Завершив ужин, я поднялся и обошел сложное и объемное строение, которое называю домом. Я направился к бару на Западной террасе. Там опустился на табурет, поставив перед собой рюмку с коньяком, и зажег вторую сигару. Потом появилась она. На Лизе было что-то шелковистое, искрящееся и воздушное: голубой шарф буквально пенился вокруг нее в свете фонарей террасы. Она надела высокий воротник с бриллиантами и белые перчатки. Это была пепельная блондинка с бледно-розовыми губками. При виде меня она сложила их словно для поцелуя. При этом голову слегка склонила набок, один глаз закрыла, второй прищурила.
- Приятная встреча под луной, - проворковала она, и щелочка между губами перелилась в улыбку, влажную и неожиданную.
Я все рассчитал правильно, и именно в этот момент вторая луна, чисто белая, взошла над западным горизонтом. Голос Лизы напоминал мне пластинку, которую заело на ноте "до". Пластинки теперь никогда не заедает, но я помню другие времена. Больше их никто из землян не помнит.
- Привет, - сказал я. - Что будешь пить?
- Шотландский виски с содовой, - заказала она, как всегда. - Какая ночь!
Я взглянул в ее голубые глаза и улыбнулся.
- Да. - Я выбил заказ и появился бокал. - Действительно.
- А ты изменился. Повеселел.
- Да.
- Полагаю, что ты не задумал ничего дурного, правда?
- Возможно. - Я подвинул в ее сторону бокал. - Сколько прошло времени? Пять месяцев?
- Немножко больше.
- Твой контракт на год.
- Да, на год.
Я передал ей конверт:
- Я расторгаю контракт.
- Что ты хочешь этим сказать? - ее улыбка замерла и исчезла.
- Как всегда то, что говорю.
- Ты хочешь сказать, что я свободна?
- Боюсь, что так. Здесь соответствующая сумма, чтобы заглушить твою тревогу, - я передал ей второй конверт.
- Я тебя подожду.
- Нет.
- Тогда я поеду с тобой.
- Даже если существует опасность погибнуть вместе со мной? Если дойдет и до этого?
Я надеялся, что она скажет "да". Но в действительности я плохой психолог. Поэтому-то и запасаюсь рекомендациями по форме "А".
- В наше время все возможно, - добавил я. - Иногда человек вроде меня должен идти на риск.
- Ты даешь мне рекомендацию?
- Вот она.
Она сделала глоток из бокала:
- Хорошо.
Я отдал ей конверт.
- Ты меня ненавидишь? - спросила она.
- Нет. С чего мне тебя ненавидеть?
- Потому что я слабая и берегу свою жизнь.
- То же самое делаю я, хотя не всегда уверен в гарантиях.
- Поэтому-то я и принимаю отставку.
- Ты думаешь, что все знаешь, ведь так?
- Нет. А что мы делаем сегодня вечером? - поинтересовалась она, приканчивая бокал.
- Я же сказал, что мне не все известно.
- Но зато кое-что известно мне. Например, что ты хорошо ко мне относился.
- Спасибо.
- И я не хотела бы расставаться…
- А я тебя напугал?
- Да.
- Очень?
- Очень.
Я допил свой коньяк, затянулся сигарой, рассматривая Флориду и вторую белую луну под названием Бильярдный шар.
- Но сегодня, - промолвила она, беря меня за руку, - ты забудешь про ненависть.
Она не распечатала конверты и потягивала вторую порцию виски, также рассматривая Флориду и Бильярдный шар.
- Когда ты улетаешь?
- Завтра, едва забрезжит утро.
- Боже, ты стал поэтом.
- Нет, я стал тем, чем есть.
- Вот я и говорю.
- Приятно было провести время в твоем обществе.
- Становится прохладно, - она допила виски.
- Да.
- Нужно согреться.
- Я не прочь.
Я выкинул сигару, мы поднялись, и она поцеловала меня. Я обвил рукой ее голубую искрящуюся талию, и мы покинули бар. Пройдя под аркой, мы вернулись в дом, который вскоре должны были оставить.
Очевидно, состояние, которое я ощутил на пути к себе настоящему, сделало меня тем, чем я стал. А стал я в некотором роде параноиком. Но нет, это слишком просто.
Таким образом я легко бы мог объяснить приступы малодушия, посещающие меня всякий раз, когда я покидаю Вольную. Дело в том, что имеются люди, жаждущие добраться до моей глотки. Правда, я один или вместе с моей планетой могу противостоять любому правительству или отдельному лицу, если они пожелают со мной разделаться. Если же им удастся убить меня, это превратится в весьма дорогостоящее предприятие, так как повлечет за собой разрушение целой планеты. Но даже и на этот крайний случай у меня приготовлен запасной выход - правда, его не приходилось пока испытывать в рабочих условиях.
Нет, настоящая причина беспокойства не в мании преследования, а в обычном страхе перед смертью и небытием, что присуще всем людям, но в данном случае усилено в несколько раз. Однажды я все-таки попытался приподнять завесу за краешек, но что это было, объяснить не могу. Оставим этот предмет. Сейчас во всей обитаемой Вселенной только я да несколько секвой остались живыми анахронизмами двадцатого века в нынешнем тридцать втором. Но, обладая бесстрастной пассивностью этих представителей растительного царства, я на собственном опыте убедился, что чем дольше живешь, тем сильнее тебя охватывает чувство смертности всего живого. Следовательно, стремление выжить, чувство, о котором я раньше рассуждал, только руководствуясь теорией Дарвина, и относил к ощущениям низших видов, становится основной заботой. Учтите также, что понятие "джунгли" теперь стало значительно сложнее, чем во времена моей молодости. Теперь у нас полторы тысячи обитаемых миров, на каждом - собственные способы лишить человека жизни, чрезвычайно легко экспортируемые в эпоху, когда путешествие между небесными мирами не требует времени вообще. Добавьте к этому семнадцать внешпланетных разумных рас. Четыре из них, как мне кажется, превосходят людей в умственном отношении, а семь или восемь такие же дураки, как и люди, и у них тоже свои способы лишать разумное существо жизни. Мириады обслуживающих нас машин, ставшие такими же привычными, как автомобиль в мою молодость, - и они по-своему способны убивать людей, плюс новые болезни, новые виды оружия, новые яды и новые хищные животные, новые объекты ненависти, жадности, похоти и прочих пагубных привычек - и они тоже могут убивать. Есть и еще превеликое множество мест, где ничего не стоит потерять драгоценную жизнь. Я видел и сталкивался с огромным количеством образцов этого нового "богатства" в силу моего несколько необычного занятия, и только двадцать шесть других людей во всей Галактике могут знать о них больше, чем знаю я.
Поэтому мне страшно, хотя никто не стреляет в меня сейчас, как тогда, за две недели до моего прибытия в Японию, куда меня направили на отдых и лечение и где я увидел Токийский залив. Когда же это было? Да, двенадцать веков назад. Недолгий срок: всего лишь жизнь!
…Я улетел в самый темный предрассветный час, ни с кем не прощаясь. Правда, я помахал рукой неясной фигуре в контрольной башне, и фигура помахала мне в ответ, когда, припарковав свой багги, я пересекал взлетное поле. Но для него я тоже был только смутным силуэтом. Я нашел док, где прильнул к плитам покрытия силуэт "Модели-T", поднялся на борт, уложил вещи и посвятил полчаса проверке бортовых систем. Затем я вышел наружу, чтобы осмотреть фазоизлучатели. Я закурил мятную сигарету.
Небо на востоке пожелтело. Из-за далеких гор на западе докатился раскат грома. По небу ползло несколько тучек, и звезды все еще цеплялись за выцветшее ночное небо. Теперь они больше исходили на капли росы, чем на конфетти.
"Нет, - подумал я, - сегодня этого не случится".
Запели птицы. Откуда-то появился серый кот, потерся о мою ногу и удалился в сторону птичьих голосов.
Бриз сменил направление, теперь он дул с юга, просачиваясь сквозь шелестящий фильтр леса на дальнем конце поля. Ветер нес утренние запахи влажной земли и живой листвы.
Когда я в последний раз затянулся сигаретой, небо уже порозовело. Большая голубая птаха села на мое плечо. Я пригладил ее хохолок и отправил своей дорогой.
Я шагнул к кораблю…
Носок ботинка зацепился за торчащий из плиты болт, и я едва не упал. Но ухватился за распорку. Все-таки я упал на одно колено. И не успел подняться, как маленький черный медведь уже лизал мне лицо. Я почесал его за ухом и погладил по голове, потом хлопнул по огузку и встал на ноги. Медведь повернулся и направился в лес.
Я попытался сделать еще один шаг, но тут оказалось, что мой рукав зацепился в том месте, где распорка пересекалась со стойкой.
Пока я освобождал рукав, на плечо мое села еще одна птица, а целая стая их неслась из леса. Сквозь крики птиц я услышал новый раскат грома.
Все-таки это началось. Я как угорелый бросился к кораблю, едва не споткнувшись о зеленую крольчиху, сидевшую на задних лапках у люка и следившую за мной розовыми близорукими глазами. По плитам люка ко мне заскользила стеклянная змейка, прозрачная и сверкающая.
Я забыл пригнуться, стукнулся головой о верхний край люка и отшатнулся. За лодыжку меня охватила русошерстная обезьянка, подмигивая мне голубым глазом.
Похлопав ее по макушке, я высвободился. Обезьянка оказалась сильнее, чем я предполагал.
Я проскочил в люк, но крышку заело.
К тому времени, когда я наладил крышку, пурпурные попугаи выкрикивали мое имя и стеклянная змейка пыталась пробраться на борт.
Тогда я нашел электровзвод и воспользовался им.
- Ну ладно, черт рас побери! - прогремел я. - Я улетаю! До встречи! Я вернусь!
Засверкала молния, грянул гром - в горах начиналась гроза, и она двигалась в мою сторону. Я освободил крышку люка.
- Уходите с поля! - прокричал я и захлопнул крышку.
Я задраил ее намертво, плюхнулся в кресло управления и задействовал все системы.
На экране я увидел, как уходят звери. Через поле протянулись клочья тумана, и первые капли ливня застучали по корпусу.
Я поднял корабль, и началась гроза.
Я миновал ее, вышел из атмосферы и лег на нужную орбиту, чтобы установить курс.
И так вот каждый раз, когда я покидаю Вольную, а покидать ее я стараюсь незаметно, без прощания. Но у меня ничего не выходит.
Как бы то ни было, а приятно чувствовать, что тебя где-то ждут…
В соответствующий момент я покинул орбиту и начал удаляться от Вольной. Несколько часов подряд меня мутило и руки ходили ходуном. Я выкурил слишком много сигарет, и во рту пересохло. Там, на Вольной, я отвечал за целый мир, и целый мир хранил меня. Теперь я сам выходил на большую арену. На какой-то миг я и в самом деле решил вернуться домой.
Потом я вспомнил о Кати и Марлинге, о Рут и Нике - давно умершем карлике, и о брате Чаке и, ненавидя самого себя, продолжал приближаться к точке фазоперехода.
Это случилось внезапно, едва только я вошел в фазу и корабль переключился на автопилот.
Я начал хохотать, и чувство пренебрежения опасностью охватило меня совсем как в старые времена.
Ну и что, если я погибну? Для чего необычайно важного я живу? Развлекаться с наемной куртизанкой? Черта с два! Рано или поздно, все мы попадем в Токийский залив, не исключая меня самого - это я прекрасно понимаю. Пусть лучше костлявая старуха настигнет меня на пути к чему-то хоть в малой доле благородному. Это лучше, чем, подобно цветку в кадке, дожидаться, пока кто-то не вычислит способ прикончить меня в собственной постели.
И тут на меня нашло…
Я затянул старую литанию, написанную на языке более древнем, чем человечество. Впервые за многие годы я пел ее, потому что впервые за многие годы мне этого хотелось.
Казалось, свет в кабине померк, хотя я знал, что светильники горят как всегда ярко. Казалось, что указатели приборов на панели управления уплыли в даль и превратились в горящие глаза ночных хищников, следящих за мной из темноты леса. Мой голос теперь как бы уже не принадлежал мне и звучал как голос другого человека, сидящего передо мной. И в своем сознании я последовал за ним.
Потом к пению присоединились другие голоса. Мой голос вскоре исчез, но остальные продолжали звучать, слабые, высокие, замирающие, будто несомые бесплотным ветром. Они едва доносились до меня, почти никуда не звали. И вокруг были еще голоса, и, не приближаясь и не удаляясь, где-то впереди брезжило слабое зарево, как закат в пасмурный день. Я понимал, что все это мне только снится и что я могу проснуться, если захочу.
Но я не хотел. Я двинулся на запад.
Через некоторое время я оказался на гребне утеса и дальше идти не мог. Надо мной было бесцветное, как в сером сне, небо, передо мной была вода, водное пространство, и я не мог его пересечь. Вода тоже была бесцветной, но иногда вдруг вспыхивала искрами, туманные видения то появлялись, то исчезали над волнами, и вдали от места, где я стоял, вытянув одну руку, там, где скала вздыбилась на скалу рядами промозглых террас, в окружении гранитных бастионов, где окутанные туманом башни указывали острыми пальцами в небо, в сердце айсберга из полированного эбена, я узрел источник пения, и холод тронул мне шею, и волосы, наверное, встали дыбом.
Я видел тени мертвых, то плывущие, как клочья тумана, то стоящие неподвижно, наполовину скрытые скалами. И я знал, что это мертвые, потому что среди них я видел карлика Пика и телепата Майка Шендона, того, что едва не поверг во прах мою империю и которого я прикончил собственными руками, и там же был мой старый враг Данго Нож. И Коткор Боджис, человек с мозгом компьютера, и леди Карли с Алгола, которую я любил и ненавидел.
И тогда я воззвал к тому, к чему еще надеялся воззвать.
Грянул гром, и небо осветилось и стало ярким, как озеро лазурной ртути. Я увидел на мгновение, как она стоит там, за пределом вод, в сердце темного острова, я увидел Кати, всю в белом, и наши глаза встретились, и она произнесла мое имя, но ничего больше, потому что снова грянул раскат и вместе с ним тьма окутала остров и фигуру, стоящую на утесе с протянутой рукой. Кажется, это был я сам.
Когда я проснулся, то едва мог сообразить, что же все это могло означать. У меня была одна догадка, но очень приблизительная.
Некогда я создал остров мертвых. Это была нелегкая работа. Так вот, всякий раз, когда мне думается о смерти, а это бывает часто, два видения сменяют друг друга в моем воображении. Первое - Долина Теней, большая, темная долина, бравшая начало меж двух серых скальных выступов среди ранних сумерек, постепенно все темневшая и темневшая и, наконец, превратившаяся во тьму межзвездного пространства, полную и беспросветную - без звезд, комет, метеоров и прочего…
Второе - это сумасшедшая картина Беклина "Остров Мертвых". То место, что я видел во сне. Из этих двух мест Остров Мертвых наиболее зловещее. Долина теней содержит какой-то намек на умиротворение. Очевидно, это мне только кажется, потому что я так никогда и не создал Долины, проливая ручьи трудового пота над каждым нюансом и выверяя каждую ноту эмоционального звучания. Но в самом центре планеты, которая иначе могла бы быть настоящим Эдемом, я много лет тому назад возвел к небу скалы Острова Мертвых и с тех пор воспоминание горит в моем сознании, и за прошедшие годы я сам стал его частью настолько же, насколько оно стало частью меня. И эта часть меня обращалась ко мне теперь единственным возможным способом. Это было словно предупреждение, ведь Остров был еще намеком, зацепкой, которая со временем может обрести большой смысл. Проклятье, символы так же хорошо скрывают, как и указывают!
Ткань сна так сплелась, что Кати как бы видела меня, и, значит, может быть надежда на встречу…
Я включил экран. Световые спирали вращались по и против часовой стрелки над и под невидимой точкой прямо по моему курсу - это были звезды, но только видимые с моей точки зрения, с изнанки пространства. И пока я висел там, а Вселенная проплывала мимо, я чувствовал, как десятилетние слои мира, обволакивающие мою душу, затлели и начали выгорать. Человек, которым я так долго старался стать, умер, а другой человек по имени Шимбо из Башни Темного Дерева, он же Громотворец, все еще жил.
Я смотрел на звездные волчки с благодарностью, с чувством печали и гордости, как человек, проживший предназначенную ему судьбу и почувствовавший, что, возможно, ему выпадет другая…
Немного погодя водоворот неба всосал меня в свой темный центр, где таился сон, прохладный и без сновидений, спокойный и мирный. Совсем, как Долина Теней, наверное.
Прошло недели две, прежде чем Лоуренс Коппер привел "Модель-Т" к благополучному завершению полета на Альдебаран-5, который по имени своего первооткрывателя зовется также Дрисколлом. Две недели прошло внутри "Модели-Т", хотя сама фаза не заняла времени вообще. Не спрашивайте, почему. У меня нет сейчас возможности написать целую книгу. Но реши вдруг Лоуренс Коппер повернуть обратно и направиться к Вольной, он смог бы еще две недели наслаждаться гимнастикой, чтением и интроспекциями и, вполне вероятно, что прибыл бы назад в тот же день, когда покинул планету Фрэнсис Сандау, но только не утром, а после полудня. Несомненно, вся живность пришла бы в неописуемый восторг. Но он такого решения не принял, впрочем, вместо этого он помог Сандау обстряпать одно дельце, связанное с вересковым корнем.
Я нарядился в белый тропический костюм и надел солнцезащитные очки, потому что в желтом небе проплывало лишь несколько оранжевых облачков, и солнце низвергало на меня тепловые волны, разбивавшиеся о пастельные плиты тротуара, откуда поднималось ровное тепло мелких брызг. Я въехал на своей взятой напрокат машине-скользанке в колонию художников этого города, который назывался Миди. Место это было слишком хрупким, пестрым и слишком приморским - на мой вкус. Почти все его башни, шпили, кубы, своды, - которые люди называют домами, - конторы, студии и мастерские выстроены из особого вещества - стеклита, который можно было сделать прозрачным с любым оттенком или непрозрачным любого цвета путем простого контролируемого взаимодействия. Я искал улицу Нуаж (по-французски это означает "туча"), располагающуюся у самой линии прибоя, и проехал через весь город, менявший свой цвет и напоминавший изделия из фигурного мармелада - малиновые, земляничные, вишневые, лимонные и так далее.
Я нашел нужное место. Адрес был старый, но Рут была права.
Здесь многое изменилось, и очень. Раньше это был один из последних оплотов, противостоящих надвигающемуся новомодному стилю. В те времена мы жили здесь вдвоем. Каменная стена окружала вымощенный камнем двор, в арке ворот чернели железные створки, внутри раскинулась гасиенда рядом с небольшим прудом, в котором вода расплескивала солнечных зайчиков по грубому камню стен и по плиткам покрытий. Теперь там стоял замок из четырех малиновых башен. Я припарковал машину, пересек радугу-мостик, коснулся пластинки-сигнала на дверях.
- Этот дом свободен, - доложил монашеский голос из спрятанного громкоговорителя.
- Когда вернется мисс Ларри? - спросил я.
- Этот дом свободен, - повторил голос. - Если вы думаете купить его, то обратитесь к Полу Глиддену из "Солнечного Сиона". Его адрес - Авеню Семи Бэдоков, 13.
- Не оставила ли мисс Ларри нового адреса?
- Нет.
- Какие-нибудь сообщения?
- Нет.
Я вернулся к своей скользанке, поднял ее на восьмидюймовой подушке воздуха и отправился искать Авеню Семи Бэдоков, которая некогда называлась Главной Улицей.