Викентий помотал головой, стараясь прогнать дурацкое наваждение. От общения с Надеждой ему скоро везде будут мерещиться всякие страхи! Ведь остальной набившийся в вагон народ едет совершенно спокойно, с безмятежной покорностью вынося эту пытку подземной гонки. Дама средних лет в деловом синем костюме и с просветленным, совершенно не деловым лицом читает новый роман Донцовой. Бритый наголо переросток в засаленной черной рубахе с красным черепом на пузе сосредоточенно вертит в руках непочатый баллончик с краской - видно, быть следующей станции изрисованной в стиле граффити… Пожилая пара, интеллигентно переругиваясь, выясняет вопрос о благополучии жизни какой-то Амалии… А как раз напротив Викентия уселись и принялись без конца целоваться пылко влюбленные подростки, не обращая внимания ни на поезд, ни на проносящуюся за окном однообразную темноту туннеля.
И тут…
Викентий заставил себя не кричать.
Но страх проскакал по его синапсам, как безумный заяц (или кролик?!) из сказки Льюиса Кэрролла.
Там, за стеклом, во тьме и переплетении покрытых налетом пыли кабелей разной толщины, Викентий совершенно ясно увидел раздувавшую клобук голову гигантской кобры.
Змеиная голова ткнулась тупым чешуйчатым носом в стекло, на какое-то мгновение нависла над целующимися подростками и исчезла.
Когда объявили нужную Викентию остановку, он долго заставлял себя выйти из вагона. Ноги дрожали, в глазах плыло, стены и пол станции казались вязкими, как жевательная резинка. Не помня себя, он кое-как выбрался из метрополитена на относительно свежий воздух и обнаружил, что идет дождь. Зонта же дипломированный маг в своем вояже не предусмотрел. Ну, ничего. Благо больница недалеко, так что добежит он туда почти сухим.
И все-таки там была змея… Не надо об этом.
Он идет к Степану, а больного нельзя пугать и расстраивать.
Тем более что еще надо выяснить, каким образом из того проклятого особняка Степан попал на операционный стол. Хотя одно ясно наверняка. Без Надежды тут не обошлось.
- Привет тебе, губитель сервелата! - с этой загодя приготовленной громогласно-оптимистической фразой Викентий влетел в тринадцатую палату и затормозил на пороге.
Во-первых, в палате стояла только одна койка.
А во-вторых, того, кто лежал на этой койке, ни при какой погоде невозможно было назвать Степаном Водоглазовым.
- Из-звините, дверью ошибся, - пролепетал Викентий, скованный непонятным ужасом, и тут услышал тоскливо-разочарованное:
- Кешаня… Неужто не признал?
Викентий, прижимая к груди пакет с бананами и прочими гостинцами, осторожно подошел к койке и вгляделся в обтянутое темно-желтой, совершенно пергаментной, как у мумии, кожей лицо, на котором живыми и знакомыми оставались только глаза.
- С-степан, - выдавил Вересаев. - Это ты, что ли?!
Закадычный друг дипломированного мага выглядел так, словно его пригласили сниматься для очередной серии "Секретных материалов". В роли несчастного, которого или высосали пришельцы-вампиры, или вездесущая гонконгская мафия засунула живьем в сушильно-пескоструйную машину.
- Это я, - слабо кивнул Степан. - Ты не пугайся. Правда, когда я сам себя в зеркало увидел, то тоже дергался от страха минут двадцать - санитарки судна не успевали менять. Ну что ты так коленкой дрожишь, Кешаня? Я это, я, не глюк какой-нибудь.
- Докажи, - ни с того ни с сего сорвалось у Викентия, хотя он понимал, что бестактно это и жестоко - требовать каких-то доказательств у человека, чье лицо теперь цветом, фактурой и даже эмоциональным выражением чем-то сильно напоминало деревянную африканскую маску…
Африканскую маску?!
Но это сравнение мелькнуло и исчезло. Рассеялось. Забылось. Тем более что Степан слабым, но вполне гремлиновским голосом принялся заунывно декламировать, натянув куцее казенное одеяло аж до острого подбородка:
Осень наступила.
Мир глядит угрюмо.
Холодно пить пиво
И о сексе думать.
Пожелтели рощи.
Улетели птицы.
Мне теперь ночами
С бабою не спится.
Дождь наводит скуку.
Грустно мне в постели.
Тренирую руку
Мощною гантелей.
Чтоб весенней, гулкой
И прекрасной ранью
Я бы выпил пива,
Закусил таранью,
А потом, забывши
Про дожди и вьюгу,
С упоеньем трахал
Милую подругу.
- Ну? - спросил Степан, любуясь эффектом, произведенным на Викентия "Осенней песнью".
- Ты… - выдохнул радостно Викентий. О существовании сочиненной Степаном вышеприведенной "песни" знали только они двое, поскольку ни для более интеллигентных и продвинутых друзей, ни для (упаси Господь!) изящных дамских ушек это произведение Степанова гения отнюдь не предназначалось.
- А ты сомневался, гад астральный… - усмехаясь, протянул Степан.
Улыбка у него была тоже жутковатой. Такая улыбка может быть у пятнадцатилетнего пацана, которого неизвестно какой болезнью состарило лет на шестьдесят. Впрочем, Викентий, как продвинутый медик, о существовании подобной болезни знал. В научных кругах называлась она то порфирией, то прогерией, считалась неизлечимой, поскольку вызывалась внезапными и необратимыми мутациями в самой структуре ДНК. Но чтобы это стряслось со Степаном?! Да еще так… неожиданно. Прогерия не триппер, случайно не подхватишь.
- Степан, что же все-таки с тобой произошло? - Маг наконец избавился от пакета с гостинцами, сунув его в пахнущую хлорамином некрашеную прикроватную тумбочку, и принялся задавать вопросы по существу.
- Кабы я знал! - живо отозвался Степан и поерзал, устраиваясь на жесткой койке поудобнее.
- И все-таки. Знаешь, я ехал к тебе сюда, в больницу, с такой информацией, что у тебя был приступ острого аппендицита и тебя благополучно прооперировали.
- Гы. И еще раз гы. Кешаня, ты же у меня сам типа доктор. Книжки всякие умные медицинские читал, картинки в них глядел, так?
- Ну…
- Хрен согну! Смотри сюда, эскулап! Это, по-твоему, мне аппендикс вырезали?! - С этими словами Степан откинул одеяло и продемонстрировал другу вспухший странный шов, тянувшийся от брюшины до паха.
- Ого! - пораженно присвистнул бывший психиатр. В нем проснулся былой профессионализм. Он придирчиво осмотрел шов, отмечая, что разрез тканей был сделан инструментом, меньше всего напоминающим скальпель, а соединение шва скорее походило на сварку (и придет же в голову такое сравнение!), а не фиксацию стерильным материалом. Кроме того…
Кроме того, при аппендиците, даже остром, таких разрезов не делают.
Викентий так и сказал, озадаченно пялясь на изуродованное швом тело друга.
- То-то и оно, - согласился с этим наблюдением ольной. - И самое интересное знаешь что? Мне аппендикс удалили еще в третьем классе, когда я нечищеных семечек на спор две трехлитровые банки сожрал! Все отделение тогда ходило на меня, такого маленького и прожорливого, удивляться. А вот, кстати, и шов тот, застарелый.
Действительно, застарелый, практически слившийся с кожей шов был на положенном месте.
- Я не понимаю, - озадаченно пробормотал Викентий, бережно укрывая друга одеялом. - Не понимаю, что произошло. Я теряюсь в догадках по поводу того, что они с тобой сотворили…
- Почему "они"? - удивленно вскинул брови Степан. - Она!
И Степан Водоглазов по кличке Гремлин рассказал вот что.
Когда загадочная и пленительная хозяйка роскошного особняка (в смысле, все та же пресловутая Надежда) попросила Степана сопровождать ее на второй этаж для поисков африканца Луи (в существование которого, кстати, Степан сразу ни на минуту не верил!), они попали вовсе не туда, куда полагалось.
- Я это понял позже, - прервал друга Викентий. - Когда сам поднялся на второй этаж. Там пыль столетняя, нетронутая. И вообще одна сплошная чертовщина!
- Чертовщины там немерено, куда ни плюнь, - заверил Степан. - Слушай дальше, что было.
Надежда, доверительно продев свою узкую ладонь в ладонь Степана, повлекла его за собой в какое-то полутемное овальное помещение, оказавшееся за раздвижными стенами холла. Попасть в это помещение можно было только в том случае, если нажать на тайную кнопку в стене под картиной, изображавшей, по словам Гремлина, весьма фривольную сцену из жизни каких-то темнокожих дикарей.
В овальном помещении, лишенном мебели и сплошь устеленном толстыми мягкими коврами да уставленном спортивными тренажерами, Надежда, не говоря ни слова, сбросила с себя одежду и чуть не задушила слегка ошалевшего от такого поворота событий Степана поцелуями и объятиями. При этом на Степановы целесообразные намеки на то, что они вроде отправились искать жениха Надежды и что если он застанет их здесь за, м-м, весьма отдаленно напоминающим поиски занятием, то вряд ли обрадуется, возбужденная до нехорошего блеска в глазах Надежда хрипло ответила:
- Или ты меня возьмешь, или я тебя убью.
Естественно, при такой альтернативе Степан выбрал первое.
- И не пожалел тогда поначалу-то, ни чуточки не пожалел! - горестно вздохнул Степан, избегая глядеть на Викентия. - Какая баба! Просто фабрика оргазмов!
Здесь Викентий почему-то потребовал подробностей. Степан, поминутно вздыхая, принялся за подробный пересказ, которому позавидовали бы все создатели "Энциклопедий секса" и прочих подобных изданий.
- Два часа подряд кувыркались, она опять на меня, а я ей и говорю: это уже не секс, гимнастика какая-то получается, но тут она ка-ак встанет на руки, ноги - вверх, раздвинула их английской буквой "V" и говорит: "Покажи, как ты своим молотком стучать умеешь"… Ну, я как мог, настучал, кончил, мокрый весь, как утопленная мышь, спрашиваю, довольна ли, а она хохочет, грудями трясет: "Таких, как ты, мне целую роту надо на один оргазм!" Сучка бешеная, она меня там всего изнасиловала так, что на баб век теперь тянуть не будет! Нет, это что за мода такая: мужика привязывать на велотренажер, самой спереди, задницу отклячив, пристраиваться и требовать, чтоб мужик и педали крутил, и это… дело делал! Викентий, ты чего рожу воротишь, сам же просил подробности… Про оральный секс рассказывать?
- Не надо, - отмахнулся Викентий. Было ему мерзко.
И мерзко вовсе не по причине того, что Надежда, на вид то интеллектуально-невинная, то сурово-аскетичная, то интеллигентно-фригидная, оказалась этакой похотливой, да еще изобретательно-похотливой тварью. Викентий уже понял, что масок у этой женщины больше, чем волос на лобке. Мерзко было от другого.
Да, Надежда лицемерила и носила маски.
Но обиднее всего было то, что от этой лицедейки сердце Викентия начинало стучать с нехорошими перебоями. И признаться в любви к Надежде было страшно даже самому себе.
Потому что это все равно, что признание в любви куклы к своему кукловоду.
А еще тошней осознание - ты у нее не единственная марионетка. Степан… Под какой удар он попал? Какая роль была отведена ему, вечному весельчаку и оптимисту? И когда же эта стерва наиграется и прикроет свой чертов театр!!!
- Кешаня, ты чего за голову схватился? - участливо спросил Степан, и дипломированный маг пришел в себя.
- Извини, Гремлин. Мысли просто… Всякие. Ты лучше рассказывай, что дальше было.
- Дальше-то… - Степан потер лоб иссохшей морщинистой рукой (а раньше у него были руки как руки. Руки нормального молодого мужика). - Валяюсь я на ковре, отдыхаю. Все хозяйство, блин, болит так, будто я им гвозди заколачивал! Ну и остальное тело соответственно. Надежда эта, сучка, враскорячку уселась на какой-то тренажер, курит и на меня насмешливо так поглядывает. "Что, - говорит, - устал, Степушка?" Стерва, одно слово. "И танки, - говорю, - устают по грязи гусеницами шлепать. А я тебе не танк. И не бульдозер. И вообще, прикрылась бы ты хоть полотенцем! Неужто в тебе никакой женской стыдливости ни капельки не наблюдается?" "Нет! - хохочет. - Ни капельки! Когда тебе хочется получить удовольствие, помни, глупый мальчик Степа: стыдливость - это все, что удовольствию мешает!"
И тут она нажимает на какой-то рычаг на своем тренажере, и вижу я, как из тренажера этого здоровенная палка с набалдашником выдвигается. Вот, блин, думаю, до чего в интим-салонах технологии дошли: и спортом занимайся, и… В общем, пристроилась она на эту бандуру, та ее раскачивает как надо, а Надежда только постанывает, на меня глазеет, хохочет и сама себе груди тискает! Кешаня, веришь, много у меня было разных баб, но чтоб такая бесстыдная и ненасытная - впервые!
Я аж отвернулся и глядеть на это паскудство не стал. Лежу себе на ковре, думаю, как бы отсюда свалить по-тихому. Одно обидно: эта паразитка, перед тем как со мной сексом заняться, всю мою одежду в какой-то люк на полу кинула и пяткой тот люк прихлопнула. А куда я голый выберусь? И выберусь ли? И как там ты, в одиночестве за накрытым столом сидишь?… Размышляю, в общем, на актуальные темы. Тут, слышу, паразитка откачалась-отвизжалась, слезла со своего похабного фаллотренажера и ко мне под бок - бух на ковер! "Хорошо тебе со мной?" - интересуется, а глаза у самой, как у наркоманки после передозы. "Бывало лучше", - дипломатично так отвечаю. Думал: прибьет за такие слова, но ничего, обошлось. Промолчала и только стала вокруг себя по ковру руками водить. "Эй, - говорю, - озабоченная, так и будем лежать? Мы же вроде собирались твоего ненаглядного африканского Луи искать?" А она так засмеялась тихонечко: "Зачем его искать?! Он сам придет!"
Ну, думаю, не дом, а клиника для буйных психов! Если сейчас сюда еще и этот Луи явится и нашу парочку в этаком виде обнаружит, быть как минимум большому международному конфликту!
Тут, смотрю, один ковер на стене отъезжает в сторону. Все, понимаю, хана, Луи подгреб собственной персоной! Сейчас застанет меня со своей невестой и разделает на суповые наборы для домохозяек! По двадцать три пятьдесят - кило… Но, к моему удивлению, это оказался никакой не Луи. Подходит к нам, лежащим, явная баба в возрасте, дородная такая и темнокожая…
- Типа как Вупи Голдберг? - осенило Викентия.
- Точно! Я еще тогда подумал, кого же она мне напоминает?! Ну, на этой бабе хоть кое-что из бельишка было, типа комбинашки шелковой, чуть ниже пупа, да, и чулки черные. Я еще тогда подумал: зачем негритоске черные чулки? Надевала бы белые или там красные… Для контрасту. Волосы у той Вупи на голове заплетены в кучу косичек, а на концах что-то типа золоченых пуговиц мотается. Экзотика, короче. Подходит ко мне, на ковре распластанному, эта самая экзотика и начинает задушевно улыбаться. А я внутри себя начинаю стенать и плакать, потому как еще одной ненормальной бабы мне уже не вынести и грыжа мошонки мне обеспечена вместе с неоперабельным ущемлением крайней плоти!
- Что ты несешь, дурак, таких и болезней-то нет…
- Вот если бы эта баба на меня насела, то были бы! - глубокомысленно поднял палец Степан. - Но бог миловал. Постояла она надо мной, оглядела всего с головы до копчика и повернулась к Надежде со словами: "Ты покрупнее жертву не могла найти? Кошелка ты дырявая! Тебе бы только о промежности своей думать, а не о деле! Смотри, Аукера, не исполнишь своего замысла, лишишься и того, что имеешь!"
Надежда ей что-то принялась вякать на иностранном языке. Поругались они так минуты две-три, потом Вупи махнула рукой:
- Ладно, хватит препираться! Пора дело делать.
Достала откуда-то (из воздуха, что ли?!) длинный ремень и вокруг меня его уложила. Я было подняться хотел, но тетка так на меня глянула, что я обратно лопатками в ковер вжался и только глазами за процессом наблюдаю.
А от ремня этого пованивает как-то странно. Пригляделся я: елы-палы, это ж змеи дохлые, между собой за хвосты и головы связанные!
- Змеи? - переспросил Викентий.
- Они самые! И их там было потом - сказать страшно.
- Ну… Ты все-таки говори. Может, банан съешь?
- "Съешь"! Я, Кешаня, с тех пор как в этой больничке оказался, и рад бы что поесть, да не могу: тут же все обратно выхлестывает!
- Что врачи говорят?
- Отходняк, говорят, после наркоза. А я так сам себе думаю: это все со мной из-за того, что Надежда и ее Вупи тогда делали. Ты слушай…
Вупи эта тоже заголилась (чулки, правда, оставила), но там смотреть не на что: живот отвис, задница размером с кресло; отстой, короче. Вот. И легла Вупи на ковер слева от меня, а Надежда лежит справа. И ни ногой, ни рукой они за ремень вонючий не цепляются. Полежали-полежали, да и запели. Мотив, знаешь, знакомый: вроде "Ой, мороз, мороз!", а слова все непонятные. И жуткие какие-то. Потому что под эти песнопения со всех углов, из-под ковров, с тренажеров, с потолка даже полезли змеи! Но ко мне, правда, ни одна тварь ползучая не приблизилась даже, видно, из-за ремня. А уж по этим бабам как змеи ползали - триллер, и только! Смотрю: у Надежды к грудям две змеи присосались, одна вокруг головы обвилась, с извращенкой этой лижется-целуется, а еще один, здоровенный такой, вроде удава, прямо промеж ног полез! Гляжу на черномазую: та совсем под змеями скрылась, одни глаза блестят, жутко так. И уже ничего не слышно в комнате, кроме змеиного шипения… Чувствую, сознание у меня от этого мутится, и тут…
Надежда и Вупи разом руки, обвитые змеями, подняли да как закричат: "Алулу Оа Вамбонга! Алулу Оа Вамбонга! Алулу Оа Вамбонга!"
- Это ведь настоящее имя того самого Луи! - воскликнул, не помня себя, Викентий.
- Знаю, - хмуро кивнул Степан. - Тут я его и узрел. Он с потолка спускался, полупрозрачный такой. Сам смуглый, а одежды вроде простыней, белые. И на голове что-то блестящее, наподобие короны. А глаза нечеловечьи - цвета расплавленного золота глаза.
- И что?!
- Он метаться стал под потолком, а змеи все за ним. Но, видно, он змей не очень любил, потому приземляться на пол не стал и еще принялся в тварей ползучих какими-то блестящими дротиками кидать, да метко так! Я ему ору: "Мужик, вали отсюда, тут сплошной экстрим, и меня с собой захвати!" Тут он на меня и поглядел… - Степан замолчал, откинулся на подушку, полуприкрыл глаза.
- И что? Что? - назойливо вопрошал Викентий, которому весь рассказ Степана мог показаться фильмом в жанре экшн, кабы не его собственная жизнь. - Степан, ты не молчи только. Тебе плохо? Воды? Пива?
- Ничего не надо, - изменившимся, осевшим каким-то голосом заговорил Степан, не открывая глаз. - Он увидел меня - единственного защищенного от змей, и… Дальше ничего не было. Темнота. Наверное, я сознание потерял. Надолго. Очнулся от боли и увидел, что негритоска и Надежда пальцами режут мне живот и вкладывают туда змею… Но я понял, что это бред, и опять отключился. Совсем очнулся уже здесь, в клинике. Оказалось, врачи меня подобрали прямо у порога, я весь кровью истекал. Они меня на операционный стол, вскрыли - а у меня внутри нож был золотой. В виде змеи. Нож они, конечно, себе забрали и теперь говорят, что у меня был аппендицит. Такого аппендицита заклятому врагу не пожелаешь…
Речь Степана становилась все тише и несвязней, Викентию пришлось наклониться к подушке, чтобы слышать, о чем говорит друг.