- Вот, Семён Александрович, - гордо и великодушно сказал я, - вам подарок. От нас двоих.
Прозвенел звонок, но Семён Александрович не шёл на урок. Мелкими шажками он бочком, по-крабьи, подходил к шкафу и вдруг коршуном бросился к нему. С блуждающей улыбкой тайного развратника он выхватывал из его пыльных глубин пирамиды и кубы, прямоугольники и параллелепипеды и дрожащей рукой стирал с них густую школьную пыль.
Девятый "А" я не слишком долюбливаю. Брезгливые снобы, делающие мне одолжение уже своим присутствием. Но сегодня и они показались мне милыми.
- Сегодня объявляется однодневный мораторий на двойки в честь выдающегося события, только что происшедшего в нашей школе, - голосом Левитана сказал я.
- Какого? - заверещали девицы девятого "А", славящиеся своим сорочьим любопытством.
- Был открыт шкаф с математическими пособиями.
Девицы разочарованно хмыкнули. Конечно, они бы предпочли объявление о помолвке Веры Константиновны и Семёна Александровича, но, увы, этого я им предложить не мог.
Из школы я пошёл домой пешком. Потеплело. Снег весь растаял, шёл мельчайший дождь. Даже не дождь, а водяная пыль. И никуда она не шла, а висела в воздухе. Две малышки, пританцовывая, промчались мимо меня. С портфельчиками на спине, с косичками, висящими из-под шапочек. А почему бы и мне не пойти пританцовывающим шагом?
Я зашёл в булочную, купил наш дневной хлебный рацион, захватил из овощного магазина пакет картофеля и принялся разогревать себе обед.
И вдруг снова гулкая тишина в голове. Ожидание, что я не один. И что тот второй знает, что есть я. Неважно, знает ли он, кто я и где я, но он знает, что я есть. Я в этом уверен так же, как и в том, что тот второй знает о Янтарной планете. Уверен, знаю.
Я посмотрел на часы. Уже четыре. В пять часов на комиссию должен был прийти Павел Дмитриевич.
Я не стал мыть посуду и помчался в институт, где нам было выделено две комнатки.
- Павел Дмитриевич, - сказал я, когда он влетел в дверь ровно в пять ноль-ноль, - произошло ещё одно событие.
Все повернулись ко мне, а председатель комиссии вкусно облизнулся, словно предвкушая что-то интересное.
- Что же, Юрий Михайлович?
- Сегодня я узнал, что на Земле есть ещё один человек, который, как и я, принимает сигналы с Янтарной планеты.
- Где он? - Павел Дмитриевич сделал видимое усилие, чтобы не взлететь со стула вверх.
- Не знаю.
- Откуда же вам известно о его существовании?
- Я получил сигнал. Я просто понял, узнал, что такой человек есть. Если вас интересует, я могу даже точно назвать вам время. Так… Это произошло на перемене между первым и вторым уроком. Значит, было это примерно в девять двадцать.
- Какого рода сигнал? - спросил Арам Суренович и почему-то взглянул на Нину, сидевшую у окна.
- Не могу сказать вам точно. Такое ощущение… будто включили приёмник, а на станцию не настроили. Тишина, которая таит в себе звук, так, что ли. Гулкая тишина. И какая-то копошащаяся мыслишка. Неясная. И сразу знание. Уверенность.
- Чёткая? - застенчиво спросил биофизик Сенечка.
- Что чёткая? Уверенность? Абсолютно. Как таблица умножения.
- А что, кто, где? - спросил Павел Дмитриевич.
- Ничего не знаю. Знаю только, что такой человек существует. Знаю, что это человек. Знаю, что он знает обо мне. И всё.
- Ах, как было бы хорошо найти его! - вздохнул председатель комиссии. - Представляете, что бы это значило? Если и этот человек получает информацию в форме сновидений и если эта информация совпадает с информацией, которую получает Юрий Михайлович, это значит, что отпадают последние сомнения в существовании такой информации.
- Мы бы посмотрели тогда, как запищали бы скептики вроде Ногинцева, - мечтательно сказал Борис Константинович.
- Ногинцев пищать не может, - сказал Павел Дмитриевич. - У него бас.
- Пускай пищит басом, - предложил Арам Суренович и победно посмотрел на Нину.
- Мы смогли бы опубликовать свои работы, - стыдливо пробормотал биофизик Сенечка и, чтобы не видеть собственного смущения, снял свои земские очки в металлической оправе.
Почему я мысленно называл его очки земскими, объяснить не могу. Земская управа, земский врач, врач Чехов. Не знаю.
- Пока об этом не может быть и речи, - отрубил Павел Дмитриевич и поставил точку, стукнув палкой об пол. Точка получилась мягкая, наконечник на палке был резиновый. - Не может быть и речи! Это было одним из условий при организации комиссии, и я с ним полностью согласен. Вы представляете, какой шум начался бы? Нашего Юру разорвали бы на кусочки. А он нам пока нужен целиком… Послушайте, а вот эти два сигнала - сигнал о том, что есть человек, знающий о Янтарной планете, и что этот человек знает о вашем существовании, - вы их получили одновременно?
- Нет. Сначала я узнал о его существовании, а потом, уже около четырёх часов, когда я собирался выйти из дому, я получил второй сигнал.
- Характер тот же, что и утром?
- Вы имеете в виду субъективные ощущения? Да.
- Будем надеяться, что Юра сможет уточнить информацию. Это было бы просто замечательно…
- Ногинцев… - начал было Борис Константинович.
Но Петелин оборвал его:
- Что-то я не пойму, друзья мои, чем мы здесь заняты. Выяснением, не осуществился ли первый контакт с внеземной цивилизацией, или утиранием носа уважаемому Валерию Николаевичу Ногинцеву?
- Одно не исключает другого, Павел Дмитриевич, - сказал Арам Суренович.
- Вы правы, дорогой мой, - улыбнулся председатель комиссии. - Если в малом великое найти нелегко, в великом малое, как правило, можно обнаружить без особого труда. Так, Борис Константинович? Карфаген должен быть разрушен. Ногинцеву должен быть утёрт нос?
- Должен, - с яростной уверенностью мстителя кивнул Борис Константинович.
- Ого, темперамент, однако, у вас! Не хотел бы я быть на месте вашего директора института и иметь такого сотрудника, как вы… Друзья мои, мне кажется, что сегодня Юрия Михайловича нужно отпустить с миром. Может быть, в спокойной обстановке он быстрее получит какую-нибудь дополнительную информацию о своём коллеге… Ах, как было бы хорошо найти его! Вы только подумайте, что бы это дало нам! Прямо дух захватывает, а у меня, у старого хрыча, дух захватить нелегко, поверьте мне… Юрий Михайлович, если что-нибудь прояснится, звоните мне тут же, в любое время суток.
15
Почти две недели я ничего нового рассказать Павлу Дмитриевичу не мог. В один прекрасный вечер в начале декабря Вася Жигалин зазвал нас поиграть в преферанс. Должен был прийти и Илья Плошкин.
На столе уже лежал расчерченный листок с магическими цифрами в центре: пулька до пятидесяти, по одной копейке. Галю услали смотреть по телевизору встречу по водному поло, а мы уселись за круглый стол.
- Мужики, - вдруг сказала жена Васи, - а ведь Юрочка обдерёт нас, как липку.
- Это почему ж? - спросил Илья.
- Да потому, что он читает наши мысли.
- Спасибо, мать, - растроганно сказал Вася, - а у меня и из головы выскочило.
- Точно, - кивнул Илья. - Разденет. Он такой. Олигофрены - они хитрые.
- Как хотите, - сказал я. - Я совсем забыл. Вы ж знаете, я начинаю читать мысли, только когда сосредоточусь.
- Ну конечно. А я вот прошлый раз сосредоточилась, и мне впаяли четыре взятки на мизере.
- Ты, мать, лучше не сосредотачивайся, - ласково сказал Вася, - это к добру не приводит.
Валентина густо кашлянула, повела могучими плечами, и Вася сразу сжался и затих.
- Ладно, - сказал я, - не хотите - не надо. Буду нести свой тяжкий крест. Играйте, выигрывайте, проигрывайте свои имения, погружайтесь в пучину разврата, а мы с Галей поехали домой.
- Нет, вы с Галей не поедете домой. Галя будет смотреть, как топят друг друга "Спартак" и "Динамо", а ты спокойненько, не спеша приготовишь ужин.
- А полы натереть не нужно? - деловито спросил я. - Или отциклевать? Я из тимуровской команды…
И в этот момент я услышал уже знакомую мне гулкую, набухшую ещё не родившимися звуками тишину. Я замер и закрыл глаза.
- Юрка, - услышал я голос Ильи, - тебе плохо?
Скрипнул отодвигаемый стул. Я махнул рукой:
- Не обращайте на меня внимания. Всё в порядке. Просто устал.
- Честно? - басом спросила Валентина.
- Честно, Валюша, не беспокойся.
Я снова закрыл глаза. Тишина всё нарастала и нарастала. Она гудела во мне, заполняла меня всего, но никак не могла вылиться в слово, в образ, в мысль, в знание.
- Пика, - сказал Илья.
- Пас, - вздохнула Валентина.
- Трефы, - сказал Вася.
- Трефы мои.
- Тогда бубны. Не торгуйся, Илья. Это не в твоей широкой натуре.
- Уговорил. Бери.
- Бубны. Элементарные, - неуверенно сказал Вася.
- Кто играет шесть бубен, тот бывает убиен, - назидательно сказал Илья.
- Джамбул, - сказал Вася. - Певец векового карточного фольклора.
- Певец говорит "вист", - ехидно сказал Илья.
- Тоже, - сказала Валентина.
А тишина во мне всё зрела и зрела и никак не могла разродиться. И я сидел тихо, терпеливо, как наседка. Я и был наседкой.
- Похоже, сударь, что вы без одной, - сухо сказал Илья.
- Боже, сколько в этом человеке злорадства, низкой корысти и стремления унизить ближнего! - плачущим голосом сказал Вася.
- Ах, Вася, если бы ты так писал, как говоришь, тебе бы цены не было, - задумчиво сказал Илья. - Сколько блеска, огня, любви к себе - и всё из-за одной недобранной взятки. Какой же шедевр ты создашь, если сядешь на семерной без трёх?
- Не пугай его на ночь глядя, - пророкотала Валентина, - а то он станет заикой. Я пас. Тебе что-нибудь дать. Юрка?
- Спасибо, я тоже пас. Всё нормально.
И вдруг в голове у меня зажглась фраза.
Коротенькая английская фраза: "Спасибо, мисс Каррадос". И гулкая тишина в моей голове исчезла, погасла, словно приёмник выключили.
Мисс Каррадос. Что такое мисс Каррадос? Кто такая мисс Каррадос? Связана ли она как-то с моим двойником, к которому, как и ко мне, протянулась с Янтарной планеты тонкая ниточка сновидений?
Тишина и ощущение ожидания были теми же, что и тогда в школе, когда я сидел между шкафом и скелетом. Но на этот раз я прочёл фразу. Именно прочёл. А может быть, всё это мне только почудилось?
Ночью впервые за долгое время я видел вполне земной сон. Мне снился какой-то заграничный город. Я хотел догадаться, что это за город, но почему-то не мог никого спросить.
Я шёл по небольшой улочке и слышал английскую речь, но понять, о чём говорят, не мог. И не потому, что не понимал слова и фразы, а потому, что они сливались. И я всё старался расслышать, что же всё-таки говорят прохожие, и не мог. Я напрягался, вытягивал шею - и не мог разобрать ничего.
Улочка, по которой я шёл, была застроена одно- и двухэтажными домиками. На одном из более крупных зданий была вывеска. Я знал, что мне её обязательно нужно рассмотреть, но почему-то не мог подойти поближе. Как будто на вывеске, небольшой медной табличке, было слово "банк". Да, четыре буквы: "Банк". Очень похоже на "банк". А вот какой банк… Я даже мог пересчитать буквы. Их было семь, и первая… первая была очень похожа на букву "к" в слове "банк".
И больше я ничего не мог понять. Я проснулся с ощущением, что не сумел сделать то, что должен был. Я лежал в темноте, и незнакомая улочка, которую я только что видел, снова проплывала у меня перед глазами. Нет, это был не простой сон. Яркость картины, насыщенность деталями были такими же, как и янтарные сны. Но это была Земля. Люди говорили по-английски, я был в этом абсолютно уверен. Эх, если бы я мог прочитать название банка!..
Павел Дмитриевич пришёл в неописуемое волнение, когда я позвонил ему утром. Голос его дрожал от возбуждения.
- Приезжайте к десяти, - сказал он.
- Павел Дмитриевич, - взмолился я, - меня выгонят из школы! Меня уже вызывала директриса.
- Я возьму вас в свой институт. Старшим лаборантом.
- Спасибо, Павел Дмитриевич. Меня уже звали лаборантом, сторожем и завхозом. Но я хочу преподавать английский язык. Или в крайнем случае циклевать полы.
- Вы будете циклевать полы в моём институте. Вам их хватит на всю жизнь. А вообще-то… Знаете что, так, пожалуй, даже будет лучше. Банк. Кто всё знает за заграничные банки, как когда-то говорили в Одессе? Финансисты. Это мысль. Четыре часа.
Я пришёл без десяти четыре, а без двух минут четыре в комнату ворвался Павел Дмитриевич, погоняя перед собой вальяжного молодого мужчину с элегантным плоским чемоданчиком в руках. На пухлом, гладком лице его застыло изумление.
- Это товарищ Рыженков, - сказал Павел Дмитриевич. - Я выкрал его прямо с работы.
Выкраденный Рыженков виновато улыбнулся. Должно быть, он не привык иметь дело с людьми типа Павла Дмитриевича.
- Товарищ Рыженков постарается помочь нам в определении национальной принадлежности банка, который видел Юрий Михайлович.
Товарищ Рыженков вытащил сигареты и вопросительно посмотрел на Павла Дмитриевича.
- Никаких сигарет, дорогой… как вас прикажете величать, а то "товарищ Рыженков" слишком официально.
- Никита Алексеевич.
- Так вот, дорогой Никита Алексеевич, спрячьте ваши сигареты. Курить будете, когда определите банк. И чем быстрее определите, тем быстрее закурите. Такой стимул вас устроит? Наполеон, как известно, запрещал своим помощникам ходить в уборную, пока они не управятся. Я не Наполеон и заменил туалет табаком.
Специалист по банкам несмело улыбнулся. Он никак не мог понять, куда он попал и что от него хотят. Он спрятал сигареты в карман и сплёл перед собой пальцы рук, изображая готовность и внимание. Руки у него были такие же чистые и пухлые, что и лицо. И обручальное гранёное кольцо тоже было новенькое и блестящее.
- Ну-с, начнём, друзья мои. Никита Алексеевич, вы эксперт. Берите бразды правления в свои руки. Задавайте вопросы. Юрий Михайлович опишет вам всё, что смог увидеть.
Эксперт слегка развёл руками. Жест извинения.
- Ну что ж, начнём, как говорится, с самого начала. Юрий Михайлович, о какой стране идёт речь?
- Это-то мы как раз и пытаемся выяснить, - сказал Павел Дмитриевич.
- Простите… гм… - На лице специалиста по банкам появилось удивлённое выражение. - Я понял, что… Юрий Михайлович видел какой-то банк…
- Совершенно верно, - сказал Павел Дмитриевич, сердито пристукнул по полу палкой и нетерпеливо задёргался на своём стуле - вот-вот взлетит. - Я вам об этом уже говорил.
- Я понимаю, я понимаю, - торопливо кивнул Никита Алексеевич, и было видно, что он привык бывать на совещаниях, где лучше всего было соглашаться со всем.
- Прежде всего, речь идёт о стране, в которой говорят по-английски, - сказал я. (Никита Алексеевич что-то записал в такой же аккуратной и пухлой книжечке, как весь он.) - Я видел медную табличку. Слово "банк" я смог рассмотреть, а вот само название…
- Вы входили в банк?
- Юрий Михайлович… гм… не совсем был там, - сказал Павел Дмитриевич. - Я думаю, не в этом дело, и мы не будем этим заниматься.
- Я понимаю, понимаю, - закивал эксперт. Удивительное дело: как только он окончательно потерял всякое представление, что происходит, он успокоился, и на розовом его личике появилось деловое, будничное выражение. - Само слово "банк" было написано по-английски? Вы знаете английский?
- Да. Безусловно по-английски. "Би-эй-эн-кей".
- А сколько слов до или после слова "банк"?
- Одно слово.
- Одно? Без артикля в самом начале?
- Без. Я насчитал в нём семь букв. Так, по крайней мере, мне показалось.
- Понимаю, понимаю. Английский язык. Семь букв… - Никита Алексеевич закрыл глаза, губы его что-то беззвучно шептали.
- Я не уверен на сто процентов, - сказал я, - но мне показалось, что первая буква первого слова похожа на последнюю букву слова "банк". То есть английское "кей". Теперь, когда мы заговорили об этом, мне даже кажется, я понимаю, почему обратил внимание именно на букву "кей".
- Почему же? - спросил эксперт.
- У неё в обоих случаях была очень высокая вертикальная палочка.
- Понимаю, понимаю, - кивнул эксперт, полез в карман и вытащил сигареты.
- Мы же договорились, молодой человек! - сердито сказал Павел Дмитриевич.
- Да, да, конечно, - поспешно согласился Никита Алексеевич, но сигареты не убрал и даже вытащил из пачки сигарету, выбив её элегантным щелчком. - Киферс. Банк Киферс. Средний провинциальный банк в Шервуде. Капитал на первое января прошлого года составлял двести двенадцать миллионов. Сорок два отделения. Президент Джеймс Перси Аллейн.
- Шервуд? - переспросил Павел Дмитриевич.
- Шервуд, - кивнул Никита Алексеевич. - Вы разрешите?
- Что?
- Курить?
- А, конечно… А вы в этом уверены?
На пухлом лице эксперта промелькнула едва заметная улыбка превосходства.
- Вполне.
- В слове "Киферс" шесть букв, а не семь… Хотя, может быть, после "кей" идут две буквы, "дабл и"?
- Совершенно верно.
Павел Дмитриевич взлетел со своего места, пожал руку эксперту и выпроводил его из комнаты.
- А знаете, Юрий Михайлович, я даже рад, что ваша мисс Каррадос живёт в Шервуде. Там есть коллега, с которым у меня недурные отношения. Я был у него дважды. В прошлом году он приезжал в Москву. Старик чудаковат, но честен и услужлив. Гм… Конечно, просьба моя должна будет показаться ему безумной. Узнать, не проводят ли в Шервуде эксперименты с некой мисс Каррадос по установлению контактов с внеземной цивилизацией. Гм!.. Но, с другой стороны, если действительно такие эксперименты проводят, без него не обойтись. Он такой…
- А если мисс Каррадос действительно существует, но никаких опытов никто с ней не проводит? - спросил я испуганно. Я поймал себя на том, что уже начинаю волноваться за судьбу мисс Каррадос.
- Тогда старик Хамберт ответит мне, что я рехнулся.
- А сколько лет вашему Хамберту?
- Он всем говорит, что семьдесят четыре, но, по-моему, ему сильно за восемьдесят. Сильно. Сумасшедший старик, но дело с ним иметь одно удовольствие.
Через три недели, когда я начал уже потихоньку забывать о мисс Каррадос и банке Киферс, во время урока дверь класса приоткрылась, и в щель на расстоянии метра от пола просунулась совсем детская мордочка.
- Простите, - пропищала мордочка, - вы Юрий Михайлович?
- Я, прелестное дитя. А ты кто?
- Я Штыканов Серёжа. Вера Константиновна велела вам срочно прийти к ней в кабинет.
Мордочка исчезла, а я посмотрел на ребят:
- Ребята, чтоб без шума. Идёт?
- Идёт, Юрий Михайлович! - довольно загалдели ребята. - Только вы не торопитесь…
- Здравствуйте, Вера Константиновна, - сказал я, входя к ней в кабинет.
- Добрый день, - сурово сказала она. - Садитесь и пишите.
- Уже?
- Что - уже?
- Заявление об уходе?
- Не понимаю ваших шуток, Юрий Михайлович. Садитесь и напишите заявление о том, что просите отпуск на месяц без сохранения заработной платы.
- Я?
- Вы.
- А зачем?
- А вы ничего не знаете?
- Нет.
- Действительно не знаете?
- Нет.