Господин Аткин выпустил из пальцев спасительную теплоту и внезапно вскочил с постели.
- Вы тоже предаете меня, - сказал он с упреком, - хорошо! Пусть они идут! Я сумею умереть, как умер Юлий Цезарь!
Он вытянулся во весь рост, закутавшись в простыню, откинув голову и скрестив руки на груди, не замечая, что левая нога его попала в сосуд, стоящий у кровати.
В замке щелкнул ключ, дверь распахнулась, и в свете фонарей на пороге показался человек, окруженный солдатами.
- Господин Аткин, - позвал он, всматриваясь в темноту.
В камере было тихо.
- Господин Аткин, - повторил он.
Софи протянула руку и крепко ущипнула неподвижную статую в простыне.
- Да отвечайте же, наконец! Что вы, оглохли?
Статуя шевельнулась, и в камере прозвучал срывающийся и визгливый голос:
- Солдаты! Вы пришли исполнить приказ? Я готов! Расскажите детям, как умер человек, любивший отечество и демократию.
Стоявший на пороге громко засмеялся.
- Господин Аткин, - сказал он в третий раз, - выходите! Вы свободны!
Господин Аткин рванулся вперед, как ядро, выброшенное катапультой. Подброшенный его ногой сосуд с треском разлетелся об стену.
- Что? Что вы говорите? - крикнул он, хватая неизвестного за руки.
- Я говорю, что вы свободны, - ответил освободитель под хохот солдат.
- Кто вы?
- Неужели вы не узнаете меня? Я баронет Осборн. Но поспешите. У нас мало времени. Быстрей!
Господин Аткин повис на шее баронета со слезами радости. Потом он ухватил его за руку и подтащил к постели.
- Софи! Дорогая Софи, - вскричал он в исступлении, - это баронет. Обнимите же его, обнимите нашего спасителя!
- Вы не в своем уме, - ответила подруга президента, - уйдите, я раздета.
- Софи! Я умоляю вас не стесняться. Баронет спас нам жизнь. Я требую, чтобы вы поблагодарили его.
Но баронет уклонился и пощадил стыдливость Софи.
- Будьте добры одеваться быстрей. Может подняться переполох. Нам нужно немедленно уходить.
Господин Аткин наконец опомнился и стал молниеносно одеваться.
При этом он тщетно пытался напялить в рукава брюки, растерялся окончательно и с большим трудом был одет ржавшими солдатами.
Президента вместе с подругой вывели на улицу, усадили в приготовленный автомобиль и, после бешеного бега по сонным улицам, перевезли на шлюпке на один из наутилийских транспортов, где его встретила заливающаяся радостными слезами преданная дочь.
После первых объятий и приветствий господин Аткин вдруг осмотрелся по сторонам с явным беспокойством и тревогой.
- Лола, - сказал он дрожащим голосом, ощупывая глазами стены каюты, как будто хотел проникнуть взглядом насквозь, - а где же ваша мать?
Лола горестно опустила ресницы.
- Я должна сообщить вам, папа, - ответила она, - ужасную весть. Выслушайте ее с возможным спокойствием. Мама вышла замуж за толстого Баста.
Господин Аткин выпрямился, как тополь после порыва ветра. Лицо его просияло искренней радостью, но он подавил ее и торжественно поднял руку.
- Дочь моя, - начал он величественно, - мне горько говорить это в вашем присутствии. Когда я был молод и легкомыслен, подобно вам, и собирался жениться на вашей матери, мой покойный отец принес мне медицинскую энциклопедию и, чтобы предостеречь меня от неверного шага, прочел мне страницу, на которой рядом исторических примеров доказывалось, что женщины, страдающие резкой худобой, не склонны беречь честь домашнего очага и обладают развратными наклонностями. Я не поверил тогда моему отцу, но после я имел возможность убедиться в его правоте, и теперешний поступок вашей матери прямо подтверждает мнения медицинских авторитетов. Она нарушила долг супружеской верности, и я презираю ее.
При этих словах господин Аткин нежно обнял талию Софи, склонившей голову на его плечо.
- Я не могу судить маму, - сказала с легкой улыбкой Лола, - но вы, отец, всегда будете для меня примером в супружеской жизни.
Господин Аткин поцеловал дочь и немедленно поинтересовался узнать об обстоятельствах своего освобождения.
Лола удовлетворила его любопытство, сообщив, что сэр Чарльз, уступая ее слезам и горю, а также просьбам баронета Осборна, разрешил последнему произвести эту маленькую экспедицию, поставив непременным условием, чтобы господин Аткин немедленно покинул территорию Итля.
- Я не знаю, папа, захотите ли вы сами остаться на этой безнравственной и неблагодарной земле, что же касается меня, то я окончательно решила отряхнуть ее прах. Фрэди поможет мне в этом.
- Баронет очень милый молодой человек, - сказал президент, - и, во всяком случае, он никогда не будет такой скотиной, как принц Лейхтвейс, который так гнусно забыл, что я кормил его в течение года на свои скромные средства. Кстати, почему сэр Осборн ушел? Мне хотелось бы поблагодарить его.
- Будьте спокойны, папа! Вам не придется кормить Фрэди. У него есть дома свой метрдотель. Фрэди будет есть собственные обеды и кормить меня, потому что он сделал мне предложение, и я ответила ему согласием. Я прошу вашего благословения, но, если вы не захотите, мы сможем обойтись и без него.
Господин Аткин положил руку на плечо дочери.
- Дочь моя! Хотя вы и молоды еще, но молодость не препятствует семейному счастью. Из примеров Библии мы видим, что жены пророков и святых отцов вступали в брак в самом раннем возрасте, и, несмотря на это, церковь чтит их память. Я согласен.
Лола подошла к двери в кают-компанию и открыла ее.
- Фрэди! Пожалуйте сюда на минуту.
Баронет немедленно появился.
- Папа согласен, - сказала Лола, беря его руку, - благословите нас, папа, - продолжала она, подходя вместе с баронетом к господину Аткину, - я думаю, что Фрэди будет мне хорошим мужем. Он находит мои платья достаточно открытыми и мой темперамент вполне удовлетворительным. Кроме того, он достаточно красив для мужа.
- Дети мои, - провозгласил господин Аткин, возлагая руки на головы Лолы и баронета, - примите благословение несчастного старца, лишенного всего. Будьте счастливы, не забывайте бога и своих детей…
- Папа, вы говорите глупости, - прервала Лола, - у Фрэди полный ящик необходимых средств наутилийской фабрикации. Они вполне надежны…
- Не прерывайте меня, дочь моя, - в свою очередь, возмутился господин Аткин, - своих детей, говорю я, воспитайте в духе чистой демократии, ибо я провижу, что во всем мире скоро восторжествуют идеи демократии.
- Папа! Это же совершенная бестактность. Фрэди ближайший родственник его величества короля Гонория, а вы говорите при нем подобные мерзости, покраснела Лола.
Господин Аткин полузакрыл глаза и сквозь ресницы взглянул на дочь торжествующим взглядом.
- Вы удивительно нетерпеливы, дочь моя. Вы не даете даже докончить мысли. Я совершенно сознательно утверждаю, что демократия восторжествует во всем мире. Это так, и это будет лучшей гарантией незыблемости монархического строя, ибо ни одна общественная группа не питает такой преданной и прекрасной любви к своим монархам, как демократия.
Господин Аткин расцеловался с обрученными и проследовал вместе с ними в кают-компанию транспорта, где офицеры приветствовали их звоном бокалов, поднятых в честь баронета и его невесты.
За холодным ужином господин Аткин был очень оживлен и весело беседовал с офицерами о событиях истекших дней, проклиная короля Максимилиана, показавшего всю черноту своей души по отношению к лорду Орпингтону и Наутилии.
Он выразил глубокое сожаление, что не смог убедить сэра Чарльза в ненужности государственного переворота, который только осложнил положение.
- Бросьте, папа, - сказала Лола, - если вам еще не надоела политика, вы сможете заняться ею по приезде в Наутилию. Фрэди поможет вам пройти в парламент, и там вы можете болтать все, что придет вам в голову.
Господин Аткин покачал головой:
- О, нет! Я только отдаю дань воспоминаниям. Я окончательно решил покинуть политическую арену. У меня есть средства, чтобы прожить покойно. Я думаю, что мне удастся открыть фабрику вязаного белья. Я слыхал, что в Наутилии это самое выгодное предприятие.
В окна кают-компании начала пробиваться слабая голубизна рассвета. Офицеры поднялись и пожелали господину Аткину покойного сна.
Фрэди, внимательно смотревший за ужином на подругу президента, проводил Лолу в ее каюту и, вернувшись, предложил указать господину Аткину его помещение.
Сопровождая его по коридору, он продел руку под локоток Софи и, нежно прижав его, шепнул:
- Вы мне безумно нравитесь! Я жажду вас! Могу ли я надеяться?
Софи испуганно взглянула на него.
- Баронет Осборн, - шепнула она, - ведь у вас невеста?
- Какие пустяки! - ответил Фрэди, - всему свое время! Решайтесь!
Софи освободила свою руку.
- Вы дерзкий мальчишка, - шепнула она на пороге каюты, - и заслуживаете презрения… который номер вашей каюты?
21. "Нюхайте воду"
Дежурный радиотелеграфист под утро уснул в кабинке. Голова его в рыжеватых завитках упала на лакированный столик, на котором валялись в изобилии апельсинные корки от вчерашнего десерта радиотелеграфиста.
В розоватом свете лампочки под бумажным колпаком волосы его казались такими же оранжевыми, как корки, запутавшиеся в них.
Металлическая дуга наголовья сползла набок, и телефонная раковина висела на одном ухе.
Радиотелеграфист с вечера прослушал концерты и лекции на всех языках, после полуночи долго ловил какие-то непонятные свисты и вопли, несшиеся из неведомых пустынь вселенной, отправил в Атлантический океан крепкое ругательство и, зевнув, предался сну. В эту ночь больше не предвиделось ничего интересного.
В открытый иллюминатор каюты доносилось шелковое плескание волны, и каждые полчаса стенные часы вызванивали такты торжественного гимна "Боже, храни короля", ибо радиотелеграфист состоял в службе его величества Гонория XIX и находился на борту "Беззастенчивого".
Около трех часов ночи в телефоне, прижатом к уху спящего, заворковало и забулькало. Таинственный голос кричал из него в ухо телеграфиста. Он заворочался, промычал и вдруг быстро поднял голову, уже покорный долгу и внимательный, как будто сон и не прикасался к нему.
Он положил пальцы на эбонитовые шишечки конденсаторов и повертел их. Голос, звучавший из ниоткуда, стал ясным. Длинные и короткие скрипы, перемежаясь, начали складываться в слова.
Телеграфист расшифровал сигнал, призывающий к вниманию, и, нажав отправной рычажок, ответил: "Алло! "Беззастенчивый". Слушаю вас".
Мембрана коротко скрипнула ехидным, как будто смеющимся, скрипом и на секунду смолкла. Телеграфист придвинул блокнот и сжал пальцами карандаш.
На новый скрип рука его ответила скачущей беготней по блокноту, но после первых же строк, легших на бумагу, он подскочил на месте и выронил карандаш из пальцев.
Откинувшись на полукруглую спинку стула, он беспомощно замигал светлыми глазами, с недоумением поглядел на исписанный листок и решительно нажал снова рычаг отправления.
Высоко вверху, на кончике ажурной мачты флагманского дредноута, антенна прошелестела голубоватыми искрами. Искры ушли в пространство, сложившись в тревожные слова: "Повторите, я не понимаю, повторите, повторите".
Но пространство ответило просто: "Вы поняли, как надо. Слушайте до конца".
Радиотелеграфист пожал плечами и обратился в безвольный слуховой аппарат.
Но по мере того, как блокнот заполнялся словами, брови принимающего поднимались все выше и изгибались все острее.
И когда утих последний звук, радиотелеграфист стащил с головы прибор, как будто он грозил раздавить ему череп, и вскочил со стула, держа в руках запись.
- Однако же, - сказал он вслух, - я думаю, что такой радиограммы он не получал со дня рождения. Что, они с ума сошли?
Он отошел к двери и нажал кнопку звонка. Вестовой вырос в ней, бесшумный, как тень отца Гамлета.
- Разбудите тотчас же лейтенанта Уимбли и попросите его срочно прийти сюда, - приказал радиотелеграфист и уселся переписывать начисто принятую радиограмму.
Лейтенант Уимбли, старший радиотелеграфный офицер "Беззастенчивого", появился в кабинке не слишком скоро. При входе он зажмурился от яркого света и запахнул лиловую ночную пижаму.
- В чем дело, Дик? Ради какого землетрясения вы подняли меня с постели? - полусмешливо, полусердито спросил он.
- Простите, сэр, но я не стал бы тревожить вас из-за такой мелочи, как землетрясение.
- Тогда что же? Война?
- Нет, сэр!
- Биржевая паника?
- Нет!
- Что же случилось, черт возьми? Да не тяните же!
- Прочтите сами, сэр, - ответил радиотелеграфист, подавая листок.
Лейтенант Уимбли взглянул на карандашные каракули и через минуту уставился в лицо подчиненного с необычайным выражением.
- Вы напились перед дежурством, - сказал он холодно, - вы знаете, как карается такой поступок, когда эскадра находится на боевом положении?
- Сэр, я непьющий и член Лиги по борьбе с алкоголем, - отозвался спокойно телеграфист.
- Дыхните мне в лицо, - приказал лейтенант. - Странно… не пахнет. Откуда вы приняли ее?
- С берега, сэр. Я сначала не поверил глазам, дал сигнал повторения. Повторили то же, слово в слово. Я думаю, сэр…
- Вам ничего не нужно думать, Дик, - прервал внезапно лейтенант Уимбли, - я думаю, что гораздо безопасней для вас будет совершенно забыть этот текст. Дайте-ка мне черновик.
Он спрятал черновик в карман и дополнил:
- Если хоть одна живая душа узнает содержание, вы будете сидеть в подводном карцере не меньше месяца.
И с этим обнадеживающим предупреждением лейтенант Уимбли покинул кабинку.
Радиотелеграфист уныло посмотрел ему вслед, подошел к аппарату, постоял и дал позывные Эйфелевой башне. Получив ответ, он хихикнул и простучал в эфир: "Чтоб вам подохнуть, жабоеды проклятые".
Лейтенант же Уимбли, не теряя времени, отправился на корму и разбудил флаг-офицера сэра Чарльза.
Оба офицера внимательно проштудировали еще раз злополучный квадратик бумаги, и флаг-офицер нерешительно промямлил:
- Н-не знаю… Я даже боюсь идти к нему с такой штукой.
- Вздор! - сказал решительно лейтенант Уимбли, - вы должны это сделать. Если мы не передадим ему сейчас, он все равно получит вторую, и вам же влетит за сокрытие. Не дурите, дорогой мой. Я подожду вас здесь.
Флаг-офицер вздохнул и заплетающимися шагами направился к каюте лорда Орпингтона. Он трижды стучал в дверь, с каждым разом все громче и настойчивее, пока не услыхал разгневанный сонный голос сэра Чарльза, спрашивающий, почему его будят в такой нелепый час.
- Необыкновенная радиограмма, сэр Чарльз, - поперхнувшись, ответил офицер.
- Что же, вы не могли подождать с ней до утра? - спросил великий полководец, представ перед подчиненным в одной рубашке.
- Она… она слишком необычайна, сэр, - теряя последние остатки хладнокровия, сказал перепуганный офицер, входя в каюту.
- Ну, что же, читайте, - приказал сэр Чарльз, закуривая папиросу.
- Я? - переспросил ошеломленный флаг-офицер, даже отступив назад.
- А кто же? Нас как будто здесь только двое?
- Я… я не смею, ваше превосходительство… мой язык… - пролепетал флаг-офицер.
- Что такое?.. Дайте сюда! - крикнул побагровевший сэр Чарльз, вырывая радиограмму. - Что это такое, что ваш язык не может выговорить?
Он прошел к столу и, приблизив листок к кенкетке, вцепился в него глазами.
Флаг-офицер стоял ни жив ни мертв и рискнул поднять глаза, только услыхав, как что-то обрушилось на стол с грохотом, показавшимся взволнованному офицеру пушечным выстрелом.
Перед ним было лицо сэра Чарльза, совершенно неузнаваемое в перекосившей его судороге ярости. Кулак лорда Орпингтона, упавший на стол, застыл на скомканной радиограмме.
Мы не станем больше играть в прятки с читателем. Правда, сэр Чарльз охотно отдал бы половину своей прекрасной и достойной общего уважения жизни, чтобы текст радиограммы не стал известен людям, у которых в душе нет ничего святого и которые не останавливаются перед издевательским осмеянием сановника, полвека с честью и славой служившего своему государю и родине.
Но события, ареной которых суждено было стать Итлю, получили слишком широкую огласку, и мы не находим нужным щадить безупречное имя наутилийского Баярда.
Карандаш радиотелеграфиста беспристрастно записал для потомства следующие страшные и неслыханные в истории дипломатических сношений слова:
"Заморскому шарлатану, кавалеру ордена великого грабежа, его милости лорду Орпингтону на флагманскую лоханку "Беззастенчивый".
Доводим до сведения вашего проходимства, что вкусная нефть велела низенько кланяться. Увеселительную поездку в нефтяной рай советуем отложить, так как при появлении столь высокого гостя будет устроен фейерверк, в который будут употреблены, все запасы нефти и который может повредить вашему бесценному здоровью.
Для грабежа нужно иметь на плечах голову, а не гнилой кочан.
Желаем приятного времяпрепровождения.
По поручению правительства Итля
премьер-министр герцог Коста".
Несколько мгновений дрожащий от ужаса флаг-офицер слышал только нечленораздельное шипение, пробивавшееся сквозь седые усы сэра Чарльза. Постепенно оно перешло в густой и низкий рев, из которого, наконец, вырвались слова:
- Кто принял этот… эту… это?
- Дежурный радиотелеграфист, сэр, - ответил чуть слышно офицер.
- На нок его!.. Повесить на ноке мерзавца!.. Немедленно! - крикнул сэр Чарльз таким голосом, что флаг-офицер откатился к двери, как куриное перо, подхваченное на улице внезапным порывом ветра.
- Стойте! - рявкнул лорд Орпингтон, когда подчиненный протискивался в дверь, - стойте, вам говорят!.. Сигнал!.. Боевую тревогу!.. Сейчас же десант!.. Вызовите мне адмирала Кроузона.
Офицер исчез. Он пронесся, как самум, мимо лейтенанта Уимбли, ожидавшего его в кают-компании, не ответив ни слова на вопрос, и двумя прыжками одолел ведущую на палубу лестницу.
Пока Уимбли собрался последовать за ним, и палубы донеслись беготня, крик, и резкий рев трубы горниста хлестнул по сонному рейду руладой боевой тревоги.
- Ого!.. Дело, видно, не в шутку, - сказал себе лейтенант и помчался в каюту одеваться.
Когда адмирал Кроузон появился в каюте сэра Чарльза, представитель Гонория XIX успел подавить прилив необузданной ярости и встретил моряка с непринужденной любезной улыбкой.