смогу заговорить им зубы…
- У Этьена Фурье больше ресурсов, чем вы думаете, - заявил Нэйсмит. - Подготовлен контрудар, который будет вам дорого стоить. Но поскольку это и для нас создает крайне напряженное положение, мы желаем обсудить - если не постоянный компромисс, ибо их явно не может быть, то по крайней мере краткое перемирие. Вот почему…
Раздался звонок.
- Войдите, - громко сказал Уэйд. Его голос активировал дверь, и человек вошел.
- Вам срочный вызов, мистер Уэйд, - доложил он. - По скрэмблеру.
- Хорошо. - Вождь поднялся. - Выключите этот хлор, пока я не вернусь, Левин.
Он вышел.
Когда дверь за ним закрылась, Левин спокойно сказал:
- Ладно, он ведь не велел нам воздержаться от всего остального, правда?
Они поочередно воспользовались шлангом. Сознание Нэйсмита слегка помутилось от боли. Но они не рискнули нанести настоящих повреждений, и это длилось недолго.
Вернулся Уэйд. Он проигнорировал Левина, поспешно засовывающего в карман импровизированную дубинку, и коротко сказал:
- Мы отправляемся в путешествие. Все. Сейчас.
Сообщение пришло. Нэйсмит откинулся назад, тяжело дыша. В этот самый момент избавление от боли было для него слишком важно, чтобы думать о чем-то еще. Ему потребовалось несколько минут, чтобы начать беспокоиться о том, правильна ли была логика Петера Кристиана, и выполнит ли служба свою часть работы, и даже о том, были ли пришедшие Уэйду приказы правильными.
XII
Было уже далеко за полдень, прежде чем у Барни Розенберга появилась возможность поговорить с Дженни Доннер, и это она его разыскала. Он после ленча удалился из коттеджа, карабкаясь по склону горы, прогуливаясь через высокий лес. Но гравитация Земли утомляла его, и он через несколько часов вернулся. Но даже тогда Барни не пошел в коттедж, но нашел бревно возле кромки обрыва и присел подумать.
Значит, это Земля.
Перед ним открывался холодный и прекрасный мир. Утесы спадали синевато-серым потоком в огромный гулкий каньон реки. На дальней стороне гора поднималась в тускло-лиловой дымке к сверкающим под солнцем снегам и небесной безбрежности за ними.
На склонах, спускающихся к реке, росли кусты, зелень скрадывала отдельные скалы, одинокими огоньками пламенели ягоды. Позади Розенберга и по обе стороны росли деревья, высокие сосны в пещере тени, стройные шепчущие буки, струящийся ясень, ловивший листьями слепящий ливень солнечного света. Он и не помнил, сколько цветов росло на этой планете.
И еще она жила звуками.
Деревья лопотали. Москиты тоненько зудели возле его ушей. Пела птица - Барни не сумел ее распознать, но это была тоскливая текучая трель, преследовавшая его мысли. Еще одна отвечала свистом, и где-то третья поддержала эту болтовню своим щебетом и чириканьем. Мимо пронеслась рыжей кометой белка, и он услышал, как ее коготки тонко царапнули по коре.
А запахи… бесконечный живой мир ароматов; сосна, и плесень, и полевые цветы, и речной туман! Барни почти забыл, что обладает чувством обоняния, поскольку в закупоренной стерильности Марса запахов не было.
О, его мышцы болели, он тосковал по мрачному голому великолепию пустынь, и он недоумевал, как вообще приспособиться ему к этому жестокому миру, где люди противостояли людям. Но все же… Земля была домом, и миллиарды лет эволюции нельзя было скинуть со счетов.
Однажды Марс станет развитой планетой, а его люди будут богаты и свободны. Розенберг покачал головой и слабо улыбнулся. Бедные марсиане!
Позади раздались легкие шаги. Он обернулся и увидел приближающуюся Дженни Доннер. Она была в легком наряде, блузка и шаровары, не скрывавшем ни ее грации, ни ее усталости. В ее волосах тусклым блеском сияло солнце. Розенберг встал с чувством неловкости.
- Пожалуйста, сядь. - Голос ее был печальным и несколько отстраненным. - Я бы хотела присоединиться к тебе ненадолго, если можно.
- Не возражаю. - Розенберг снова опустился на мшистый ствол. Под ладонями он был холодным, чуть сыроватым. Дженни села рядом с ним, уперев локти в колени. Какое-то мгновение она была спокойна, глядя на залитую солнцем землю. Потом она вытащила пачку сигарет и протянула их мужчине.
- Курите? - спросила она.
- Я? Нет, спасибо. Я отучился от этой привычки на Марсе. Там хроническая нехватка кислорода. Мы вместо этого жуем табак, если есть лишние деньги.
- Вот как.
Она зажгла сигарету и сильно затянулась, втянув щеки. Барни видел, как тонко строение лежащих под кожей костей. Что ж - Стеф всегда выбирал самых лучших женщин, и получал их.
- Мы приготовим тебе постель, - сказала она. - Нарежем еловых веток и положим под спальный мешок. Дает хороший сон.
- Спасибо.
Они немного посидели молча. Сигаретный дымок рваными струйками уплывал прочь. Розенбергу было слышно, как свистит и трубит ветер где-то далеко по каньону.
- Я хотела бы задать тебе несколько вопросов, - сказала она наконец, обернув к нему лицо. - Если они окажутся слишком личными, просто скажи.
- Мне нечего скрывать - к несчастью. - Он попытался улыбнуться. - У нас на Марсе нет тех понятий о приватности. Их было бы слишком трудно сохранять в наших условиях жизни.
- На Земле они тоже появились сравнительно не так давно. Вернитесь к Годам Безумия, когда было столько эксцентричности всех видов, масса из них незаконные. О черт! - Она швырнула сигарету на землю и яростно растоптала ее каблуком. - Я собираюсь забыть про все. Спрашивай меня обо всем, что считаешь относящимся к делу. Нам нужно добраться до правды в этом вопросе.
- Если сможем. Я бы сказал, что это хорошо охраняемый секрет.
- Слушай, - сказала она сквозь зубы. - Моим мужем был Мартин Доннер. Мы были женаты три с половиной года - именно женаты. Он не мог мне много рассказывать про эту работу. Я знала, что он на самом деле ооновец и что его инженерная работа была только прикрытием, и это было почти все, что он мне вообще рассказал. Понятно, он никогда не говорил мне о двойниках. Но если не считать этого, мы были влюблены и сумели узнать друг друга настолько хорошо, насколько двое людей могут узнать друг друга за это время. Больше, чем просто внешность. Это был также вопрос личности, поведения, выражений лица, выбора словосочетаний, манеры двигаться и работать, миллион мелочей, слагающихся в один большой узор. Всеобъемлющий гештальт, понимаешь?
- Теперь этот человек - как, ты говоришь, его имя?
- Нэйсмит. Роберт Нэйсмит. По крайней мере, так он мне сказал. Другого парня он называл Лампи. Мне полагается поверить, что Мартин мертв и что этот - Нэйсмит - занял его место, - торопливо продолжала она. - Они хотели быстро забрать меня из дому, им нельзя было останавливаться ради спора со мной, потому они послали его точную копию. Ладно, я видела его там, в доме. Он сбежал со мной и мальчиком. У нас был долгий и беспокойный совместный полет сюда - ты знаешь, как напряжение выявляет наиболее основные характеристики личности. Он остался здесь на всю ночь…
На щеках ее медленно выступил румянец, и она отвела взгляд. Потом дерзко повернулась обратно к Розенбергу.
- И он полностью одурачил меня. Все в нем было Мартина. Все! О, я полагаю, были незначительные вариации, но они на самом деле должны были быть очень незначительными. Можно в наше время замаскировать человека с помощью хирургии и косметики и всякой всячины, так что он будет двойником почти во всех деталях физического облика. Но может ли хирургия дать ему ту же самую забавную улыбку, тот же набор фраз, то же чувство юмора, ту же манеру подхватывать сына и разговаривать с ним, ту же привычку цитировать Шекспира и способ вытаскивать сигарету и зажигать ее одной рукой, и срезание углов при пилотировании флаера - ту же самую душу? Можно ли такое сделать?
- Не знаю, - прошептал Розенберг.
- Я не могу в это поверить, - сказала она. - Я бы подумала, что он пытается рассказать мне какую-то историю по каким-то неизвестным причинам. Но здесь с ним был тот, второй человек, и если бы не их крашеные волосы, я не смогла бы их различить - и ты тоже был с ними и, кажется, принимал эту историю. - Она схватила его за руку. - Это правда? Мой муж на самом деле мертв?
- Не знаю, - сумрачно ответил он. - Думаю, они говорили правду, но откуда мне знать?
- Тут затрагивается больше, чем мой здравый рассудок, - устало сказала она, - я должна это знать, чтобы рассказать Джимми. Сейчас я ничего не могу сказать.
Розенберг смотрел в землю. Слова исходили из него медленно и очень мягко:
- Думаю, для тебя самым выигрышным вариантом будет потерпеть какое-то время. Это какой-то большой, может быть, самый большой секрет во Вселенной. И он либо очень хороший, либо очень плохой. Я бы предпочел верить, что он хороший.
- Но что ты об этом знаешь? - Она впилась взглядом ему в глаза, он не мог отвести их, а ее рука со слепой силой вцепилась в его руку. - Что ты можешь мне рассказать? Что ты думаешь?
Он провел тонкой, в синих венах, рукой по своим седеющим волосам и перевел дыхание.
- Ладно, - сказал он. - Думаю, существует, вероятно, множество этих идентичных ооновцев. Мы знаем, что их насчитывается - насчитывалось - три, и у меня создалось впечатление, что их должно быть больше. Почему бы и нет? Этот Лампи - иностранец; у него акцент; так что, если они находятся по всему миру…
- Ооновец. Это отвратительное слово. Словно они не люди.
- Нет, - мягко сказал Барни. - Думаю, тут ты не права. Они - ну, я знал их прототип, и это человек.
- Их - нет! - Она чуть не вскочила на ноги. - Кто он?
- Его звали Стефен Ростомили. Он был моим лучшим другом в течение пятнадцати лет.
- Я никогда о нем не слыхала. - Голос ее был хриплым.
- Вероятно, и не услышала бы. Он долгое время был в космосе. Но его имя все еще поминают на планетах добрым словом. Ты можешь и не знать, что такое клапан Ростомили, но это было его изобретение. Он изобрел его за неделю ради выгоды, продал за хорошую сумму и пропил деньги. - Розенберг грустно усмехнулся. - Эта пьянка вошла в историю. Но клапан много значил для марсианских колонистов.
- Кем он был?
- Он никогда особо не распространялся о своей биографии. Полагаю, он был европейцем, вероятно, чех или австриец. Он, должно быть, героически сражался в подполье и в рядах партизан, воевавших во время Третьей мировой. Но это как-то сделало его непригодным для оседлой карьеры. Со временем жизнь наладилась, но Стефен привык воевать и не смог приобрести мирную профессию. Он скитался по всей Земле какое-то время, принимал участие в сражениях, все еще продолжавшихся в некоторых регионах - знаю, что он был с силами ООН, подавлявшими Великий Джихад. Но его тошнило от убийств, как и любого бы нормального человека на его месте. Несмотря на свое прошлое, миссис Доннер, он был одним из самых нормальных людей, каких я когда-либо знал. Так что однажды он обманом пробрался на космический корабль - степени у него не было, но Стефен в страшной спешке изучил инженерное дело, и весьма в этом преуспел. Я встретил его на Венере, проводя вокруг изыскания; может, я и не выгляжу похожим, но я геолог и минералог. Мы закончили на Марсе. Помогали строить Сухой Каньон, участвовали в некоторых работах по усовершенствованию плантаций, занимались старательством, картографированием и изысканиями, и разведкой - мы должны были перепробовать все. Он умер пять лет назад. Обвал. Я похоронил его там, на Марсе.
Деревья вокруг шелестели на ветру.
- А эти другие - его сыновья? - пролепетала она. Теперь она немного дрожала.
Розенберг покачал головой.
- Невозможно. Это все он сам. Стеф, до самой последней черточки, оживший и снова молодой. Никакие дети не могут быть столь похожи на своего отца.
- Нет-нет.
- Стеф был человеком, насквозь, во всех отношениях, - сказал Розенберг. - Но он также был весьма близок к тому, чтобы быть суперменом. Подумай о препятствиях на его пути: детство, прошедшее во времена Второй мировой войне и ее последствиях, юные годы, потраченные в Третьей мировой, бедный самоучка, лишенный корней. И тем не менее он был уравновешен и нормален, мягок. Но иногда жестокость необходима и Стефен превращался в адскую кошку. Его любили и мужчины, и женщины. Он изучил около дюжины языков, и прочитал множество книг, которые были непонятны даже для многих профессоров. Стефен был хорошим музыкантом и сочинял песни - хулиганские, но хорошие. Их все еще поют на Марсе. Он был художником, создал несколько прекрасных фресок, представил марсианский пейзаж так, как ни один фотоаппарат его не показывал, хотя и с фотоаппаратом он прекрасно управлялся. Я уже рассказывал тебе о его изобретениях, и у него были умные руки, это любят машины. В свои шестьдесят лет он мог потягаться с любым юнцом. Он… к чему продолжать? Стефен был хорош во всем.
- Знаю, - ответила она. - Мартин был точно такой же. - Ее мимолетная улыбка была тоскливой. - Поверь мне, потребовалась чертова уйма времени, чтобы подцепить его. Было настоящее соревнование. - Спустя мгновение она задумчиво добавила: - В каждом поколении всегда появляется несколько таких людей. Это просто вопрос счастливой генетической случайности. Некоторые из них входят в историю. Подумай о Микеланджело, Веспуччи, Рэлее - людях, работавших во всех областях: науке, политике, войне, инженерии, исследованиях, искусстве, литературе. Другие не были заинтересованы в славе, или, может, им не повезло. Как твоему другу.
- Я не знаю, какова связь тут с этими ооновцами, - сказал Розенберг. - Стеф никогда не говорил мне - но разумеется, он бы должен был поклясться хранить это в тайне, или это могло быть сделано без его ведома. Только что было сделано? Дупликация материи? Не думаю. Если ООН владеет дупликацией материи, она бы не попала в такое затруднительное положение, как сейчас. Что было сделано - и зачем?
Дженни не ответила. Она сейчас смотрела в сторону, через ущелье, на высокую ясную красу гор за ним. Они расплывались в ее глазах. Внезапно она поднялась и ушла.