Я представил, что будет, если ко мне подойдет кто-нибудь из пассажиров и скажет: "Гражданин Егоршин? Пройдемте". Руками-ногами, как это делают герои кинобоевиков, я махать не умею, а звать милицию бесполезно. Если Иванов предъявил мне удостоверение участкового, то у других агентов могут оказаться и более серьезные документы. Финал заранее предопределен, так что нечего дергаться. Как там говорится, если изнасилование неизбежно, то расслабьтесь и...
Трамвай дернуло на повороте, я попытался схватиться за поручень, но промахнулся и с трудом удержал равновесие. Точнее, со стороны могло показаться, что промахнулся, но я-то видел, что рука, не встретив сопротивления, прошла сквозь поручень. Как только сквозь пол на рельсы не выпал! Еще одна проблема на мою голову. Не успел обучиться проходить сквозь стены, как надо учиться контролировать это умение, чтобы не вывалиться из едущего транспорта.
Происшествие отвлекло от паранойи, и я сумел взять себя в руки. Будь что будет. Живем, в конце концов, один раз, и прожить жизнь нужно так, чтобы... Гм... В общем, прожить. Желательно в свое удовольствие.
Когда трамвай проезжал мимо городской библиотеки, кольнуло в сердце. Прожить так, как хотелось, не получалось. Но ни Буратино, ни организация "Горизонт" к этому не имели никакого отношения.
Войдя в кафе, я ожидал увидеть Мирона во главе стола в окружении собратьев-художников. Любил он, когда водились деньги, пустить пыль в глаза. Да и бармен намекнул, что Мирон деньгами сорит. Но в кафе находилось всего три посетителя. В одном углу пара тинэйджеров потягивала пиво, а в другом углу сидел Мирон один на один с наполовину опорожненным графинчиком водки. С хмурым видом он ковырялся в тарелке и ни на кого не глядел.
Я подошел к стойке бара, кивнул.
- Добрый вечер, Денис Павлович, - поздоровался Сережа, достал из-под стойки увесистый гроссбух и открыл. - В этом месяце вы пиво ещё не получали. Какое предпочитаете?
- Не надо пива, - сказал я. - Дай-ка мне бутылочку хорошего коньячку.
Я полез в карман и вдруг осознал, что рублей на коньяку меня не хватит. С трудом наскреб мелочь за проезд в трамвае.
Сережа с сомнением смотрел на меня, не спеша подавать коньяк.
- У тебя сдача будет? - спросил я, доставая стодолларовую банкноту.
Бармен с недоверием взял купюру, потер между пальцами, посмотрел на свет.
- Вы что, с Савелием Ивановичем сговорились? - спросил он. - Или один станок на двоих соорудили?
- Нет, мы по старинке гусиным пером рисуем. Всю ночь старались.
- Боюсь, не наберу сдачи, - покачал головой Сережа. - Видите, народу почти нет, - повел он глазами в сторону зала. - С трудом разменял Савелию Ивановичу.
- Тогда занеси в свой гроссбух как предоплату моих будущих посещений. Устраивает?
- Можно и так, - согласился бармен.
Его устраивало, а вот меня... Не знаю, доведется ли еще когда в кафе зайти. Если не доведется, то и о деньгах жалеть не стоило.
- Вам какой коньяк - отечественный, заграничный?
- Армянский. Но из лучших.
Бармен снял с полки бутылку "Арарата" и поставил на стойку.
- Что еще?
- Пусть Светочка закуску принесет. На твое усмотрение.
Я взял бутылку и направился в угол к столу Мирона.
- За сколько сребреников продался? - спросил я, ставя бутылку перед Мироном.
Он поднял глаза, посмотрел на меня долгим взглядом, затем молча полез в карман, достал пачку долларов и бросил на стол. Купюры веером рассыпались по столешнице.
- Спрячь, - посоветовал я, снял шапку, куртку, кинул на свободный стул и уселся напротив Мирона. - Не увеличивай инфляцию.
По-прежнему не говоря ни слова, Мирон собрал доллары со стола и засунул в карман. То ли был в стельку пьян, то ли в глубочайшей депрессии.
Подошла официантка Светочка, симпатичная блондинка в фирменном голубом платьице, поставила на столик рюмки, блюдечко с нарезанным лимоном и салат из крабов.
- Крабы настоящие? - поинтересовался я. - Или крабовые палочки?
- Для вас, Денис Павлович, только настоящие, - иронично усмехнулась Светочка. - И свежие. Только что из консервной банки.
Когда хозяина в кафе не было, она позволяла себе иногда подшутить над клиентами. Впрочем, незлобно, и никто на нее не обижался.
Мирон посмотрел на салат, затем на свою пустую тарелку и наконец-то разлепил губы:
- А мне под водочку еще селедочки... э-э... такой же, как была...
- Под шубой? - подсказала Светочка.
- Да. И это... Холодец с хреном. - Он посмотрел на меня затуманенным взглядом. - Две порции.
- Все?
- Пока все.
Светочка развернулась и ушла.
- По коньячку? - предложил я, скручивая пробку с бутылки.
Мирон отрицательно покачал головой.
- Нет. Я водку...
Я внимательно посмотрел на Мирона, но опять не понял, пьян он или заторможен.
- Как же ты без селедки водку пить будешь? - сыронизировал я, поменяв местами причину и следствие в знаменитой булгаковской фразе.
- Смешивать не люблю, - буркнул Мирон, старательно отводя глаза в сторону.
- Брось, - поморщился я, разливая коньяк по рюмкам. - Водку пивом полировать для тебя нормально, а коньяк после водки поперек горла встает?
- И за чужой счет пить не хочу, - упрямо добавил он.
- И давно у тебя такая блажь? - насмешливо спросил я. - Бери.
Мирон тяжело вздохнул, взял рюмку, прошелся взглядом по столу... И вдруг его зрачки расширились. Он уставился на мою руку. Точнее, на ногтевую гематому.
- Откуда это у тебя? - судорожно сглотнув, спросил он таким тоном, будто меня только что выпустили из гестаповского застенка, где загоняли иглы под ногти.
Я не стал его разочаровывать.
- В носу ковырялся, - многозначительно процедил я и чокнулся с его рюмкой. - За торжество жизни! - сказал тост и выпил.
Мирон бросил на меня косой взгляд и медленно выпил. Странно, но взгляд при этом наконец-то приобрел осмысленность. Он пожевал губами, снова вздохнул и нахохлился.
- Ты был у меня дома и видел полотно? - глухо спросил он.
- Да.
К моему удивлению, Мирон не стал интересоваться, каким образом я там оказался.
- Всю жизнь мечтал рисовать... - тихо-тихо, будто разговаривая сам с собой, сказал он. - Мечтал быть художником... Писать то, что хочу, что на душе, а не то, что закажут... А приходится заниматься халтурой...
Я взял ломтик лимона, положил в рот, разжевал. Прерывать исповедь неудавшегося художника я не собирался. Сам неудачник.
- Когда кто-то с пеной у рта утверждает, что картины Ван Гога и Шагала - высокое искусство, меня берет оторопь. Мазня, - продолжал исповедоваться Мирон. - В стиле примитивизма может работать любой, даже ребенок. Но когда я смотрю на "Джоконду", на "Сон, навеянный полетом пчелы вокруг граната...", когда вижу отточенное мастерство, с которым выписана картина, когда чувствую мысль художника, его душу, вложенную в полотно, то понимаю, что так написать может только гений и никому другому это не по силам. К такому самовыражению надо стремиться, этого добиваться в своем творчестве... Пятнадцать лет я пишу "Торжество жизни". Пишу урывками, потому что все остальное время должен заниматься халтурой, чтобы существовать. Не знаю, что получится, ценить не мне, но это моя мечта. А чтобы ее осуществить, необходимо быть свободным и независимым... - Его лицо скуксилось, и он зябко повел плечами. - От халтуры...
Подошла официантка, и Мирон замолчал. Света выставила на стол две порции холодца, забрала у Мирона пустую тарелку и поставила на ее место тарелку с селедкой под шубой.
- Приятного аппетита, - пожелала она и удалилась.
- Давай водки выпьем? - предложил Мирон, заискивающе заглядывая мне в глаза.
Я неопределенно двинул плечами, и он налил в рюмки. Молча чокнулся с моей рюмкой, залпом выпил и принялся закусывать, низко склонив голову над столом. Я к своей рюмке не притронулся. Ждал.
Бармен включил музыку. Репертуар в "Артистическом кафе" был специфический, и в зал полился романс, посвященный Наталье Воронцовой.
Тенор, стеная, выводил: "Натали, Натали, как вы могли..."
Мирон скривился и гнусаво передразнил тенора:
- Как вы могли, как вы могли... - Он хрястнул кулаком по столу и раздраженно гаркнул: - Да вот так и могла!.. - Затем вдруг поник головой и индифферентно закончил: - Сука...
Я повернулся к стойке бара, поймал взгляд Сережи и, извиняясь, развел руками. Сережа понимающе кивнул и выключил музыку.
Бывшую жену Мирона звали Наташей, и, хотя развелись они давно, Мирон все никак не мог простить ей измену.
- Спасибо... - буркнул Мирон. - Давай еще водки, а?
Он снова выпил, а я опять не притронулся к рюмке. Но ждать его откровений больше не стал и взял бразды разговора в свои руки.
- Свобода от халтуры, говоришь? Судя по тому, как деньгами швыряешься, ты ее обрел. Только что-то радости не вижу. Цена высока?
Мирон достал сигареты, закурил.
- Денег много, а счастья нет... - сказал он, шумно выпуская дым.
- Узнаю родную интеллигенцию, - фыркнул я. - Сделает что-то, а потом мучается в сомнении - а не дурак ли я? Сальвадор Дали сотрудничал с фашистами, но никому до этого нет дела, когда видят "Сон, навеянный полетом пчелы вокруг граната..." А ты что сделал? Дьяволу душу продал?
- Дьяволу душу я бы с удовольствием продал и нисколько бы не жалел, - проговорил Мирон. - Знаю, за что. Но не дьявол меня соблазнял, и товар, который у меня купили, чужой.
- И что же это за товар?
Мирон глубоко затянулся сигаретой и выдохнул имеете с дымом:
- Ты.
Ожидал я чего-то подобного и все же вздрогнул. Неприятно засосало под ложечкой.
- Это в каком смысле? - глухо спросил я.
- В переносном, конечно. Обещал на тебя доносить...
Словно камень у меня с души свалился. "Всего-то?!" - чуть не вырвалось у меня, но я вовремя прикусил язык.
- Иванову? - уточнил я.
- Евгению Викторовичу, - кивнул Мирон, не поднимая глаз.
И тогда я рассмеялся. Тихим, довольным смехом. А как не радоваться, когда понимаешь, что реинкарнация в дебила откладывается? Если за мной собираются следить, то, выходит, я еще поживу в своей теперешней ипостаси.
- Ты чего? - недоверчиво уставился на меня Мирон.
- Да ничего! - отмахнулся я и принялся разливать подрагивающей от смеха рукой коньяк. - Давай выпьем, только теперь уже коньячку.
В это время холодец на одной из тарелок самопроизвольно задрожал, и в нем по центру образовалась воронка.
- Нехорошо, Савелий Иванович, - сказал холодец голосом Иванова, - мы с вами условливались, что договор будет конфиденциальным.
Мирон икнул и оторопело уставился на дрожащий в тарелке холодец. Что-то неуловимо общее было между холодцом и студнеобразной массой, которую я наблюдал в ночи на речке Корстени в свернутом пространстве.
- Да пошел ты!.. - взъярился пришедший в себя Мирон и со всего маху ткнул в холодец окурок.
Зашипело так, будто он ткнул не окурок, а горящую головню. Студень мелко затрясся, затем внезапно вспух и выплюнул окурок в лицо Мирону.
- Не делай больше так! - назидательно изрек холодец, завертелся на тарелке водоворотом и сгинул с глаз, ввинтившись в фаянс с характерным звуком всасываемой в раковину воды.
- Блин!.. - прохрипел Мирон, вытаращившись на пустую тарелку. Машинальным жестом он взял салфетку, промокнул лицо и вытер бороду. Затем посмотрел на салфетку.
- Хрен? - удивился он, увидев свекольно-красные разводы. - Вот хрен! Везде хрен...
- Так как насчет коньячку? - невозмутимо предложил я, поднимая рюмку. Чем меня мог удивить говорящий холодец после всего того, что произошло сегодня? Разве что хреном.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Напиться у меня не получилось. Было острое желание, но затем... Радужное настроение, вызванное известием, что "охота" на меня временно откладывается, испарилось без остатка. Тоже мне - счастье... Как у утопленника. "Да, утоп, зато как красиво в гробу лежит!"
Можно было, конечно, и в минорном настроении напиться, но Мирон с остекленевшими после рюмки коньяка глазами решил, кажется, отдохнуть, погрузив лицо во вторую порцию холодца. Видимо, до меня принял изрядно на грудь, да и хрен ему очень понравился. Холодец отнесся к этому вполне благодушно - плеснулся из тарелки на стол, где и застыл дрожащими каплями, не думая ни разговаривать, ни водоворотом ввинчиваться в столешницу. Оно и понятно, не окурком же Мирон тыкал в холодец, а упал собственным обличьем. То есть уважительно. Вот и холодец его уважил.
Я же в одиночку пить не умею. Посидел немного, повертел рюмку в руках и попросил Сережу вызвать такси. Думал, что не смогу один загрузить Мирона в машину, но он, повиснув на мне, тем не менее ноги переставлял, хотя головы не поднимал и глаз не открывал. И на том спасибо. Усадил я его в такси, довез домой. Сунул руку в карман, чтобы расплатиться с таксистом, и только тут вспомнил, что рублей у меня нет, а доллары исключительно сотенными банкнотами.
- Извини, - протянул сотенную таксисту, - других нет.
Таксист с подозрением посмотрел на банкноту, затем на меня. На счетчике не было и двухсот рублей.
- За проезд - только рублями, - сказал он.
Я его прекрасно понял - ночь, а фальшивых долларов сейчас развелось немерено.
- Тогда подожди, проведу друга домой, потом поедем ко мне, там рассчитаюсь.
Таксист недовольно покачал головой, но иного выхода у него не было. Разве что набить мне морду.
- Ладно, подожду, - буркнул он, однако купюру на всякий случай взял.
Я извлек Мирона из машины и завел в подъезд.
- Дальше я сам, - внезапно сказал Мирон, голову по-прежнему не поднял и глаз не открыл.
Я поставил его у перил и отошел в сторону, чтобы проконтролировать, сможет ли он самостоятельно подняться наверх. Как же, размечтался! Мирон тихонько сполз на ступеньки и стал на них умащиваться, сворачиваясь калачиком. Пришлось тащить его на себе на четвертый этаж. Удовольствие не из приятных. Наконец-таки мы добрались до его квартиры.
- Ключ, - попросил я.
- Ключ, - согласно кивнул Мирон и снова попытался улечься на пол.
Обыскав его, ключа я не обнаружил. Оставался единственный способ попасть в квартиру, причем такой, что, скажи мне о нем кто-нибудь вчера, я бы принял это за шутку. На всякий случай огляделся по сторонам, просунул руку сквозь дверь, а затем попробовал протащить Мирона за собой. К превеликому удивлению, получилось. Не включая свет, провел его в комнату и усадил на разобранное кресло-кровать. Мирон тут же повалился навзничь и захрапел. Мне даже завидно стало. На дворе ночь, благовоспитанные граждане спят, и мне бы тоже не мешало после сегодняшних приключений. Конечно, в перепитии это получается лучше, но тут уж выбирать не приходится. Если с утра не везет, то весь день насмарку.
Я принес из кухни бутылку пива, поставил ее на пол у изголовья кресла-кровати и потормошил Мирона за плечо. Он перестал храпеть и приподнял голову.
- Захочешь опохмелиться, пиво на полу, под рукой, - сказал я.
- Давай.
Мирон, не открывая глаз, протянул руку.
- Щаз! - отрезал я.
Голова Мирона упала на подушку, и он снова захрапел. Не знаю, понял ли он что-нибудь, кроме слова "пиво", но я посчитал миссию сострадания законченной, развернулся и направился к входной двери. Которую прошел насквозь так привычно, будто всю осмысленную жизнь только так и ходил. И никак иначе.
Когда же я появился на лестничной площадке, то замер на месте и чертыхнулся. На лестнице стояла все та же старушенция в побитой молью шубе, только теперь она не спускалась, а поднималась. И кондрашка при первой нашей встрече ее не хватила. Просто наваждение какое-то. Неизвестно, кто из нас более нечистая сила.
"Ты жива еще, моя старушка?" - ошалело пронеслось в голове.
- Опять, милок, ключи забыл? - настороженно спросила она, но на всякий случай перекрестилась.
- Ага, забыл... - растерянно промямлил я и попытался проскользнуть мимо нее.
Не тут-то было. Старушка схватила меня за рукав, я попытался вырваться, ничего не получилось. С виду - божий одуванчик, дунь и осыплется, а хватка, как у бульдога.
- Я все у Бога помощи прошу, - заискивающе сказала она, - а ее нет как нет. Радикулит на поклонах заработала. Может, нечистая сила поможет?
Я покрутил головой. Беспринципная, однако, попалась бабуля. Ей что Бог, что черт, что коммунисты, что демократы, абы кто подал на пропитание.
- Радикулит не лечу, - сказал я, подумал и на всякий случай добавил: - И геморрой тоже. А помощь... - Полез в карман, достал сто долларов и протянул ей. - Держите.
Чтобы взять деньги, ей пришлось отпустить мой рукав, тут-то я и побежал вниз, прыгая, как молодой, через три ступеньки.
- Храни тебя Господи! - донеслось сверху.
М-да... Будь на моем месте настоящий черт, как бы он отнесся к такому напутствию?
Таксиста у подъезда и след простыл. То ли надоело ждать, то ли определил, что купюра настоящая, и решил, что сто долларов лучше двухсот рублей. В общем, правильно решил, только мне теперь предстояло идти через весь город пешком. Долларов полные карманы, а рублей на проезд в трамвае нет. Где я их поменяю среди ночи? Понятно, откуда поговорка: "Богатые тоже плачут".
Плакать мне не хотелось, да и богатство мое было каким-то призрачным, зыбким, в которое не верилось, и я зашагал по скользкой от наледи мостовой. Одно приятно - в бахилах было сухо и тепло, а куртка на синтепоне не давила на плечи килограммами овчинного тулупа. Чему-то в жизни ведь надо радоваться? Пусть даже такой мелочи, как сухие стельки в обуви. Если видеть только плохое, то лучше сразу удавиться.
Я шел домой и отчаянно завидовал Мирону. Дрова дровами, и дрыхнет сейчас без задних ног. Получится ли у меня уснуть? В это слабо верилось, и не только потому, что выпил мало. Скорее всего, меня дома ждали. Если не люди из "Горизонта", то Буратино, и кто из двух зол хуже, я еще не определился. Но спать они мне точно не позволят.
Свет в квартире не горел, однако это ничего не означало. В кинобоевиках засаду устраивают в темных комнатах, и никакое ночное видение мне не поможет, разве только умение проходить сквозь стены. Но не я один обладал этой способностью.
Подходя к своей квартире, я мельком прошелся взглядом по желтой рожице на стене, разговаривать с ней не стал. Не то настроение. Если ей хочется, пусть она говорит, я ничуть не удивлюсь. Место в желтом доме мне уже обещали, причем со всей определенностью.
Открыв дверь, я вошел в прихожую, разделся. В квартире было тихо, только почему-то очень холодно, и из комнаты в прихожую тянуло сквозняком. Я глубоко вздохнул, шагнул в комнату и включил свет.
Кажется, это называется погром. Журнальный столик был разбит в щепу, та же участь постигла стулья. Книжный шкаф лежал на полу, книги разбросаны по всей комнате, тахта перевернута. Сквозняком тянуло из двери на лоджию, и у порога была наметена горка подтаявшего снега.