- А чего ж удивляться? В наше время люди станут пить все, что только можно достать. Как ты, и как я. - С этими словами мистер Харди поднял голову и взглянул на Стюарта. - А знаешь у кого имеется спиртное? Я имею в виду настоящее спиртное, хотя трудно сказать откопал он где-то довоенный запас, или делает его сам.
- В районе Залива ни у кого.
Харди возразил:
- У Эндрю Гилла, торговца табачными изделиями.
- Что-то верится с трудом. - Стюарт затаил дыхание, мгновенно насторожившись.
- Впрочем, в любом случае запасы у него небольшие. Я видел лишь одну литровую бутылку бренди. И мне довелось сделать из нее лишь один глоток. - Харди криво усмехнулся и облизнул губы. - Думаю, тебе бы тоже понравилось.
- И сколько же он просил за нее? - Стюарт постарался, чтобы вопрос прозвучал как можно равнодушнее.
- Тебе бы было не по карману.
- И… оно на вкус как настоящее? Как довоенное ?
Харди усмехнулся и снова принялся за работу.
- Вот именно.
"Интересно, что же за человек этот Эндрю Гилл, - подумал Стюарт. - Должно быть здоровенный мужик, бородатый, в жилете… ходит, опираясь на трость с серебряным набалдашником; этакий великан с волнистыми снежно-белыми волосами и импортным моноклем в глазу. Да, представляю его себе воочию. Скорее всего, у него "ягуар", теперь, конечно, переделанный под дрова, и, тем не менее, все тот же роскошный мощный "Марк-XVI-Салун".
Заметив мечтательное выражение на лице Стюарта, Харди чуть подался к нему и сказал:
- Могу тебе сказать, что он еще продает.
- Небось, английские трубки?
- Да, их тоже. - Харди понизил голос. - Фотки с девочками. В разных там позах… ну, сам понимаешь.
- Не может быть! - прошептал Стюарт, воображение которого тут же разыгралось. - Ушам своим не верю.
- Богом клянусь. Самые что ни на есть довоенные календари с девочками, начиная с 1950 года. Само собой, они стоят целое состояние. Слыхал, будто за плейбоевский календарь 62-го года отвалили целую тысячу серебряных долларов. Правда, это было где-то далеко на востоке - то ли в Неваде, то ли где-то в тех краях. - Харди явно загрустил, взгляд его теперь был устремлен в пространство, и он явно забыл о своем капкане.
- В том магазине, где я работал до Бомбы, - сказал Стюарт, - в телевизионном, в мастерской стенки были просто увешаны такими календарями. Но, само собой, они все сгорели. - По крайней мере, так я всегда считал.
Харди рассеянно кивнул.
- Представьте себе человека, который копался бы в каких-нибудь развалинах, и вдруг наткнулся на остатки склада с календарями с девочками. Представляете? - Его мозг сейчас работал как бешеный. - Сколько бы он мог заработать? Миллионы? Ведь он мог бы получить за них недвижимость… да что там! Он мог бы приобрести целое графство!
- Это точно, - кивнул Харди.
- То есть, я хочу сказать, что он стал бы сказочно богат. Ходят слухи, будто их снова понемногу начали печатать где-то на Востоке, вроде бы в Японии, но только качество совсем никакое.
- Точно, я такие видел, - подтвердил Харди. - Топорная работа. Просто искусство их изготовления практически кануло в небытие. Утраченное, одним словом, искусство. Причем, возможно, навсегда.
- А вам не кажется, что это результат отсутствия соответствующих девушек? - заметил Стюарт. - У нас же теперь все такие тощие, беззубые. Сами посудите, какие можно делать календари, когда у большинства девушек тело покрыто шрамами от радиационных ожогов, и они совсем беззубые?
Харди разумно заметил:
- Думаю, подходящие девушки имеются. Правда, не знаю где - может в Швеции, или Норвегии, а может и вообще где-то у черта на куличках… типа на Соломоновых островах. Я убежден в этом потому, что так говорят моряки с приходящих к нам судов. Но я с тобой согласен в одном: ни в Штатах, ни в Китае, ни в России, короче, в тех странах, куда упали бомбы, их днем с огнем не сыщешь.
- А может мы смогли бы их отыскать, - спросил Стюарт. - Тогда можно было бы начать свой бизнес.
После некоторого раздумья, Харди ответил:
- Пленки для съемок больше нет. Не осталось химикатов для ее обработки. Хорошие камеры в большинстве своем были либо уничтожены, либо пропали. Кроме того, большими тиражами печатать календари негде. Но, даже, если тебе и удастся их отпечатать…
- Но все же, если бы кому-нибудь удалось бы отыскать девушку без ожогов и с хорошими зубами, ну, знаешь, с такими, какие у них были до войны…
- Знаешь, могу сказать, какой можно бы было организовать хороший бизнес. Я много об этом думал. - Харди задумчиво разглядывал Стюарта. - Иголки для швейных машин. За них можно назначать любую цену, какую угодно.
Стюарт встал и, размахивая руками, принялся расхаживать по мастерской.
- Послушайте, я чувствую, когда светит реальное дело, а такого я уже наелся до отвала. Меня больше не интересует торговля вразнос - я сыт ей по горло. Я уже продавал алюминиевые кастрюли, сковородки, энциклопедии, потом телевизоры, а теперь вот торгую этими капканами. Не спорю, капканы хорошие, и люди их здорово покупают, просто чувствую, что мне предстоят более крупные дела.
Харди лишь нахмурился и невразумительно хмыкнул.
- Я вовсе не хотел обижать вас, просто мне хочется приподняться. Иначе я не могу: ты или растешь, или хиреешь, а может и попросту спиваешься. Война отшвырнула меня на годы назад, впрочем, как и всех нас. Сейчас я там же, где был и десять лет назад, и ничего хорошего в этом не вижу.
Харди, задумчиво почесал нос и спросил:
- Интересно, а что же у тебя было на уме?
- Ну, например, вдруг бы я нашел мутировавшую картошку, которая смогла бы прокормить всех на свете.
- Всего одну картошку?
- Нет, конечно, я имею в виду новую разновидность картофеля. Не исключено даже, что я мог бы стать великим селекционером - навроде Лютера Бербанка. Сейчас ведь наверняка повсюду появились миллионы растений-мутантов - во всяком случае, судя по тому, сколько мутантов животных и людей появилось здесь, в городе.
Харди заметил:
- Может, тебе бы даже удалось найти разумные бобы.
- Я вовсе не шучу, - спокойно ответил Стюарт.
Они несколько мгновений молча смотрели друг на друга.
- Собирать гомеостатические капканы, уничтожающие мутировавших кошек, собак, крыс и белок, - наконец заметил Харди, - это истинная услуга человечеству. А ты рассуждаешь как ребенок. Может и коня нашего съели, пока ты шлялся по Сан-Франциско…
В комнату вошла Элла Харди и объявила:
- Обед готов, пошли за стол, пока все горячее. Сегодня у нас запеченная тресковая голова, и чтобы купить ее мне сегодня целых три часа пришлось отмучаться в очереди.
Мужчины поднялись.
- Пообедаешь с нами? - спросил Харди Стюарта.
При мысли о запеченной рыбьей голове у Стюарта просто слюнки потекли. Он был не в силах отказаться, поэтому просто кивнул, и последовал за миссис Харди в кухню, заодно представлявшую собой и столовую на задней половине дома. Он уже с месяц как не пробовал рыбы - в Заливе ее почти не осталось, поскольку большая часть косяков ушла и больше так никогда и не вернулась. А те, которых время от времени все же выуживали, частенько оказывались радиоактивными. Но это, в принципе, большого значения не имело, поскольку люди постепенно приучились есть и таких. Теперь люди вообще готовы были есть все что угодно, поскольку это стало вопросом выживания.
Дочка Келлеров, дрожа от страха, сидела на смотровом столе, и доктор Стокстилл, ощупывая ее худое бледное тельце, вспомнил шутку, которую много лет назад, еще задолго до войны видел по телевизору. Какой-то испанский чревовещатель, говоривший от имени курицы… курица сносит яйцо, и говорит:
- Сын мой, - говорит курица, обращаясь к яйцу.
- А ты уверена? - спрашивает чревовещатель. - Вдруг это твоя дочь?
А курица с достоинством отвечает:
- Я свое дело знаю.
"Девочка - определенно дочь Бонни Келлер, но, - подумал доктор Стокстилл, - явно не дочь Джорджа Келлера, в этом я уверен… я свое дело знаю. Интересно, с кем же это у Бонни Келлер была связь семь лет назад? Девчушка явно была зачата в то время, когда разразилась война. Но явно и то, что зачата после того, как упала Бомба - это тоже очевидно. Может, это произошло в тот самый день, - подумал он. - Да, это, пожалуй, вполне в духе Бонни: броситься в чьи-то объятия именно в тот момент, когда с неба посыпались бомбы, когда миру приходил конец, чтобы пережить краткий, отчаянный пароксизм любви с каким-то, возможно даже совершенно незнакомым человеком, с первым встречным…и вот результат".
Девочка улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ. Внешне Эди Келлер казалась совершенно нормальной, физические уродства отсутствовали. Черт побери, как жаль, что у него нет рентгеновского аппарата. Поскольку…
Вслух он сказал:
- Расскажи мне побольше о своем братишке.
- Ну, - ответила Эди Келлер тонким голоском, - я все время разговариваю с братишкой, и иногда он отвечает, но чаще всего он спит. Да он почти все время спит.
- А сейчас он тоже спит?
Девочка немного помолчала.
- Нет, сейчас он не спит.
Поднявшись и подойдя к ней, доктор Стокстилл спросил:
- А ты не можешь мне показать где именно он находится?
Девочка указала на левую часть тела, куда-то, насколько он понял, в район аппендикса. Болело у нее именно там. Как раз поэтому девочку и привели к нему - Бонни и Джордж были встревожены. Они знали о существовании братика, но считали его воображаемым, выдуманным товарищем по играм, составлявшим компанию их дочери. Доктор и сам поначалу так считал, поскольку Эди была единственным ребенком в семье, - он это знал - но она упорно продолжала говорить о братишке. Биллу было столько же лет, сколько и ей. И, само собой, как она сообщила доктору, родился он одновременно с ней.
- Почему же само собой? - спросил он, начиная осмотр - родителей девочки он отправил в соседнюю комнату, так как малышка в их присутствии была слишком замкнутой.
Эди, как всегда серьезно и спокойно, ответила:
- Потому что он мой брат-близнец. Как же иначе он бы мог быть внутри меня? - Подобно курице испанского чревовещателя она говорила твердо и уверенно - она тоже знала свое дело.
За послевоенные годы доктор Стокстилл имел дело со многими мутантами, со множеством странных и экзотических вариантов человеческих особей, которые теперь под гораздо более спокойным - хотя и затянутым дымкой небом - буквально процветали. Чем-либо удивить доктора было очень трудно. Но вот такое - ребенок, девочка, у которой в паховой области обитает братишка-близнец! Билл Келлер находился внутри нее вот уже семь лет, и доктор Стокстилл, слушая малышку, верил ей; он знал, что такое возможно. Это был не первый случай такого рода. Если бы у него был рентгеновский аппарат, он бы наверняка увидел маленькое сморщенное тельце, размером, скорее всего, не больше крольчонка. В принципе, он мог бы определить его наличие и на ощупь… он начал осторожно пальпировать ее бока и живот, и буквально сразу нащупал нечто твердое. Да, головка в нормальном положении, тело целиком в брюшной полости, с ручками и ножками. Когда-нибудь девочка умрет, тогда сделают вскрытие и обнаружат крошечного морщинистого мужчину, возможно с седой бородой и совершенного слепого… ее брата, размером по-прежнему не больше крольчонка.
Вообще то, Билл в основном спал, но время от времени они с сестренкой разговаривали. О чем же они говорили? Что вообще он мог знать?
На этот вопрос у Эди был ответ.
- Ну, он не очень много знает. Он ничего не видит, но думает. Вот я и рассказываю ему о том, что творится вокруг, поэтому он всегда в курсе дела.
- И чем же он интересуется? - спросил Стокстилл. Он уже закончил осмотр; с тем скудным набором инструментов и возможностей для проведения анализов больше ничего сделать было нельзя. Во всяком случае, правота девочки подтвердилась, и это было уже что-то. Вот только он не смог взглянуть на эмбрион, или извлечь его - последнее вообще решительно исключалось, хотя и было бы желательно.
Эди подумала и ответила:
- В общем, больше всего он любит слушать про еду.
- Про еду! - с удивлением переспросил Стокстилл.
- Ага. Вы же знаете, он сам есть не может. Вот он всегда и просит меня рассказывать, что я ела на обед, поскольку, в конце концов, пища до него все же доходит… так или иначе. Иначе как бы он мог жить, верно ведь?
- Верно, - согласился Стокстилл.
- Он получает ее от меня, - продолжала Эди, натягивая кофточку, и медленно застегивая ее. - И хочет знать, что именно ему достанется. Особенно ему нравится, когда я ем яблоки или апельсины. А еще… он любит слушать разные истории. Например, про разные места. Особенно, про далекие, вроде Нью-Йорка. Мама рассказывает мне про Нью-Йорк, а потом я пересказываю ему. Он мечтает когда-нибудь побывать там, и посмотреть на что это похоже.
- Но ведь он не может смотреть?
- Зато я могу, - возразила Эди. - Это почти одно и то же.
- Ты, видно, очень заботишься о нем, да? - спросил глубоко тронутый Стокстилл. Для девочки это было нормально, ведь она прожила с этим всю жизнь, и другой жизни просто не мыслила. "Не существует такого понятия, - вдруг осознал он, - как "противоестественное". Это просто вопреки всякой логике. В каком-то смысле нет никаких мутантов, никаких биологических аномалий, разве что в статистическом смысле. Да, конечно, ситуация необычная, но она не должна нас пугать, напротив, мы должны радоваться. Жизнь хороша сама по себе, и это одна из форм ее проявления. Здесь нет ничего особенно болезненного, жестокого, нет никакого страдания. На самом деле, реальны лишь нежность и забота".
- Вот только боюсь, - неожиданно сказала девочка, - что он когда-нибудь умрет.
- Не думаю, - сказал Стокстилл. - Скорее всего, он будет расти. А это может вызвать проблему - твоему телу станет трудно вмещать его.
- И что же тогда будет? - Эди уставилась на него своими большущими темными глазенками. - Он что - тогда родится, что ли?
- Нет, - ответил Стокстилл. - Для этого он помещается не там, где надо. Придется извлекать его хирургическим путем. Вот только… жить он не сможет. Он может жить только так, как живет сейчас - внутри тебя. - "Паразитировать на тебе", - подумал доктор, но вслух говорить не стал. - Ладно, будем волноваться об этом, когда придет время, - сказал он, погладив девочку по голове. - Если оно придет, конечно.
- А мама с папой не знают, - сказала Эди.
- Понимаю, - ответил Стокстилл.
- Я рассказывала им о нем, - продолжала Эди, - но… - Она рассмеялась.
- Ни о чем не беспокойся. Продолжай поступать, как поступала всегда. Все уладится само собой.
Эди сказала:
- Я рада, что у меня есть братишка. С ним мне не так одиноко. Даже когда он спит, я все равно чувствую его присутствие, знаю, что он со мной. Это вроде того, будто у меня внутри ребеночек. Конечно, я не могу катать его в колясочке, пеленать его и все такое, зато могу с ним разговаривать, и это просто здорово. Вот, например, я рассказывала ему о Милдред.
- А кто такая Милдред? - озадаченно спросил он.
- Ну, вы же наверняка знаете. - Девочка улыбнулась такой его неосведомленности. - Это же та девушка, которая все возвращается и возвращается к Филиппу, и портит ему жизнь. Мы про них слушаем каждый вечер. Спутник.
- Ах, ну да, конечно. - Она имела в виду роман Моэма, который читал вслух Дэнджерфилд. "Трудно даже представить, - подумал доктор Стокстилл, - что этот растущий в ее теле паразит, обитающий в неизменной влажной темноте, питающийся ее кровью, неведомо каким образом слушает ее пересказ знаменитого романа…что делает Билла Келлера в какой-то мере частью нашего общества. И, к тому же, по-своему, как-то карикатурно, но все же участвует в общественной жизни. Бог знает, что он там понимает в этой книге. Размышляет ли о нашей жизни? Думает ли он о нас?"
Нагнувшись, доктор Стокстилл чмокнул девочку в лобик.
- Ну ладно, - сказал он, подводя ее к двери. - Теперь можешь идти. Только я еще минутку поговорю с твоими папой и мамой. Там в приемной на столике лежит несколько очень старых настоящих довоенных журналов, почитай пока. Только осторожно.
- А потом мы пойдем домой и будем обедать, - радостно сказала Эди, распахивая дверь в приемную. Джордж и Бонни, увидев ее, поднялись, лица их были встревожены.
- Прошу вас, - пригласил их доктор Стокстилл, а когда они прошли в кабинет, прикрыл за ними дверь. - Никакого рака у нее нет, - начал он, обращаясь к Бонни, которую хорошо знал. - Конечно, это какая-то опухоль, сомнений нет. И не могу сказать, насколько она увеличится. Но я считаю, особых оснований для беспокойства нет. Возможно, к тому времени, когда она разрастется настолько, что потребуется хирургическое вмешательство, наша медицина достаточно разовьется, и будет способна справиться с проблемой.
Келлеры облечено перевели дух - до этих его слов они заметно нервничали.
- Можете отвезти ее в университетскую клинику в Сан-Франциско, - предложил Стокстилл. - Там, вроде бы, проводят небольшие операции… но, честно говоря, будь я на вашем месте, я бы этого делать не стал. "Лучше вам не знать правды, - подумал он. - Вам будет трудно с ней смириться…особенно тебе, Бонни, учитывая обстоятельства в которых произошло зачатие. У тебя очень легко может развиться чувство вины". - Она здоровая девочка и радуется жизни, - сказал он. - Оставьте все как есть. Эта опухоль у нее с рождения.
- Да неужели? - воскликнула Бонни. - Никогда не замечала. Наверное, я не слишком хорошая мать, я всегда так загружена общественной работой…
- Доктор Стокстилл, - вмешался Джордж Келлер, - позвольте задать один вопрос. Может Эди… какой-то необычный ребенок?
- Необычный? - осторожно переспросил Стокстилл.
- Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.
- То есть вы хотели спросить, не мутант ли она?
Джордж был бледен, лицо его было по-прежнему мрачно - он ждал ответа. Стокстилл видел это, и понимал, что несколькими пустыми фразами тут не отделаешься. Поэтому, он сказал:
- Полагаю, именно так вы и считаете. Но почему вы задали этот вопрос? Разве вы замечали в ней какие-нибудь отклонения от нормы? Или она выглядит как-нибудь чудно?
- Никаких отклонений у нее нет, - в материнском порыве сказала Бонни. Она крепко держала мужа за руку, прижимаясь к нему. - Господи, да это же очевидно, она выглядит абсолютно нормально. Иди ты к черту, Джордж. Что с тобой? Как можно так относиться к собственной дочери? Может, ты устал от нее, или что-нибудь в этом роде?
- Есть люди с отклонениями, которые трудно заметить, - возразил Джордж Келлер. - Кроме того, я постоянно вижу много детей, более того, я вижу всех детей, и научился различать подобные вещи. Какой-нибудь небольшой горбик, который на поверку оказывается ненормальным явлением. Сами знаете, на нас, школьных работников, возложена обязанность отправлять всех детей с отклонениями от нормы в государственный интернат для специального обучения. Вот я и…