Мерцание, вначале довольно медленное, ускорялось, блокируя все большую часть поля зрения и создавая знакомые узоры: подвижные радужные геометрические фигуры, которые дергались и перемещались, открывая окна в незнакомые измерения. "Не теперь! - молил он в душе. - Я не хочу сейчас отправляться в путешествие!" Эти расстройства зрения были знакомы ему с детства. Они случались с ним с промежутками от трех месяцев до нескольких дней - в зависимости от стрессов, - обычно предвосхищаемые ощущением удовлетворения. Когда эйфория проходила, появлялись мигающие зигзаги в поле зрения правого глаза, влекущие за собой необъяснимые, пугающие путешествия в прошлое. Сознание, что такое путешествие длится ничтожную долю секунды действительного времени и что это должно быть каким-то фокусом памяти, не приносило облегчения, поскольку заново переживаемые сцены, как правило, не были приятными. Они касались фрагментов жизни, о которых он охотно забыл бы, моментов критических. Нетрудно было догадаться, какой кошмар будет следующим. Когда автомобиль остановился перед его домом, Бретон был уже совершенно слеп на правый глаз; распростертый перед ним прекрасный цветной занавес, дрожащий, текучий, сотканный из светящихся геометрических фигур, не давал возможности что-либо увидеть. Он уговорил Хетти, чтобы она не выходила из машины, помахал ей рукой, когда она отъезжала, и начал отпирать парадную дверь. Оказавшись в доме, он быстро прошел в столовую и сел в глубокое кресло. Мерцание достигло высшей точки; это означало, что вот-вот наступит момент неистовства, когда Земля исчезнет и начнется путешествие бог-знает-куда. Бретон ждал. Поле зрения правого глаза начало очищаться, а он сидел в напряжении и смотрел, как комната уплывает, деформируется, приобретая странные перспективы. Тягостно, безвольно переступаемый порог…
Кэт удалялась по улице, шагая мимо ярко освещенных витрин магазинов. Закутанная в серебристую шаль, в воздушном платье, с длинными ногами, которые благодаря туфелькам на шпильках казались еще более стройными, она выглядела как классическая подружка гангстера из криминального фильма. В ярких полосах света, бивших из витрин, ее силуэт вырисовывался в его сознании четко, как драгоценный камень, и тогда Бретон, ощущая, что что-то здесь не в порядке, заметил позади нее на середине улицы, буквально на проезжей части ее, там, где никогда ничего не росло, три дерева. Это были вязы, почти совершенно сбросившие листву, и что-то в расположении их ветвей наполнило его неприязнью и отвращением. В то же время их стволы, как он убедился, были нематериальны - фары автомобилей просвечивали их насквозь.
Эта группа деревьев будила в нем страх, но одновременно и странно притягивала его.
И все это время Кэт удалялась, а внутренний голос говорил ему, что он не должен отпускать ее в таком виде ночью в город. Он боролся с этой мыслью, пока не повернул и не пошел в противоположном направлении, охваченный отвращением к самому себе, тихо бормоча проклятия…
Ощущение болезненной безмерности, перемещение плоскостей и параллаксов, невообразимые перемещения, в которых кривизна пространства-времени осциллирует между негативом и позитивом, а в середине зияет бесконечность - магическая, обманчивая, могущественная…
Вцепившись в поручни кресла, Бретон судорожно сжимал их, пока отзвук его дыхания не утонул в тишине комнаты. Тогда он поднялся, подошел к камину, завел старые часы в дубовом корпусе и ощутил в своей руке тяжелый холодный ключ, холодный и материальный. За окнами снова начал падать снег - маленькими пушистыми хлопьями, а автомобили, как призраки, мелькали в просветах за деревьями. Тяжелые, коричневые тени заполнили дом.
Потом он пошел на кухню, и, пока варил себе кофе его разум медленно пробуждался от того состояния оцепе нения, которое всегда вызывало в нем путешествие во времени. Наступающий обычно после путешествия отлив энергии, хотя был хорошо знаком ему, на этот раз, однако, приобрел значительно более острую форму. Ожидая, когда закипит вода, Бретон с опозданием осознал, что во многих отношениях это путешествие было другим - речь шла прежде всего об элементе фантазии. Эти вязы, растущие посреди Четырнадцатой улицы, удивили его, но не только: в их воздействии на него было нечто большее, нежели сознание, что они здесь совершенно не на месте; они казались прозрачными, как картинки, отброшенные на какой-то реальный фон - и, однако, обтрепанный свод их крон был действительным. Он уже видел его где-то, и свод этот что-то обозначал - но что?
Поставив кофе отстаиваться, он открыл холодильник и убедился, что там нет ни молока, ни сливок. Его желудок подступил к самому горлу при одной мысли о черном кофе, но поиски в пустой кухне выявили, что единственной, кроме кофе, жидкостью является уксус в банке из-под пикулей, где, словно в микстуре, плавали какие-то хлопья. Бретон налил себе черного напитка, над поверхностью которого вились плоские серые спирали пара, и вернулся в столовую. Отхлебнув кофе, он старался сосредоточиться на своих личных делах, но комнату заполнил полумрак, и Бретон почувствовал себя измученным. Оказалось, что недельное лечение и отдых - это слишком мало, чтобы компенсировать потери, понесенные им за период долгого пьянства.
Он проснулся спустя несколько часов в почти полной темноте. Сквозь окно пробивался анемичный лиловый свет уличного фонаря, а по стене в глубине комнаты перемещались неопределенные тени. Сдерживая дрожь и прилив слезливости, Бретон выпрямился в кресле. Он решил выйти в город, чтобы съесть что-нибудь. Когда он встал, то заметил колеблющуюся тень ветви на мертвой серой поверхности телевизионного экрана и вдруг вспомнил, где он видел эти три вяза.
Одна из местных телевизионных станций во время передачи новостей показывала фотографию места, где было обнаружено тело Кэт, - как раз возле этих трех вязов.
Единственная проблема состояла в том, что вязы, которые он видел в своем путешествии, не были неподвижными; их как бы нарисованные линии ветвей меняли положение соответственно капризам ночного ветра. Они были - Бретон вздрогнул, используя это определение, - реальными. А это в свою очередь означало изменение его отношения к путешествиям; он должен был признать, что какая-то часть его сознания сочла возможным верить, что фактически сегодня он видел Кэт. Возможно ли, рассуждал он холодно, что его одинокое, отягченное чувством вины подсознание, пренебрегая всеми законами природы, совершило путешествие в прошлое? Неужели вековое стремление человечества к овладению невозможным, к возвращению в минувшее с целью исправления совершенных ошибок делало психическую силу двигателем всех его совершаемых до сего времени путешествий? Это объяснило бы тот факт, что во время таких путешествий он переживал заново критические моменты своей жизни, которые, как правило, имели какие-нибудь трагические последствия. Возможно ли, что он, Бретон, является незрелым путешественником во времени, обреченным на неподвижность своей материальной оболочки, но способным, однако, выслать в прошлое какой-то нематериальный элемент своей личности? А если, не дай бог, это так, то он до самой смерти будет возвращаться к той кошмарной сцене с Кэт. И эти три вяза, которые снова начинают маячить…
"Нет, нужно двигать отсюда, - подумал он. - Я должен пойти поужинать в какой-нибудь шумный ресторан с музыкальным автоматом, с клетчатыми скатертями, с большими, грубо изготовленными пластиковыми помидорами на столиках и нормальными людьми, болтающими о вещах, о которых нормальные люди обычно болтают".
Он зажег лампы во всем доме, немного освежился, переоделся и как раз выходил, когда слегка обшарпанный автомобиль въехал в ворота и приблизился к дому по заснеженной подъездной дорожке. Отворилась дверца рядом с водителем, и вышла Хетти Кэлдер. С явным неудовольствием она посмотрела на снег и мстительно стряхнула на него пепел с сигареты.
- Выходите? Я приехала с Гарри, чтобы узнать, не нужно ли вам чего.
- Отлично. - Бретон был удивлен тем, какое большое удовольствие доставил ему вид этой крепкой, одетой в твид фигуры. - Я хотел пригласить вас на ужин. Мне было бы очень приятно поужинать в вашей компании.
Он уселся сзади и коротко поздоровался с Гарри Кэлдером, лысеющим книгоедом лет пятидесяти. Широкое заднее сиденье, заваленное сумками с покупками и журналами, вернуло Бретону ощущение безопасности - видимо, сказывалось то, что он оказался в нормальном окружении. Когда они ехали через город, он разглядывал предпраздничные витрины магазинов, обращая внимание на мельчайшие детали, чтобы не осталось места для мыслей о Кэт.
- Как вы теперь чувствуете себя, Джек? - Хетти оглянулась на свалку, где царил Джек Бретон. - Вы не выглядели лучшим образом, когда остались одни.
- Да, я действительно чувствовал себя тогда не лучшим образом, но теперь все в порядке.
- А что с вами было? - настаивала Хетти.
Бретон поколебался, а потом решил для пробы сказать правду.
- Если быть честным, то у меня были неприятности со зрением. Перед правым глазом летали какие-то цветные огоньки.
Совершенно неожиданно Гарри Кэлдер обернулся и сочувственно причмокнул.
- Радужные зигзаги, да? Ну, я-то знаю, что за этим следует.
- Что следует? Что вы хотите этим сказать, Гарри?
- То, что это есть и у меня. А потом начинаются боли, - объяснил Гарри Кэлдер. - Это обычный симптом, предшествующий мигрени.
- Мигрень! - Бретон почувствовал, как что-то конвульсивно шевельнулось в его подсознании. - Но у меня никогда не болит голова.
- Нет? Ну, это ваше счастье. Потому что со мной после этого парада красок происходит что-то ужасное. Вы не поверили бы.
- Я не знал, что существует такая связь между этими штуками и мигренью, - сказал Бретон. - Видимо, я действительно счастливчик.
Вера Бретона в возможность совершать путешествия во времени рождалась в муках многие месяцы.
Правда, он вернулся к работе, но был не в состоянии решать даже простейшие проблемы административного характера, не говоря уже о принятии решений по существу. С помощью трех инженеров Хетти поддерживала бюро в состоянии близком к нормальному. Вначале Бретон просиживал часами за письменным столом, вглядываясь в лишенные всякого смысла рисунки и чувствуя, что он не способен думать ни о чем другом, кроме Кэт и роли, которую он сыграл в ее смерти. Временами он пытался даже писать стихи, чтобы как-то выразить свое отношение к Кэт и придать ему менее острый характер. Обильные зимние снега окутали Монтану саваном тишины, и Бретон подолгу смотрел, как снег укрывает ряды припаркованных перед домом автомобилей. Тишина, казалось, окутывала и его тело до такой степени, что он чуть ли не слышал круговорот жизненных соков в своем организме, проникновение воздуха в легкие, неустанную подпитку артерий капельками холестерина…
И почти каждые шесть-семь дней он совершал путешествие во времени, всегда заканчивающееся той сценой с Кэт. Эти вязы то были так призрачны, как если бы вообще не существовали, то вновь вздымались, черные и осязаемые, усугубляя ощущение, что, если бы не сильный слепящий свет, бьющий из витрин магазинов и автомобильных фар, он мог бы увидеть возле их стволов две движущиеся фигуры.
По мере того, как он становился все более независимым от окружающего мира, Бретон все более ясно ощущал признаки, предшествующие путешествию во времени. Прежде всего он чувствовал сильное нервное возбуждение, которое заканчивалось состоянием эйфории, - оно наступало всегда внезапно и, по крайней мере внешне, освобождало его от ощущения отчаяния; сразу же после этого появлялись первые признаки расстройства зрения: сначала незначительное мигание, распространяющееся постепенно на все поле зрения правого глаза. Когда это явление начинало отступать, следовало смещение действительности, и Бретон уносился в прошлое.
Открытие того, что подобные расстройства зрения случаются и с другими, удивило Бретона, который в детстве пытался описать это явление товарищам и не нашел у них понимания. Даже родители проявили к его рассказам лишь снисходительный, приправленный иронией интерес, и ему так и не удалось убедить их, что это вовсе не пятна, возникающие после того, как посмотришь на яркий свет. Он научился вообще не говорить о своих путешествиях во времени и обо всем, что было связано с ними; он пришел к убеждению, что это явление уникальное, свойственное только ему, Джеку Бретону. Но случайный разговор с Гарри Кэлдером изменил его взгляд, а интерес, который в нем этот разговор пробудил, явился единственным светлым моментом в горькой, унылой действительности.
Бретон начал проводить послеполуденное время в публичной библиотеке, сознавая, что в нем созревает идея, сравнительно с которой предшествующее фантазирование по поводу убийцы Кэт было всего лишь рабочим наброском; однако, несмотря на это, он не мог игнорировать настойчивость, с которой эта мысль врывалась в его сознание. Он перечитал уйму литературы, касающейся мигрени, потом перешел к общим медицинским трудам, к биографиям известных людей, страдающих мигренью, и, наконец, проштудировал все, что подсовывала ему интуиция как важное для достижения цели, к которой он стремился. Никогда ранее не связывая своего случая с мигренью, он полагал, что это относительно свежие последствия стрессов высокоразвитой цивилизации. Однако из книг он узнал, что мигрень была известна уже в древности. В частности грекам, которые называли ее гемикранией, болью половины головы. В большинстве случаев после расстройства зрения следовали сильные боли, охватывающие только половину черепной коробки, а затем тошнота. Были люди, которым удавалось избежать одного из этих двух симптомов, существовала даже немногочисленная группа таких, которые избежали обоих. Этот последний случай называли "гемикрания сине долоре".Сильнее всего Бретона интриговала приводящая в изумление точность, с какой его собственные зрительные расстройства были описаны другими людьми в иные времена. Медицинские термины, которыми они определялись, были разными - тейхопсия, танцующие точки в поле зрения, но Бретону наиболее удачным казалось определение "зигзаги". В первый раз эту формулировку использовал восемнадцатилетний врач Джон Фотерджилл, который писал: "…особый вид мигания в глазах, предметы быстро меняют свое положение, возникают блестящие ломаные линии, напоминающие зигзаги".
Фотерджилл относил это на счет поедания за завтраком слишком больших количеств гренков с маслом. Это объяснение показалось Бретону столь же мало стоящим, как и новейшая теория, гласящая достаточно неопределенно о временном поражении центров зрения. В один пасмурный день, когда Бретон сосредоточенно работал в старом здании библиотеки среди других читателей, он, листая страницы какого-то незнакомого журнала, посвященного проблемам здоровья, вдруг с удивлением обнаружил очень точные рисунки - не зигзагов, конечно, с этим не справился бы ни один художник, а только черной звезды, которая временами появлялась на их месте.
Один из рисунков был выполнен французским философом Блезом Паскалем, второй же был произведением настоятельницы монастыря Хильдегарды из Бингена, двенадцатый век.
"Я видела большую звезду, - писала настоятельница, - великолепную и прекрасную, которая среди неисчислимого множества ярких искр двигалась на юг… Внезапно все исчезло, сменившись угольной чернотой, я была брошена в бездну, где уже ничего не могла увидеть".
Бретон начал быстро читать дальше, но, как и во всех подобного рода записках, там не было никаких упоминаний о последовавшем визите в прошлое. По крайней мере это еще раз указывало, что его способность действительно была уникальной.
Годом позже Бретон педантично записал в записной книжке:
"Теперь я все более склоняюсь к мнению, что все страдающие мигренью - это несозревшие путешественники во времени. Движущей силой в данном случае является желание вернуться в прошлое - частично для того, чтобы еще раз пережить счастье, но прежде всего чтобы исправить ошибку, которая, как видно в перспективе времени, имела губительное влияние на ход событий.
Перед смертью Кэт я констатировал случай довольно нетипичный: мне немногого не хватало, чтобы я мог совершить путешествие во времени без какой-либо важной мотивации, просто в результате случайного состояния, в котором находилась тогда моя нервная система. (Неполадки со зрением могут быть вызваны временным нарушением сетчатки, которая как-никак является продолжением мозга, частью органа чувств, теснейшим образом связанного с центральной нервной системой.)
Со времени смерти Кэт мой потенциал сил, отбрасывающих меня назад, достиг ненормально высокого уровня, следствием чего были частые путешествия. Если оставить в стороне проблему построения философской конструкции, охватывающей физическое объяснение явления, остается еще вопрос использования теории на практике. Эрготамин, метилсергид, диуретики - все эти средства имеют целью смягчение страданий, вызываемых мигренью, но ведь не о мигрени идет речь…"
И пятью годами позже:
"Сегодня пришел ежемесячный чек от Хетти, причем на большую сумму, чем обычно, что поможет мне урегулировать мои расчеты с Научным обществом Клермонта, - большое для меня облегчение. Я не хотел бы на этом этапе утратить их доверие, хотя я еще имею в резерве дом, стоимость которого за эти годы значительно возросла. (Что за великолепная идея доверить формальное руководство предприятием Хетти и тому новому парню, Тоуджеру. Единственным моим огорчением являются все сильнее овладевающие мной подозрения, что Хетти временами платит мне из собственного кармана.)
Сегодня великий день. Моя работа окончательно перешла из стадии предварительных изысканий в стадию конструктивного эксперимента. Я мог бы достичь этой стадии значительно раньше, если бы не определенные ложные предпосылки. Все они были внушены мне доктором Гарнетом из клиники, где занимаются мигренью, но, к счастью, я вовремя порвал с ним отношения. Продромальные явления, нарушение кровоснабжения мозга, реакция на разные лекарства - все это вздор. (По крайней мере, если речь идет о моей работе. А в остальном я несправедлив в отношении Гарнета.)
Подумать только, великий перелом в моей работе произошел благодаря использованию скверно сконструированной отвертки!
Не знаю, что меня подтолкнуло на то, чтобы вытянуть жидкость из большого волдыря, который я натер упомянутой отверткой на правой ладони, разве только то, что в последнее время я много думал о том, чтобы использовать боль, сопровождающую мигрень, как движущий механизм, служащий усилению хрономобильных импульсов. Проведенные в клинике исследования показали, что у людей, мигрень которых, к сожалению, нельзя отнести к типу "гемикрания сине долоре", во время приступов в артериальных сосудах головы выделяются вещества, называемые кининами.
Жидкость, заключенная в пузырях, сама по себе боль не вызывает, однако мне удалось доказать, что при соприкосновении со стеклом в ней продуцируются кинины; вновь введенная в пузырь жидкость вызывает боль, вне всякого сомнения. Так вот, когда во время первых нарушений зрения, предшествовавших трем моим последним путешествиям во времени, я впрыскивал себе кинин, то начинался приступ настоящей мигрени - и в первый раз я услышал, как те три вяза шелестят на ветру!