- Там дырка! - сказала Тапело. - Ну, чтобы подглядывать. Ни хрена себе. Это что получается: я раздеваюсь, а какой-то урод там сидит и подглядывает?
- Девочка, ты же не раздеваешься.
- Пожалуйста… - сказала я. - Я вас очень прошу…
Там была дырка, в стене. Там, где раньше была сердцевина цветка. Дырка размером с большую монету. В обрамлении желтых лепестков. Я смотрела как завороженная.
- Что там? - спросил Павлин.
- Моя радость…
- Что? - сказала Тапело.
- Анджела. Анджела…
- С кем она разговаривает?
- Марлин? Ты чего?
Я придвинулась ближе к стене.
- Кто там? - спросила Тапело.
И больше я ничего не слышала. Ничего. Все погрузилось в безмолвие, когда я осторожно пригнулась и заглянула в дырку.
* * *
Там было темно. С той стороны не было света, и сперва я подумала, что там вообще ничего нет. Но потом я разглядела, что там что-то было. В темноте. Что-то мягкое. И живое. Я сначала не поняла, что это такое. Но потом до меня дошло.
Это глаз.
Очень темный, но все-таки человеческий глаз. Буквально в нескольких дюймах от моего. Я не разглядела, какого он был цвета. Мне показалось, что черного. Он влажно поблескивал в темноте.
Я смотрела, смотрела.
Глаз моргнул. Закрылся, открылся.
Он смотрел на меня.
* * *
Я не смогла ничего сказать. Я попыталась заговорить. Я оторвалась от стены, от дырки в стене, повернулась к Павлину с Тапело и попыталась заговорить, но у меня ничего не вышло. Я отступила на пару шагов от стены.
- Марлин…
- Что ты там видела?
- Марлин?
Я еще раз взглянула на стену и отошла прочь, к кровати. Села, закрыла лицо руками. Я ничего не увидела там, в темноте. Только глаз. Который смотрел на меня.
- Марлин, - сказал Павлин. - Что там было?
- Что…
- Что ты увидела?
Я не смогла ничего сказать. Влажный блеск. Я подняла глаза. Павлин уже подошел к стене. Он посмотрел на меня, на Тапело, а потом наклонился и заглянул в дырку.
Я слышала, как он вдохнул и задержал дыхание.
- Что там? - спросила Тапело. - Ну, говори. Не томи.
Павлин на миг оторвался от дырки и снова приник к ней глазом. Он опять затаил дыхание, а потом повернулся ко мне.
- Блин.
- Ты его видел? - спросила я.
- Видел.
- Да что там такое? - сказала Тапело и добавила, помолчав: - Вы меня прямо пугаете.
- Там глаз, - сказал Павлин.
- Что?
- Глаз.
- Нет, - сказала Тапело. - Не может быть.
- Может.
Павлин отступил от стены и сделал знак Тапело, мол, иди и сама посмотри.
- Не хочу, - сказала она.
Но она все-таки подошла. И посмотрела. И заглянула туда. Пусть даже на долю секунды, но все-таки заглянула.
- Нет, - сказала она, отступая. - Нет. Какой ужас.
А потом мы замолчали. Потому что не знали, что говорить и что делать. В дверь постучали.
- Господи, - сказала Павлин. - Кто там еще?
- Может быть, вы мне откроете?
Это была Хендерсон. Она вернулась. Павлин открыл дверь, и она вошла в комнату, и сказала с порога:
- Я нашла его. Теперь я знаю, где он живет. Коул… - Она умолкла на полуслове, заметив, что ее никто не слушает. Потому что все смотрят на стену.
- Что происходит?.
- Там кто-то есть, - сказал Павлин. - Кто-то за нами подглядывает.
- Что?
- Кто-то за нами подглядывает, - сказала Тапело. - Через дырку. В стене.
- Дайте мне посмотреть.
Хендерсон подошла к стене. Вот так вот запросто подошла и заглянула в дырку.
Хендерсон заглянула в дырку.
Она смотрела туда очень долго. Дольше Павлина и уж точно дольше Тапело. А потом она повернулась к нам.
- Ну, вы и придурки, - сказала она.
- Что? - сказала Павлин.
- Три идиота.
- Беверли…
- Это зеркало. Зеркало в соседнем номере. Повернутое к стене. Лицевой стороной к нам.
- Ой, бля…
Хендерсон рассмеялась.
- Ну, вы и придурки. Классно вы тут развлекаетесь, я смотрю.
Павлин покачал головой и повернулся ко мне:
- Марлин, ты в порядке?
Я не смогла ничего ответить. Глаза щипало от слез, от тоски. И Павлин - этот солдат, этот убийца - подошел ко мне. Сел на кровать рядом со мной.
Павлин. Он обнял меня и прижал к себе.
* * *
Тапело спит на соседней кровати. Дышит совсем тихо и иногда вздыхает во сне. Я прикрыла лампу простыней со своей кровати, так что свет почти не касается девочки, но мне все видно, что я пишу. Я решила воспользоваться просветлением после инъекции и записать все, что было сегодня, удержать день в словах. И все, что я только что записала, и все предыдущие страницы - теперь они вроде бы обрели смысл. Я снова знаю свою историю и свое место в этой истории.
Я устала, мне хочется спать…
Я не решилась достать фотографию. Потому что мне страшно. Страшно не потому, что она, может быть, так и будет испорченной, несмотря на хорошую дозу лекарства. А потому, что она, может быть, будет нормальной. И я снова увижу ее очень четко и ясно. Себя с дочкой - четко и ясно.
Сейчас я этого просто не выдержу.
* * *
Черная комната. Тесная черная комната в каком-то доме. В комнате - Марлин. Краска на стенах еще не просохла. Она пузырилась нарывами, и они раскрывались с глухим влажным всхлипом, и оттуда сочилась какая-то вязкая желтая жидкость. Света в комнате не было, и все же свет был. Тусклый свет, льющийся непонятно откуда. Комната была круглой, стены смыкались в кольцо. Двери не было вообще. Ни входа, ни выхода. Но Марлин была в комнате. В центре круглой комнаты стояла церковная купель, наполненная водой - черной водой, не отражающей ничего. Марлин не отражалась в воде, и она наклонилась поближе, потому что ей нужно было увидеть себя, но она ничего не увидела. Ничего. Там, в воде, плавали бусины. Марлин их сосчитала. Всего девять бусин: пять голубых и четыре желтых. Марлин опустила руку в купель и поймала одну из бусин, но когда она вынула руку и раскрыла ладонь, ладонь оказалась пустой. Наверное, бусина выскользнула, упала, решила Марлин, но нет, теперь в воде плавало восемь бусин. Пять голубых и три желтых. Марлин попыталась достать еще одну бусину, но ладонь вновь оказалась пустой, а в черной воде осталось только семь бусин, четыре голубых и три желтых. Марлин стало страшно. Она испугалась, что не сможет достать из воды эти бусины. Она закатала рукав рубашки и опустила руку еще глубже в воду. Вода была теплой и как будто давила на кожу. Марлин искала, искала - но не сумела найти две пропавшие бусины. Ее пальцы коснулись дна. Оно было мягким. Там что-то лежало, на дне. Что-то мягкое и упругое. Оно продавилось под пальцами. Марлин отдернула руку. Ей стало противно. Бусины по-прежнему плавали там, в воде. Марлин пересчитала их снова. Что происходит? Осталось только шесть бусин, четыре голубых и две желтых. Марлин перегнулась через край купели. Опустила туда руку, потом - лицо. В черную воду. Вода была теплой и как будто давила на кожу. Света не было, и все же свет был. Сперва совсем черный, но потом в черноте разлилось мягкое, рассеянное свечение, и Марлин увидела, что там лежало, на дне. Глаз. Большой человеческий глаз. Размером точно с купель. И он смотрел на Марлин. Черный зрачок расширился, вбирая в себя ее отражение. Глаз был поврежден. Теперь Марлин это видела. Тогда, в первый раз, она надавила рукой на белок, и там была рана, сочившаяся желтым гноем. Тонкая вязкая струйка поднималась наверх. К лицу Марлин, к ее открытому рту. Марлин старалась не задохнуться. Теперь она видела, что зрачок - это дыра. Там, под черной водой, был провал, и вода лилась из него в купель, снизу вверх, и Марлин увидела три недостающие бусины. В зрачке, внутри. Две желтые бусины и одна голубая. Марлин запустила руку прямо в раскрытый глаз. Гной уже проник ей в горло, она задыхалась, но все равно продолжала тянуться, туда, в глубь зрачка, и зрачок сжался, как будто oт боли, сдавил ей руку, но Марлин продолжала тянуться. Ее пальцы наткнулись на что-то. Внутри зрачка. Что-то мягкое, сочное, влажное. Оно поддалось под ее рукой. Оторвалось. Марлин не хотела его отрывать, это вышло случайно, и из глаза, из черных глубин, выплеснулся крик боли. Глаз ослеп. Мягкое свечение погасло, и глаз ослеп. Он уже не смотрел на Марлин. Он стал сплошной чернотой. И это чувство, когда никто на тебя не смотрит, не смотрит сейчас и не посмотрит уже никогда… Марлин стало страшно, по-настоящему страшно, и еще - очень грустно. Она хотела вытащить руку, но зрачок держал крепко. И не отпускал.
* * *
Теперь лампа стояла на дальнем конце стола. Девочка сидела в круге бледного, затененного света, а рядом с ней, на кровати, лежала раскрытая шахматная доска.
- Что, не спится? - спросила я.
- Просто не хочется спать.
- А я поспала.
- Да, - сказала она. - Ты стонала во сне.
- Мне снился сон.
- Сон?
- Ага.
Я села на кровати, спустила ноги на пол. Я снова заснула в одежде. Только ботинки сняла и все. И сейчас одной ноге было холодно. Ну да. Я же была только в одном носке.
- Сон…
Я встала с кровати и открыла свою сумку, чтобы взять новую пару носков. Последнюю пару.
- А что тебе снилось?
- Не знаю. Не помню.
Мне давно ничего не снилось, с самого начала эпидемии. Я имею в виду настоящие сны. Шум проникал тебе в голову, в спящий мозг, и сны были как телевизор с миллионом каналов, которые ты смотришь все одновременно. Это было болезненно и опасно, и вечерняя доза "Просвета" как-то сдерживала этот натиск, ослабляла напор, так что в сознание пробивались лишь проблески сбивчивых образов. Проблески. Внезапное дуновение тепла от невидимого предмета. Вспышка тусклого света, тихий вскрик - вот и все, что ты помнишь при пробуждении. Может быть, прикосновение к мягкому меху или к колючим шипам. Вот и все. Люди больше не видели снов, настоящих снов, но сегодня мне снился сон.
- С тобой все в порядке?
- Не знаю.
- А то вид у тебя…
- Какой?
- Марлин, ты сядь.
И я села. Села на кровать, чтобы переодеть носки. Все попадало на пол: книжки, одежда, весь мусор, кусочки, обрывки, фрагменты нашего путешествия. Зачем это все нужно? И к чему это все приведет? Я растерла руками лицо. Сон был где-то здесь. Он никуда не исчез. Черная комната, и вода, и…
Я схватила свою тетрадку, но сон ускользал, не давался.
- А тебе снятся сны? - просила я.
- Конечно. Каждую ночь.
- Каждую ночь?
- Марлин, со мной все по-другому.
- Сколько времени?
Тапело взглянула на часы.
- Третий час.
- Хорошо.
Рука наткнулась на что-то твердое среди смятых простыней. Тюбик помады. Воспоминания.
- Вчера на меня что-то нашло. У автосервиса.
- Да, я знаю.
- Я словно выпала из реальности. Я потерялась.
- Беверли очень расстроилась.
- Правда?
- Ага.
- А ты? - спросила я.
- Что?
- Тапело, ты расстроилась, когда я потерялась?
- Я не знаю, - сказала она и добавила, помолчав: - Может быть, тебе надо было идти до конца. Когда ты сбежала. Может быть, тебе надо было уйти.
- Может быть.
Я смотрела на стену. На прямоугольник чистых обоев. Раньше там было зеркало, и Хендерсон его сняла. Но призрак зеркала так и остался.
- Я не сбежала. Я потерялась.
Я посмотрела на противоположную стену. Хендерсон перевесила зеркало туда. Лицевой стороной к стене. Так, чтобы оно закрывало дырку, которую я там нашла. Я подумала о двух зеркалах, повернутых друг к другу - с той стороны и с этой, в нашем номере и в соседнем. Я подумала о зеркалах, что смотрят сейчас друг на друга через дырку в стене. Я представила себе два глаза. Они по-прежнему там, с двух сторон. Глядят друг на друга, их отражения множатся, уходя в бесконечность на коротеньком расстоянии между двумя зеркалами. Очень ясная картинка в сознании. А потом, пока я смотрела на это зеркало, сон все-таки вспомнился. Некоторые куски. Я придвинулась ближе к свету, чтобы все записать.
- Хочешь, сыграем? - спросила Тапело.
- Я работаю.
- Сейчас, пока еще действует эта инъекция, ты, наверное, сможешь сыграть. В смысле, нормально сыграть. Может быть, ты даже выиграешь.
- Слушай, дай мне поработать, пожалуйста.
- Ладно. Как скажешь.
- Ага.
- Кто такая Анджела?
- А?
- Анджела. Ты разговаривала во сне. Называла ее по имени.
- А что я еще говорила?
- Ничего. Только имя.
- Анджела…
- Это твоя дочка? Павлин говорил, что у тебя была дочка.
- Дай мне поработать.
Это было действительно хорошо: писать. Потому что это была работа. Работа, которую я знаю и делаю очень неплохо или делала раньше, но сейчас у меня снова все получается.
- Я знаю лишь одного человека, у которого я не могу выиграть в шахматы, - сказала Тапело. - Это я сама. Ты себе представляешь, что это такое?
- Нет, не представляю.
- Это грустно, на самом деле. Да, именно так. Очень грустно.
Я подняла глаза. Девочка листала книжку. Ту, которую я украла. "Алису в Зазеркалье".
- Может, ты еще встретишь кого-нибудь.
- Что? - Тапело взглянула на меня.
- Ну, не знаю. Какого-нибудь парня. Нормального парня.
- Нормального парня?
- Ну, в смысле…
- Слушай, не надо.
Я смотрела на нее. Она снова уставилась в книгу, потом посмотрела на шахматы, потом - снова в книжку.
- Тапело, помнишь, сегодня утром?
- Когда именно?
- За завтраком.
- И что за завтраком?
- Когда ты мне сказала, как я выгляжу.
- А, ага.
- Да. Я что, правда, такая страшная?
- Ну, это меня Хендерсон попросила сказать.
- Слушай, девочка, за что ты меня так не любишь?
- В смысле?
- Тапело, я тебе помогла.
- Ты мне помогла?
- Когда ты стояла там, на дороге. Мы тебя подобрали.
- Ну, если бы не вы, кто-то другой подобрал бы.
- Другой - да. Но таких, как мы, больше нет.
- Это точно, - сказала Тапело. - Других таких нет.
Она приподняла книжку.
- Я тут читаю… тринадцатую главу.
- Дай посмотреть. Там же только двенадцать глав.
- Есть еще и тринадцатая. Кто-то ее записал. От руки.
Я взяла у нее книжку. Она показала мне, куда надо смотреть. Новые слова…
- И что это значит?
Я опять посмотрела на зеркало, повернутое к стене, и снова подумала про два глаза, глядящие друг на друга.
- Марлин? Ответь.
Я прочитала первую строчку. Алиса часто просыпалась посреди ночи и вспоминала приснившиеся ей сны. И сквозь все забытые и потерянные мгновения, все разрозненные сигналы прошедшего дня, в памяти всплыл рассказ Кингсли. Он мне рассказывал очень похожую историю. Тогда я решила, что это все выдумки; что он пытается уговорить меня, чтобы я приняла его предложение. Но теперь я поняла, что это была попытка объяснить. Объяснить по возможности проще. То есть проще - для Кингсли.
- Марлин… что это?
Я посмотрела на Тапело. Она смотрела прямо на меня. В глаза. И несмотря на неслабую дозу "Просвета" и на разделявшее нас расстояние в несколько футов, у меня все равно было странное чувство, что глубина этих черных зрачков захватила меня. Захватила и не отпускает. И вот тогда мне и вспомнился давешний сон. Весь, целиком. До мельчайших подробностей. Я столько держала в себе, я так долго молчала. Но теперь меня словно прорвало. И я рассказала ей все, что знала - или думала, что знала, - про Кингсли и про истинную природу зеркал. Я давно уже не говорила ни с кем вот так: доверительно и легко. Так, как ты говоришь только с самыми близкими. Тапело улыбнулась. Она не сказала ни слова. Лишь улыбнулась мне. И ничего больше.
Я ей все рассказала.
Я взяла тюбик помады, открыла его. Прорезь цвета. Единственный яркий штрих в этой комнате.
- На, возьми. - Тапело открыла свое зеркальце и протянула его мне.
Я придвинулась еще ближе к свету и накрасила губы. Глядя на себя в зеркало. Меня вдруг охватило тревожное чувство, что я, может быть, вижу себя настоящую в последний раз и что мне уже никогда не вырваться из зеркальной хватки. Никогда.
- На Луне тоже есть зеркала, - сказала Тапело. - Ты не знала? Они там есть. Их привезли космонавты.
- Что?
- Космонавты. Они привезли зеркала на Луну.
Я наконец оторвалась от зеркала.
- Зачем?
- Чтобы в них смотреться.
- Да?
- А потом, когда они возвращались на Землю, они оставили зеркала на Луне.
Мне представились эти брошенные зеркала: как они лежат посреди лунной пыли, и пыль заносит стекло. Столько лет, столько веков. Без отражения. Им, наверное, там одиноко - зеркалам на холодной Луне.
- А сейчас, - сказала Тапело, - они направляют с Земли на Луну лазерные лучи. Луч отражается от зеркала и возвращается обратно, а они замеряют время. Сколько нужно лучу, чтобы пройти расстояние от Земли до Луны. Помнишь, ты спрашивала?
- Ты о чем?
- Ты спросила, сколько до нас идет свет Луны. Помнишь, вечером?
- А, да. И сколько минут?
- Секунду с четвертью, где-то так.
- Всего-то?
- Кстати, а почему ты спросила?
- Ну, я подумала… да, я подумала, а можно ли верить тому, что я вижу. Я смотрела на Луну. Она была такая усталая, и я подумала: она и вправду такая? Или на самом деле она другая, просто я вижу ее такой?
Тапело расставляла фигуры на шахматной доске.
- Сейчас ничему нельзя верить, Марлин.
- Нет. Нет…
- Что?
- Слушай, прости меня. Что я втянула тебя во все это.
- А мне, ты думаешь, не все равно?
- Да, наверное, все равно.
Я опять посмотрелась в зеркало.
- Нормально ты выглядишь, Марлин. Вполне нормально. И глаза у тебя красивые.
- Но ты же меня совершенно не знаешь. Не знаешь, какая я на самом деле.
- Я пытаюсь узнать.
- Анджела умерла.
- Да, я так и подумала.
- Она умерла.
- От болезни?
- Ей было девять. Всего девять лет.