Охотники оставили на тропе штук пять таких приспособлений. Первый человек прошел еще дальше вперед, установил последнее и, обойдя его, опустился на колено. Он положил на истоптанный снег два дротика, третий вставил в копьеметалку, поднял на уровень плеча. И застыл в такой позе. Его спутники, переговорив о чем-то, развернулись и пошли обратно. Миновав "минное поле", они оставили воткнутыми в снег на обочинах еще несколько дротиков.
Оставалось лишь удивляться терпению и выдержке человека, стоящего на тропе: он, кажется, ни разу даже не шевельнулся на протяжении нескольких часов. А потом… Потом тропу перед ним пересек довольно крупный молодой самец. Охотник качнулся, встал на ноги и с криком метнул дротик.
В этом мире Семен насмотрелся всякого, но такого, пожалуй, еще не видел: тяжелый снаряд, больше похожий даже не на дротик, а на копье средних размеров, шел почти по прямой траектории, хотя расстояние было не намного меньше полусотни метров. Удар пришелся в нижнюю заднюю часть корпуса.
Мамонт дрогнул и развернулся всем корпусом к человеку.
Дальше все происходило очень быстро. Один за другим ушли в цель еще два дротика. Мамонт поднял голову и, коротко взревев, ринулся по тропе вперед. Человек развернулся и побежал прочь.
Впрочем, побежал - мягко сказано. На самом деле он рванул как спринтер на стометровке. И это при том, что был он в зимней одежде и двигался вовсе не по гаревой дорожке. "Наверное, у него специальная обувь с шипами, - успел подумать Семен. - Отладкой кожаной подошвой такое невозможно".
Впрочем, охотник не пробежал и сотни метров, когда сзади донесся такой рев, от которого хотелось заткнуть уши - мамонт налетел-таки на "мину" - вторую или третью по счету. Он успел уже достаточно разогнаться и, вероятно зацепив грудью торчащую палку, поднял с земли привязанное к ней копье, торец древка которого уперся в утоптанный снег. Он сам себя с маху насадил на копье. И удар, конечно же, пришелся в пах.
Дальнейшее описанию поддавалось плохо. Обезумевшее от боли, потерявшее координацию животное металось, падало, вставало на ноги… Любая попытка двигаться вперед загоняла торчащее наискосок и вперед копье все глубже в брюшную полость…
Человек собрал торчащие из снега дротики и, когда стало ясно, что продолжения атаки не будет, пошел на сближение.
Агония мамонта длилась часа два - или Семену это только показалось. Охотник метал дротик за дротиком, все больше сокращая дистанцию. Потом снаряды кончились, но появились спутники и передали человеку еще одну связку. Оставшиеся мамонты трубили, ревели и… не вмешивались. У них хватало ума понять, что нельзя повторять действия сородича, вызвавшего его гибель…
Последний удар был нанесен в упор - в сердечную область…
Закоченевший, очумевший от плавания в океане чужой боли, Семен с превеликим трудом смог вызвать волков, спавших в соседнем распадке. Гдето по дороге к ночевке он умудрился подвернуть ногу, но даже не заметил этого. Приходить в себя он начал только поздно вечером:
- Какие люди, Хью, какие люди…
- Нирут-кун - враг наша.
- А ведь это была не охота! Точнее, не просто охота. Это, наверное, что-то вроде ритуального убийства - элемента посвящения?
- Охотник молодой сильно нет. Мальчишка - нет, взрослый воин - да.
- Конечно. Но он был как-то иначе одет, и остальные его как бы обслуживали. Кроме того, когда он добивал мамонта, они не участвовали, а только помогали. Наверное, это нужно ему, чтобы занять более высокое положение в племени. Не пойму только, почему мамонты позволяют такое вытворять?!
- Чужой люди делать правильно. Один мамонт ловушка. Другой уходить нет, рядом быть.
- Да, ты прав. А в данном случае, похоже, попалась старая самка, которая эту группу вела. Они, конечно, поначалу свою беду с людьми не связывали, а когда разобрались, было уже поздно.
- Нирут-кун убивать надо.
- Да, похоже, скоро они доберутся и до лоуринов. Твоих темагов они, кажется, уже истребили.
- Нирут-кун (чужие, новые нелюди) убивать много надо.
- У тебя есть идеи? Только учти, что пулемет мне не наколдовать. У нас есть арбалет и десяток глиняных гранат. Видел, как действовал охотник? Даже если он один из лучших, все равно это навевает грустные мысли: чужаки сильны, воинственны и бесстрашны. Луков у них, кажется, нет, но дротики… Видал, как он работал ими?
- Лоурин копье кидать тоже.
- Это, конечно, так, только в нашем племени много поколений воины были в основном лучниками. Теперь магия дротика вновь возрождается, но в этом искусстве лоуринам до чужаков далеко. А они, если и дальше будут так кочевать, скоро окажутся возле нашего поселка.
Утром Семен обнаружил, что натянуть на ногу правый сапог он не может - голеностопный сустав распух. Плюясь и ругаясь от досады и боли, он все-таки обулся и попробовал ходить - получилось плохо. Во времена его увлечения спортом такая травма была одной из самых распространенных, можно сказать, обыденных и при активных занятиях случалась два-три раза в год. Это не перелом, не вывих, а просто сильное растяжение связок. Лечение известное - покой или хотя бы минимальные нагрузки. Никто, конечно, в постели после этого не лежит, а обматывает сустав эластичным бинтом и продолжает двигаться, а то и тренироваться. Иногда на соревнованиях по дзюдо или карате-до, где нужно быть босиком, добрая половина участников выступает с перемотанными бинтом ногами. Но это когда растяжение несильное или уже проходит. В данном случае оно было сильным и никакого бинта под рукой, разумеется, не имелось.
Хью молча наблюдал за мучениями Семена. В конце концов тот не выдержал:
- Что смотришь?! Давай, сворачивай палатку и грузи вещи! Двигаться надо!
- Двигаться надо нет. Семхон тут сидеть. Хью один нарта ходить, нирут-кун смотреть. Вечер сюда приходить.
Предложение было резонным, и Семен задумался: "Если в первый же день после травмы нагрузить ногу, то лишняя неделя "инвалидности" обеспечена. Кроме того, погонщик-каюр на "собачьей" упряжке это не кучер на тройке, который сидит на каком-то там облучке, закутавшись в тулуп, дергает вожжами и помахивает кнутом. Каюру, даже если груз на нарте невелик, значительную часть пути приходится проделывать своими ногами. А уж на крутых подъемах сидеть на нарте просто неприлично. С другой стороны, снимать наблюдение за этими нирут-кунами нельзя, так что…"
- Ладно, двигай один, - принял он решение. - Потом расскажешь, что видел. А с волками я сейчас поговорю.
- Семхон волк говорить надо нет. Хью волк понимать хорошо.
Это Семен и сам давно уже заметил. Было какое-то странное родство или… Как это назвать? Какая-то психическая, что ли, близость между мальчишкой-неандертальцем и молодым волком, которого Семен про себя все еще называл Волчонком. В присутствии старшего Хью никогда не командовал волками, но Семен не мог отделаться от ощущения, что эти двое прекрасно понимают друг друга. "Не хватало еще, чтоб сговорились за моей спиной, - возникла смешная мысль. - Надеюсь, этого не случится, пока наши интересы совпадают. Впрочем, кажется, на лидерство пока еще ни тот, ни другой не претендуют. Вот только странный какой-то блеск появился в глазах у парня, когда он получил разрешение на одиночную поездку…"
День выдался безветренный и солнечный - впору загорать на снегу. Только Семену было не до загара: дурные предчувствия, мысли и вопросы, на которые он не находил ответов, мучили его до самого вечера: "Из всего, что мы узнали в этой поездке, напрашивался только один разумный вывод: лоуринам нужно сниматься с места и уходить куда-нибудь на восток или север. Это - единственно правильное решение. Правильное и… невыполнимое - по чисто психологическим причинам. Как обосновать перед людьми уход от Пещеры? Наличием слишком сильного противника? Это не повод - нужно сражаться и погибнуть, раз победить не удастся. Если же пуститься в бегство, то тогда зачем жить, охотиться, рожать детей? Впору сочинять новую идеологию: мы, дескать, должны уйти, чтобы размножиться, усилиться и вернуться в землю обетованную, как иудеи в Ханаан".
Таким сочинительством Семен и пытался заниматься, пока не вернулась упряжка. Достаточно было взглянуть в глаза неандертальца, чтобы понять тщетность творческих потуг - события будут развиваться иначе.
- Нирут-кун три мамонт бей. Хью ходить близко. Смотреть хорошо. Один нирут Хью видеть давно. Помнить. Убивать надо.
- Кого еще надо убивать?! Ты что, знакомого встретил?
- Знакомый - нет. Давно видеть - да. Хью ребенок быть, все помнить.
"Та-ак, похоже, мальчишка "кровника" встретил. Очень кстати!" - подумал Семен и перешел на язык неандертальцев, одновременно настраиваясь на ментальный контакт:
- Знаешь что, парень, говори все по порядку - с самого начала. Ты ведь свою историю мне не рассказывал!
Это была правда, но не потому, что Хью что-то скрывал. Семен умышленно не интересовался, не задавал ему вопросов о прошлом. По его наблюдениям, отношение к детям у неандертальцев было, мягко выражаясь, своеобразным. Тем не менее некая привязанность между детьми и родителями или как минимум между матерью и ребенком, конечно, существовала. По представлениям же Семена, родственная группа Хью погибла от его руки. Только все оказалось сложнее.
Всадники нирут-куны пришли в страну хьюггов как хозяева. И без того голодающие неандертальцы почти сразу оказались отрезанными от основных мест добычи мяса - солонцов, природных ловушек и мест, пригодных для "контактной" охоты на копытных. Попытки воинов-хьюггов оказать сопротивление привели лишь к более быстрому их истреблению. Пришельцы оказались многочисленными, организованными, мобильными и к тому же владели дистанционным оружием. Правда, Семен не без основания заподозрил, что главная беда неандертальцев заключалась в том, что после недавней войны с кроманьонцами они остались без "духовных" лидеров, да и почти без воинов. Те, кто выжил после первых контактов с пришельцами, покидали страну или переходили на скрытный образ жизни. Последнее оказалось возможным благодаря тому, что нирут-куны активно и успешно били мамонтов и бизонов, оставляя после своих охот огромное количество "неутилизированного" мяса. В общем, оставшиеся неандертальцы сделались как бы падальщиками и начали даже потихоньку учиться делать долговременные запасы (каким образом, уточнять Семен не стал).
Наверное, такой "симбиоз" двух представителей рода Homo мог бы стать вполне долговременным, но… Но представители двух разумных видов обязательно воспринимают друг друга как "нелюдей", которым не место в Среднем мире. В общем, нирут-куны при любой возможности выслеживали семейные группы местных неандертальцев и истребляли их - из спортивного, вероятно, интереса. Такая участь постигла и "семью" Хью. Мать успела затолкать его в щель под скальным навесом и завалить старыми костями и кусками гниющего мяса. Собаки его не учуяли, а рыться в этих отбросах пришельцы побрезговали. Зато сцену расправы над сородичами мальчишка наблюдал во всех подробностях. В итоге он остался один, но с большим запасом свежего мяса - человеческого. За это мясо он "купил" себе жизнь, когда столкнулся с другой группой неандертальцев, которая покидала страну в поисках новых охотничьих угодий. К тому времени, когда эта группа наткнулась на Семена с Эреком, Хью оказался в ней единственным уцелевшим подростком.
- Ты узнал среди охотников одного из тех, кто побывал тогда в вашем жилище?
- Он был там - я помню.
- Теперь ты хочешь убить его, да? Но почему именно его, а не любого другого нирут-куна? Любого "нелюдя"? Ведь "чужие" недостойны того, чтобы их различали в лицо! Лоуринам и в голову не пришло требовать наказания именно тех, кто убил наших воинов. Чужаки виновны - все вместе и каждый в отдельности, так что бить можно любого. Почему же ты…
- Убить надо не его. Убить страх.
- Страх живет внутри человека, а не снаружи.
- Да. Он живет во мне. С того дня. Чтобы страх умер, должен умереть этот нирут-кун.
- Послушай, Хью! Нам нужны скальпы чужаков - таков обычай. Иначе племя не сможет спокойно жить, воины перестанут уважать сами себя. Когда у меня перестанет болеть нога, мы выследим несколько охотников и прикончим их. Если получится, сделаешь это сам.
- Сделаю… Но страх не умрет. Мне нужен он.
- Странно. По-моему, ты что-то недоговариваешь, а?
- Об этом говорить не могу.
- Тайна?! Секрет?!
- Рассказать не могу…
Хью сидел неподвижно, как это умеют неандертальцы. Глаза широко раскрыты и смотрят куда-то в пространство. Семен заглянул в чужие зрачки лишь на секунду и вдруг поверил: да, есть нечто, о чем рассказать парень действительно не может. Даже если захочет.
- Ладно, - принял решение Семен. - Не говори ничего. Давай молча - глаза в глаза, как со зверем. Только ты должен хотеть передать мне свои воспоминания - как бы рассказать, но молча, как бы пережить еще раз. Сможешь?
Ответ дался Хью с большим усилием:
- Смогу.
- Тогда смотри на меня и вспоминай.
Семен поерзал, устраиваясь поудобней на разгруженной нарте, и начал сеанс - погружение в бездну чужого сознания. О грядущем за ним приступе головной боли он старался пока не думать.
Такого близкого контакта с чужим "человеческим" разумом у него, пожалуй, еще не было…
- Нет! Не надо больше! - усилием воли он выпихнул себя обратно в современную реальность. - Уфф!
Заснеженные склоны распадка, маленькая палатка из оленьей шкуры, крохотное остывшее уже кострище на плоском камне. Рядом в снегу стоит закопченный горшок с остатками пищи. "Хорошо-то как, Господи! И главное, что это - не моя память, что это все было не со мной…"
Руки у Семена тряслись, тело под одеждой покрылось потом. Некоторое время он сидел, тупо глядя перед собой, и пытался подобрать оправдание или аналогию пережитым ощущениям: "Психика обычных людей имеет некоторую защиту. Воспоминания о подобных потрясениях быстро тускнеют, гаснут, отступают на задний план. Что-то совсем уж болезненное загоняется в подсознание или вообще стирается. Но ведь у неандертальцев, кажется, иное строение мозга, иной разум, - нет разделения на объективное и субъективное, что-то не так с подсознанием, если оно вообще у них существует в нашем понимании. Вроде как ни "дальних углов", ни глубоких "карманов" их память не имеет - весь багаж постоянно активен, все как бы на поверхности… Как же они живут в таком аду?!"
Хью все так же сидел напротив, длинное темное лицо его ничего не выражало. Семен смотрел на него и, постепенно успокаиваясь, пытался рассуждать трезво: "Что мы имеем по существу? Из, так сказать, фактуры? Пребывая в подростковом возрасте, парень пережил тяжелый стресс. Это не просто гибель родных, а хуже. Когда чужаки нашли их логово, Хью оказался свидетелем изощренной казни близких. Мало того, его самого обнаружили в щели между сводом и полом - маскировка из тухлятины и экскрементов не помогла. А вот вытаскивать его не стали - глумились, предлагали вылезти самому. Именно так, по представлениям Хью, и следовало поступить - вылезти и умереть вместе со всеми. Но он не смог - ему было слишком страшно. И его оставили в живых. Скорее всего, враги сочли его малышом и не захотели из-за него пачкаться - все равно умрет. Он же воспринял это как признание своей беспредельной трусости и беспомощности. Впрочем, описать "человеческими" терминами то, как он это воспринял, можно лишь весьма и весьма приблизительно. Ситуация усугубилась еще и тем, что все это случилось с парнем на переходном рубеже жизни, когда неандертальский подросток начинает стремительно превращаться в мужчину, причем и морально, и физически. За полтора прошедших года он, по сути, стал уже взрослым воином, но пережитый ужас в нем сидит и никуда не девается. Похоже, это тот самый клин, который лишь клином и можно выбить. И клин этот не абстрактен, а вполне конкретен - воин-чужак, который орудовал тогда под скальным навесом. Что он там творил, лучше не пересказывать, но, похоже, Хью на нем "зациклился", и его вполне можно понять.
Нет, - остановил Семен самого себя. - Все гораздо хуже: я не могу, не имею права не понять и не принять его боль. Не могу, потому что мы в ответе за тех… кого оставили в живых".
- Что ж, - сказал он вслух. - Этот скальп тебе действительно нужен. Давай подумаем, как взять его и при этом самим остаться в Среднем мире.
- Семхон думать нет надо. Хью делать один.
- А вот это ты брось! - властно и строго приказал Семен. - Ты - наш, лоуринский, а потому…
Духи земли и неба в тот день улыбнулись Агунте: холодное зимнее солнце светило сквозь легкую морозную дымку, снег искрился, но не слепил глаз, и люди на обрыве видели, как покачивается сложный убор из орлиных перьев на голове и спине воина. Лошадь медленно переставляла ноги по узкой тропе в снегу. Всадник не торопил ее - старший сын великого вождя имазров слишком долго ждал этого момента, чтобы быстро расстаться с ним. Позади годы тренировок, обид и грез. Грез о том, как он вот так - победителем - пройдет на глазах у всех по тропе под обрывом. Он будет сидеть, обхватив ногами бока лошади, сидеть с прямой спиной и гордо поднятой головой. Сидеть и держать в правой руке тяжелый дротик из расщепленного и распрямленного бивня. Дротик, побывавший в сердцах восьми мамонтов.
Он - Агунта - первым из сыновей Ненчича замкнул магический счет. Не все, конечно, убитые мамонты были могучими великанами, но они вознесли Агунту на недосягаемую высоту. У главы клана много сыновей, но великие воины - дети Ланги-той и Долпес-той - идут за ним пешком. Идут и ведут лошадей, навьюченных его оружием, его пищей, его палаткой и спальными принадлежностями.
Агунта не поднимал головы, он и так знал, что на краю заснеженного обрыва справа стоят Ненчич и его жены, и его сыновья, и лучшие воины имазров, и их жены, и их дети - они смотрят, как Агунта идет по Тропе Победителя.
Наверху раздался какой-то шум, один из воинов, шедших сзади, издал удивленный возглас, и Агунта скосил глаза влево. По нетоптаному снегу кто-то спускался к тропе - наперерез и навстречу каравану. Человек шел медленно, проваливаясь в снег по колено. За ним к перегибу низкого склона тянулась цепочка следов. "Кто это?! Кто на глазах у всех нарушает ритуал встречи Победителя?! Все, кто хотел стать правой рукой Ненчича, уже отведали копья и палицы Агунты. Теперь они смотрят на меня незрячими глазами из Мира Мертвых. Нашелся кто-то еще?!"