Джек кивнул. Джон пожал плечами и отвернулся к телефону. Когда Джек потянул из кармана пистолет, он чувствовал себя так, как если бы его поразил ледяной ток. Подойдя к Джону, он сильно ударил его тяжелой рукоятью за ухом. Когда ноги Джона подкосились, он нанес ему второй удар и, уже совершенно не владея своими нескоординированными движениями, споткнувшись о свою жертву, тоже рухнул на пол. Лежа на Джоне, он с ужасом заметил, что веки Джона дрогнули и что его другое воплощение смотрит на него тупо, но в сознании.
- Значит, так… - прошептал Джон как бы с сонным удовлетворением засыпающего ребенка. Он закрыл глаза, но Джек, всхлипывая, ударил его кулаком раз и еще раз, стараясь уничтожить свидетельство своей вины.
Когда он снова обрел способность рассуждать трезво, он скатился с Джона и, тяжело дыша, присел на корточки рядом с неподвижным телом. Затем поднялся, спустился по низкой лестнице в ванную и склонился над умывальником.
Он ощущал ледяное прикосновение кранов к своему лбу, совершенно так же, как во времена его молодости, когда он, совершив свой первый жуткий эксперимент с алкоголем, в той же самой позе ожидал, когда его организм очистится. Но на этот раз ощущение облегчения не удалось купить так дешево.
Бретон сполоснул лицо холодной водой, а затем вытерся, особенно осторожно обращаясь со сбитыми фалангами пальцев, из которых уже начала сочиться лимфа. Он открыл стенную аптечку в поисках перевязочных материалов и вдруг заметил пузырек со светло-зелеными треугольными таблетками. Они выглядели как снотворное. Бретон ознакомился с этикеткой и убедился, что не ошибся в своих предположениях.
Он прошел в кухню, налил стакан воды и понес ее в холл, где все еще лежал, распростершись на горчичного цвета ковре, Джон. Джек поднял его голову и постарался начинить его таблетками. Однако это оказалось делом куда более трудным, чем он предполагал. Рот и гортань находившегося без сознания Джона заполнялись водой, которая сразу же выливалась наружу в неистовом приступе кашля. Прошло много ценного времени, прежде чем ему удалось затолкать в Джека восемь таблеток.
Он отбросил пузырек, спрятал пистолет в карман и перетащил тело в кухню. Быстро обыскав карманы Джона, он нашел бумажник с документами, которые могли понадобиться ему в дальнейших делах, и связку ключей - на ней были и ключи от большого "линкольна".
Он вышел к автомобилю, перегнал его к тыльной части дома и поставил так, чтобы он касался задним бампером заросшей плющом решетки патио. Воздух был нагрет послеполуденным солнцем; из-за занавеса деревьев и кустарников по-прежнему доносился равнодушный ко всему треск машинки для стрижки газонов. Бретон открыл багажник машины и вернулся на кухню. Джон лежал неподвижно, как если бы был мертв, а лицо его было совершенно белым. Струйка крови стекала из носа на щеку.
Бретон вытащил тело из дома и погрузил его в багажник. Когда он засовывал туда ноги, то заметил, что Джон потерял одну туфлю. Опустив крышку багажника, но не заперев ее, он вернулся в дом. Туфля валялась тут же, за дверью. Бретон поднял ее, поспешил к "линкольну"- и столкнулся с Конвери.
- Извините, что я снова мешаю вам, Джон. - Голубые, широко расставленные глаза лейтенанта полиции были внимательны, подвижны, полны какой-то зловещей энергии. - Я, кажется, кое-что здесь оставил…
- Я ничего не заметил.
Бретон слышал произносимые им слова, а его разум, ответственный за все реакции, оставался в состоянии шока. Что делает здесь этот Конвери? Уже во второй раз за этот день он появляется в патио в наименее подходящие моменты.
- Речь идет об окаменелости, о той окаменелости моего сына; вернувшись домой, я обнаружил, что ее у меня нет. - Усмешка Конвери была иронична, как если бы он бросал Бретону вызов, чтобы тот, воспользовавшись своими правами, вышвырнул назойливого нахала. - Вы представить не можете, какой скандал он мне учинил.
- Но окаменелости здесь нет. Я убежден, что заметил бы аммонит, если б он был здесь. Это не такая штука, чтобы его можно было просмотреть.
- Действительно, - согласился Конвери довольно равнодушно. - Должно быть, я оставил его где-нибудь в другом месте.
Это не может быть случайностью, пришел к печальному выводу Бретон. Конвери - опасный, умный, ревностный коп, ничего не может быть хуже. Человек, одаренный интуицией, которой он слепо доверяет, упрямо придерживаясь своих идей - вопреки логике, вопреки доказательствам. Ведь истинной причиной, из-за которой Конвери посещал Джона Бретона в течение девяти лет, было то, что он его подозревал. Какой же мстительный каприз судьбы, подумал Бретон, вывел этого супермена на сцену, которую он так старательно отрежиссировал в тот вечер позднего октября?
- Потеряли туфлю?
- Туфлю? - Бретон проследил за взглядом Конвери и увидел в своей руке черную туфлю. - А, да. Я становлюсь рассеянным.
- Мы все рассеянны, когда голова забита чем-нибудь. Как моя этой окаменелостью.
- Но моя голова ничем не забита, - ответил Бретон молниеносно. - А что грызет вас?
Конвери подошел к "линкольну" и, опираясь на него, положил правую руку на крышку багажника.
- Ничего особенного, просто пытаюсь говорить с помощью руки.
- Не понимаю.
- А, глупость. Кстати, о руках: у вас здорово ободраны пальцы. Дрались с кем-нибудь или что?
- С кем? - рассмеялся Бретон. - Ведь не буду же я драться сам с собой.
- Я подумал, может быть, с тем типом, который пригнал вам машину. - Конвери ударил по багажнику, и незакрепленная крышка громко завибрировала. - Когда я слышу, как эти хулиганы относятся к клиентам, у меня самого возникает желание врезать им. Поэтому, между прочим, я все стараюсь делать сам.
Бретон ощутил сухость во рту. Итак, Конвери заметил, что во время его предыдущего визита автомобиля не было.
- Ну, а я в наилучших отношениях с моей станцией обслуживания.
- А что вы сейчас делали? - Конвери рассматривал "линкольн" с пренебрежением человека практичного.
- Нужно было подрегулировать тормоза.
- Да? А я думал, что в этих автомобилях тормоза регулируются автоматически.
- Может быть. Я никогда этого не проверял. - Бретон напряженно думал, как долго еще это продлится. - Знаю только, что у меня были неприятности с торможением.
- Я дам вам добрый совет: прежде чем выехать, проверьте, хорошо ли закручены колеса. Я видел автомобиль, возвращающийся из мастерской, у которого гайки едва держались.
- Теперь уж, наверное, все будет в порядке.
- Не доверяйте им, Джон. Если только они могут оставить что-нибудь недокрученным так, чтобы сразу не отвалилось, они наверняка оставят.
Конвери внезапно обернулся и, прежде чем Джек успел шевельнуться, схватил ручку багажника, слегка приоткрыл, глядя триумфально на Джека, после чего крепко захлопнул крышку и повернул ручку.
- Вот видите, эта крышка могла отскочить при быстрой езде, а это очень опасно.
- Благодарю вас. - Голос Бретона звучал слабо. - Я вам очень обязан.
- Мелочь. Все для граждан. - Конвери задумчиво потер ухо. - Ну, я должен идти. У моего паренька сегодня день рождения, и я вообще не должен был бы выходить из дома. Я еще зайду.
- Заходите, когда будет охота, - ответил Бретон.
С минуту он стоял нерешительно, а затем двинулся за Конвери и обнаружил его перед фасадом дома как раз в тот момент, когда машина лейтенанта, рыкнув выхлопной трубой, тронулась с места. Холодный ветер гнал опавшие листья. Последняя фраза Конвери была знаменательна. Она свидетельствовала о том, что его визит не имел ни дружеского, ни случайного характера, а Конвери был не из тех, кто предупреждал без определенной причины. У Бретона возникло впечатление, что он был предупрежден и что это поставило его в странную, а может быть, даже опасную ситуацию.
Он не убьет Джона, коль скоро лейтенант Конвери, возможно, крутится здесь, ожидая развития событий.
Но в то же время после того, что произошло, он не может и оставить Джона в живых, и на решение проблемы у него осталось совсем немного времени.
XI
Минуло несколько десятилетий с той поры, когда нога генерала Теодора Абрама ступала на поле боя, но он считал себя человеком, живущим на эфемерной ничьей земле, разделяющей две величайшие военные машины, какие когда-либо существовали за всю долгую и кровавую историю этой страны.
В его жизни не было часа, минуты, даже секунды, которые не были бы насыщены до предела сознанием того, что он составляет важнейший элемент первой линии обороны страны. Если бы дело дошло до войны, он не должен был бы даже нажимать какие-либо кнопки: его оружие - это бумага, а не сталь; но, несмотря на это, генерал Абрам был солдатом - тяжесть и ответственность за техническую подготовку мог осилить только патриот и герой.
Кошмарную жизнь генерала Абрама дополнительно усложнял тот факт, что он имел две совершенно обособленные группы врагов. Одну составляла нация, против которой его собственный народ мог когда-нибудь развязать войну; другую образовывали его собственные ракетные снаряды и техники, которые их проектировали и обслуживали. Разваливающийся исполин, созданный для войны с помощью меча и дубины, он совершенно не подходил для проведения войны механизированной, а еще менее - для продолжительного выжидания, которое было альтернативой войны. Он, как только мог, избегал посещения подземных баз, потому что в семи случаях из восьми оказывалось, что ракеты в своих невероятно сложных внутренностях скрывают какие-то дефекты. Технический персонал, казалось, не сознавал того, что эти "мелкие неполадки" вызывают необходимость замещения имеющих изъяны устройств новыми и выполнения других испытаний, принципиальным образом понижающих оборонный потенциал страны.
Абрам не мог понять, почему ракета должна состоять без малого из миллиона частей; тем не менее он понимал правило, в соответствии с которым сочетание вполне надежных элементов при достаточно большом их числе дает в результате самовольное и капризное целое с эффективностью, уменьшающейся с каждой минутой. В течение многих лет выполняя свои функции, генерал приобрел глубокую неприязнь к научным работникам и инженерам, благодаря которым находился в своей теперешней ситуации, и на каждом шагу это демонстрировал.
Он взглянул на часы. Доктор Раш, главный специалист из Министерства обороны, договорился по телефону о визите и мог прийти в любой момент. Перспектива выслушивания в такую позднюю послеполуденную пору преувеличенно точных высказываний маленького человечка была достаточной, чтобы и так напряженные нервы генерала Абрама напоминали теперь провода высокого напряжения во время бури. Когда он услышал, что дверь его кабинета открывается, он чуть ли не лег на письменный стол, взбешенный, готовый раздавить ученого силой своей ненависти.
- Добрый день, господин генерал, - сказал доктор Раш, допущенный в кабинет. - Это очень любезно с вашей стороны, что вы так быстро нашли для меня время.
- Добрый день. - Генерал испытующе взглянул на Раша, размышляя над тем, что могло привести его сюда. Желтоватые глаза ученого пылали странным светом. Это могли быть и страх, и облегчение, и триумф. - Что слышно?
- Я не знаю, как объяснить вам это, генерал.
До Абрама внезапно дошло, что Раш с трудом держит себя в руках, и его злость еще больше возросла. Наверное, нашли какую-то конструктивную ошибку в одном из элементов, может, в насосе или в каком-либо микроскопическом клапане, который требует теперь полного модифицирования.
- Я надеюсь, что вы все же найдете какой-то способ, - заявил Абрам хмуро. - В противном случае ваш визит будет беспредметным.
Худое лицо Раша нервно дрогнуло.
- Проблема состоит не в том, смогу ли я вам это растолковать, а в том, сумеете ли вы это понять. - Даже разозленный, Раш выражался корректно и педантично.
- А вы изложите все это как можно проще, - парировал с вызовом Абрам.
- Ладно. Надеюсь, вы, генерал, заметили метеоритный дождь, свидетелями которого мы являемся уже некоторое время.
- Он прекрасен, - с иронией ответил Абрам. - Уж не об этом ли вы пришли со мной поговорить?
- Не совсем. Знаете ли вы, что вызвало это беспрецедентное явление?
- Даже если бы я и знал, то постарался бы забыть. Я не имею времени на всякий вздор.
- В силу этого я позволю себе кое-что вам напомнить. - Раш обрел свое обычное спокойствие, и это как-то странно выбивало Абрама из колеи. - Сейчас уже нет сомнений, что уменьшается сила гравитации. Так вот, Земля двигалась раньше по орбите, которую давно очистила от всяких космических обломков, но в результате изменения гравитационной постоянной орбита снова замусорена - частично в результате перемещения планеты, в еще более значительной мере вследствие ее заметно возросшего влияния на мелкие тела. Метеоритный дождь является весомым доказательством того, что гравитация…
- Гравитация, гравитация! - выкрикнул Абрам. - Какое отношение имеет ко мне гравитация?!
- Должна иметь, генерал. - Раш позволил себе сдержанную усмешку. - Гравитация является одной из постоянных, обсчет которых с помощью компьютера позволяет вашим ракетам попадать в цель, а теперь эта постоянная перестала быть постоянной.
- Вы хотите сказать… - Абрам оборвал фразу: до него дошла значимость слов Раша.
- Да, генерал. Именно так. Ракеты не будут попадать точно в намеченную цель.
- Но ведь можно провести соответствующую корректировку для этой изменившейся гравитационной силы.
- Конечно, если только это будет продолжаться долго. Уменьшение силы гравитации прогрессирует и…
- Как давно?
Раш небрежно повел плечами.
- Трудно сказать точно.
- Но это ставит меня в крайне неприятное положение. Что говорит президент?
- Мне трудно ответить на этот вопрос, генерал, но мы, по крайней мере, имеем одно утешение.
- То есть?
- Все народы мира стоят перед той же самой проблемой. Вы огорчаетесь из-за относительно небольшого числа ракет близкого радиуса действия, а что должны сказать русские, американцы и другие? - Раш демонстрировал философское спокойствие, которое привело Абрама в бешенство.
- А как вы, доктор Раш? - спросил он. - Вы не огорчаетесь?
- Я не огорчаюсь, генерал? - Раш смотрел в окно, выходящее на вибрирующую в усиливающемся зное пустыню. - Если у вас есть немного времени, чтобы выслушать меня, я объясню вам, каким образом этот "научный вздор", как вы это называете, повлияет на будущее человечества.
Он начал говорить тонким, монотонным, странно размеренным голосом, а генерал Абрам, слушая его, в первый раз по-настоящему узнал, что такое страх.
Почти каждую погожую, а в особенности лунную ночь на самом верхнем этаже самого высокого дома Риджуэй-стрит можно было увидеть открытое окно.
Те, которым доводилось поздно вечером проходить по улице, временами видели бледную тень, двигающуюся в темном прямоугольнике: это Вилли Лукас наблюдал за ними. И тогда на прыщавом лице Вилли появлялось выражение паники, и мальчик отступал в глубь комнаты, опасаясь, что его заметят.
Женщины, проживающие напротив, считали, что Вилли подглядывает за ними, и жаловались на него старшему брату, в результате чего Вилли получал очередную трепку. Но Вилли не интересовали ни женщины с поджатыми губами и бесцветными глазами, которых он знал, ни даже странно привлекательные существа женского пола, которые временами являлись ему во сне.
Вилли просто любил смотреть на город, погруженный в темноту, когда все другие спали. Вилли дорожил этими часами, когда все как будто умирали, оставляя его одного, когда не было никого, кто кричал бы на него или бросал злые взгляды…
Когда первый метеорит рассек небо, Вилли торчал на своем посту на последнем этаже высокого, узкого дома. Дрожа от возбуждения, он схватил старый театральный бинокль из пластмассы под перламутр, который украл когда-то в угловом магазине старьевщика Конея, и направил его в черный купол неба. Каждый раз, когда он видел кратковременный блеск метеорита в радужном окружении - искажение возникало в результате несовершенства оптического прибора, - у него в голове начинали бурлить хаотические мысли, он ощущал странное беспокойство. Наделенный шестым чувством, как все люди, слегка отклоняющиеся от нормы, он пришел к выводу, что эфемерные крупицы света представляют какое-то особое послание, предназначенное специально для него, но, в чем оно состояло, он не знал.
Вилли продолжал свои наблюдения почти до рассвета, притаившись в холодной темноте маленького чердака, а потом закрыл окно и пошел спать.
Когда он проснулся и спустился вниз на ленч, их продовольственный магазинчик, расположенный в том же самом доме, с улицы, был полон людей. Его старшие сестры, Ада и Эмили, были слишком заняты за прилавком, чтобы пойти в заднее помещение и приготовить ему еду, так что Вилли сам сделал себе бутерброды с тертым бананом и мармеладом.
Когда он ел, погруженный в молчаливое раздумье, он почти не видел журнала, который листал, и не слышал, как тарахтит насыпаемый для взвешивания картофель. Ибо - точно так, как в Библии, - во сне дошло до него страшное значение падающих звезд, от которого перехватывало дыхание.
Он ощутил гордость - ведь это он был выбран оружием, посредством которого это послание должно быть пересказано всему миру, но одновременно это возлагало на него огромную ответственность. А на Вилли никогда в жизни не возлагалась какая-либо ответственность, он не был уверен в себе, особенно в деле столь огромной важности.
Весь день он бродил по темному, неопрятному дому и размышлял, как бы ему снять с себя возложенную на него Богом ответственность, но в голову ему так и не пришло ничего разумного.
В сумерках вернулся с работы на городском газовом заводе его брат Джо; он был зол на Вилли за то, что тот не побелил стены. Вилли не принял это слишком близко к сердцу, покорно снося его ругань и соображая, как бы оказаться достойным возложенного на него доверия.
В эту ночь метеоритный дождь был еще более великолепен, чем в прошлый раз, и Вилли начал ощущать странное внутреннее напряжение, почти чувство вины, что он ничего не сделал, чтобы провозгласить Слово. Он начал терзаться, думая об этом, а в таком состоянии становился просто дебилом. Бродя по магазину, он перевернул корзину с помидорами, а потом уронил ящик с бутылками из-под кока-колы.
Прежде чем он натолкнулся на подходящую идею, минула еще одна искрящаяся роем метеоритов ночь. Идея была очень скромной, даже убогой - так он сам оценил ее в порыве самокритичности, - но Бог, несомненно, лучше отдавал себе отчет в несовершенстве выбранного им орудия, чем сам Вилли.
Когда Вилли наконец понял, что он должен сделать, он почувствовал страшное нетерпение, ему хотелось как можно скорее воплотить свой замысел в действительность. Вместо того, чтобы после ночи бодрствования пойти прежде всего поспать, он поспешил вниз, на задний двор в поисках столярных инструментов. Джо стоял как раз возле кухни, одетый в свой заляпанный коричневый комбинезон, и в спешке глотал чай. Он взглянул на Вилли, как обычно, со смесью тревоги и ненависти.
- Вилли, - сказал он коротко, - если ты сегодня не побелишь стены, то я сделаю это сам, а ты послужишь мне вместо кисти.
- Хорошо, Джо.
- В последний раз предупреждаю тебя. Мы все уже сыты твоим бездельем; палец о палец не ударишь, чтобы хоть как-то заработать на свое содержание.
- Хорошо, Джо.
- Валяешься в постели всю ночь и еще полдня.