- Да как бы там ни было. Я говорю о другом. Эти ребята, которые заседают в лабораториях… они же ничего не знают на самом деле. У них нет самого главного. Волшебства. А у нас оно есть. Они пытаются что-то делать, но при этом не представляют себе, что такое болезнь. Правильно, Бев?
- Абсолютно, - сказала Хендерсон.
- Ой, смотрите, - сказала Тапело.
Там, у дороги, стоял молодой человек. Автостопщик. Тапело притормозила.
- Ни хрена, - сказала Хендерсон. - У нас нет места.
- Но ему так одиноко, - сказала Тапело. - Вы посмотрите.
- А что у него там написано? - спросил Павлин.
Мне пришлось сильно напрячься, чтобы сосредоточить внимание на парне, на кусочке картона у него в руках.
- Так что там написано? - спросила я.
- Ничего, - сказала Тапело. - Вообще ничего. Чистый лист.
- Ну что, девочка, все еще хочешь остановиться? - спросил Павлин. - Я в том смысле, что он молодой, симпатичный. Едет практически в никуда. В пустоту. А чего еще нужно молоденькой девочке?
- Останавливаться мы не будем, - сказала Тапело. Потом все замолчали, и я была этому рада. Я работала над своей книгой, записывала все сегодняшние события - вплоть до этой минуты.
- А Марлин все строчит и строчит, - сказала Хендерсон. - Тебе еще не надоело?
- Нет.
Но сейчас, когда я попыталась перечитать эти последние пару страниц, я не смогла понять и половины. То есть я разбирала слова, но не понимала их смысла. Обычно такое случалось лишь через несколько дней.
- Однажды я видел дорожный знак, - сказал Павлин. - Угадайте какой.
- И какой? - спросила Тапело.
- Опасная зона. Следите за знаками. Впереди будет знак "Поврежденная дорога".
- И чего?
- Ну, там и был знак. Впереди. Только испорченный.
- И что там было написано?
- Ну, он был испорчен. Слова расплывались. Ну, как обычно. Но я сумел прочитать, что там написано.
- Ага, давай дальше.
- Опасная зона. Следите за знаками. Впереди будет знак "Поврежденная дорога".
- Ты все выдумываешь.
- Я ничего не выдумываю. Вы дослушайте до конца.
- Дай-ка я догадаюсь. Там был еще один знак.
- Да, был. Все правильно.
- И?
- Что - и?
- Ты смог прочесть, что там написано?
- Ага. Это был очень четкий знак. Без повреждений.
- И там было написано…
- Не обращайте внимания на все предыдущие знаки.
- Господи Боже, - сказала Тапело. - И мне оно надо?
- Я не знаю. Тебе оно надо?
Дорога шла по равнине, плоской, пустынной и бесконечной. Мы проехали радиотелескоп, огромный купол которого был перевернут, чтобы вобрать в себя небо. Над ним колыхалось облако шума. А еще через несколько миль мы увидели что-то похожее на мираж.
- Что это? - спросил Павлин.
Синее переливчатое свечение над дорогой, жидкие волны воздуха, поднимавшегося от гудронированного шоссе. Перед нами была другая машина. Она проехала сквозь синее марево, которое как будто окутало автомобиль, а потом и мы сами въехали в этот странный мираж. Стало заметно теплее, и мы словно сбавили скорость, хотя на самом деле мы ее не сбавляли. Я слышала разные звуки: голоса, шелест дыхания - тихо-тихо, едва различимо. Хендерсон повернулась ко мне. Я не узнала ее лицо. Это было лицо незнакомки. Исчезло всякое ощущение движения. Как будто мы приподнялись над землей и зависли в воздухе, в зыбком дрожащем пространстве, а потом мы вдруг выехали наружу, уже с той стороны, и поехали дальше, опять на нормальной скорости, и после жаркого марева нам было даже прохладно, и лицо Хендерсон снова стало ее лицом.
- Что это было? - спросил Павлин. Тапело покачала головой:
- Не знаю.
- А куда делась эта, другая машина?
Дорога впереди - абсолютно прямая, без единого поворота. Но машины, которая ехала впереди, почему-то не видно.
- Блин, как-то здесь странно, - сказал Павлин. - Не нравится мне все это.
Мы поехали дальше. Я поняла, что не могу больше писать. После этого непонятного миража мне стало как-то нехорошо. Меня подташнивало. Слова кружились на бумаге.
- Ой, бля, - сказала Хендерсон. - Так ты?..
- Что там? - спросил Павлин.
- Господи.
- Что там?
- Зеркало.
- Эй, это мое, - сказала Тапело. - И не ройся, пожалуйста, у меня в сумке.
- Господи Боже, - сказала Хендерсон. - Я едва в него не посмотрелась.
- Положи мои вещи на место.
- А это что у тебя? Часы. Ну ни хрена себе.
- Я тебя предупреждаю.
- И сколько время? - спросил Павлин.
- А как я тебе посмотрю, сколько время?! Марлин…
Хендерсон передала мне часы. Ее пальцы были как смазанное пятно, троящийся образ, наложение картинок.
- А это чего за книга? - сказала Хендерсон.
- Просто книга, - сказала Тапело. - Какие проблемы?
Хендерсон нашла сумку Тапело на полу. Сперва она достала оттуда зеркало, потом - часы. А теперь - книгу. Ту самую, которую Тапело читала сегодня утром. Рассказы По. Хендерсон пролистала страницы.
- Не понимаю, зачем это надо. Книжки читать, все такое.
- А ты попробуй, а вдруг понравится.
- Осторожнее. Машина, - сказал Павлин.
Машина была впереди. Она ехала очень медленно. Маленький голубой автомобиль. Первый, который нам встретился после того миража. Вокруг творилось столько всего непонятного. Павлин прав, надо быть осторожнее. Тапело обогнала голубую машину, объехав ее по широкой дуге. Я попыталась рассмотреть водителя.
- Похоже, он в трансе, - сказала Хендерсон.
Руки водителя судорожно сжимали руль, а его голова медленно раскачивалась из стороны в сторону. Он повернулся и посмотрел в нашу сторону. Абсолютно пустое лицо, без всякого выражения.
- Вот, блин, дожили, - сказала Павлин. - Вообще-то такое следует запретить.
Обогнав голубую машину, мы поехали дальше.
- И все-таки что это было? - сказал Павлин.
- Жуть какая, - сказала Хендерсон. - Ну, эта книга. Нет, действительно жуткие вещи тут пишут.
- А что за книга? - спросил Павлин.
- Сердце-обличитель.
- Это такое название?
- Ага.
- Это что, про любовь? Как в любовном романе?
- Нет, это не про любовь.
- Знаешь, Бев, про любовь нет хороших историй. Есть только одна, которая про нас с тобой. Ты слушай меня. Я - твой любовный роман.
- Никакого повода у меня не было, - сказала Хендерсон. - И бешенства я не испытывал. Я любил этого старика. Он ни разу не причинил мне зла. Ни разу меня не обидел.
- Ты о чем? - спросил Павлин.
- Я читаю из книжки.
- А-а.
- Его золото меня не прельщало.
- А меня бы прельстило, - сказал Павлин.
- Его золото меня не прельщало. Пожалуй, виной всему был его глаз! Да, именно! Один глаз у него был как у хищной птицы - голубоватый, подернутый пленкой. Стоило ему поглядеть на меня, и у меня кровь стыла в жилах.
Хендерсон читала, и волосы лезли ей в глаза. У нее длинные волосы, только теперь они грязные и свалявшиеся, а когда она двигает головой, они шевелятся, как живые. Волосы закрывали ее лицо, и я не видела, куда она смотрит. Но у меня было стойкое ощущение, что смотрит она на меня.
- И мало-помалу, исподволь, я задумал прикончить старика и навсегда избавиться от его глаза.
- Вот так вот? - сказал Павлин.
- Ага, - сказала Хендерсон. - Он хочет убить старика. Достал он его.
- Не старик, - сказала Тапело.
- В смысле?
- Его достал не старик, а глаз. И он хотел убить глаз.
- С головой парень явно не дружит, - сказал Павлин.
- Нет, - сказала Хендерсон. - Он тут пишет, что он не сумасшедший. Здесь сказано, что от болезни его чувства только обострились, а вовсе не ослабели и не притупились.
- Какой болезни?
- Тут не объясняется. Может, потом где-то будет.
- А зачем ему убивать этот глаз? - спросил Павлин. - Марлин, ты что-нибудь понимаешь?
- Да. По-моему, да.
- Ему не нравилось, когда на него смотрели, - сказала Тапело.
- Да? - сказала Хендерсон.
- Его бесило, когда на него смотрели.
- А, понятно, - сказала Павлин. - Знакомое чувство.
- Но тут что получается: он же кому-то рассказывает эту свою историю. Значит, на него все равно кто-то смотрит.
- Кто смотрит? - спросила Хендерсон.
- Читатель.
Хендерсон тряхнула головой.
- Давай лучше не умничать. А то у меня от таких рассуждений мозги замыкает.
- Так все задумано. Он хочет вырвать глаза читателю. Рассказчик. Он хочет вырвать глаза читателю!
- Блин, мне это нравится, - сказал Павлин.
- Мудацкие книги, - сказала Хендерсон. - Их следует все запретить. Надо, чтобы издали такой закон.
- Он уже есть, - сказала Тапело. - У тебя в голове.
- Да. Наверное.
- Что?
- Останови машину.
- Я…
- Я сказала, машину останови!
Тапело резко ударила по тормозам. Машина остановилась. Тапело заглушила двигатель. Стало тихо. И только в динамиках радио переливалась электронная мелодия. Первые пару секунд все молчали, а потом Павлин сказал:
- Ты бы, девочка, извинилась.
- Я?!
- Ты.
- А что я такого сделала?
Павлин вздохнул.
- Я не хочу, чтобы она ехала с нами, - сказала Хендерсон. - Давай выметайся.
- Но так же нельзя…
- Выметайся, сказала.
И тогда что-то в Тапело надломилось. Она опустила голову и наклонилась, упершись лбом в руль. Я подумала, что надо вступиться за девочку. Может быть, попросить Хендерсон, чтобы она на нее не сердилась. Уж не знаю, получится что-нибудь или нет, но попробовать можно. Но тут Тапело что-то сказала себе в ладони.
- Не слышу, - сказала Хендерсон. Тапело приподняла голову.
- Прости, пожалуйста.
- Повернись. Я хочу видеть твое лицо.
- Что?
- Повернись ко мне.
Девочка обернулась к нам. Хендерсон уже держала наготове открытое зеркальце и теперь подняла его так, чтобы в нем отразилось только лицо Тапело.
- Так что ты сказала?
Глядя прямо на свое отражение в зеркале, Тапело повторила свои слова:
- Прости, пожалуйста.
- Хорошо.
Дальше мы ехали молча. Павлин углубился в дорожные атласы. Хендерсон закрыла глаза, как будто собралась спать. Я сидела, смотрела в окно. Мысли путались и разбредались. Меня тяготило молчание, но было как-то неловко заговорить. Первой не выдержала Тапело.
- А вы знаете, куда мы едем? - спросила она. Павлин посмотрел на нее.
- В смысле?
- Города на побережье… там хуже всего. Вы не знали? Самые больные районы. Вот почему в эту сторону так мало машин. Вообще нет машин. Мы - единственные.
- Почему? - спросил Павлин. - Почему побережье?
- Ну, есть такая теория, что зона болезни - она как ткань. И она распускается по краям.
Павлин кивнул.
- Ну прямо как я.
- Вот почему все съезжаются в центр. Там безопаснее.
Хендерсон открыла глаза.
- А тут будет какая-нибудь заправка, ну или что-нибудь?
- Будет заправка, - сказала Тапело. - Через пару миль.
- Хорошо. А то я действительно очень хочу в туалет.
Над дорогой висел огромный информационный щит. Буквы мигали золотым светом. Слова были такими яркими, что даже я смогла их прочитать.
Водитель! Ты уже принял "Просвет"?
- Знаете, что я слышал? - сказал Павлин. - Что в таких вот новомодных щитах, в каждом из них, течет столько вытяжки, что одному человеку хватило бы на год, чтобы его вообще не затронуло и не глючило. Даже на полтора года. Может быть, больше. Но это же несправедливо. Это несправедливо.
- Это вообще преступление, - сказала Тапело.
- Вот бы добраться до одного из таких устройств. Электронный Просвет, как они это называют. Блин. Уж я бы тогда развернулся. Сделал бы столько всего.
- Что бы ты сделал? - спросила Хендерсон.
- Ну, много разного.
- А, ну да. Много разного.
- А еще у них есть такая машина… она работает на "Просвете". Нет, правда. Кладешь в нее что-нибудь сломанное, зараженное, что-нибудь, что подцепило шум, а потом вынимаешь уже исправленное.
- Нет такой машины, - сказала Тапело.
- Нет, правда. Я слышал. Это секретная разработка. Машина. Такой черный ящик. А внутри - кусочек пространства, не зараженный болезнью. Кусочек мира, где все сигналы и знаки не тронуты порчей, где вся информация - чистая. Вот бы заполучить эту штуку. Вы только представьте себе… Черный ящик. Сколько бы я тогда сделал.
- Так что бы ты сделал? - спросила Хендерсон.
- А почему ты все время об этом спрашиваешь?
- Ну, просто спрашиваю. Так что бы ты сделал?
- Что бы я сделал? Я бы смылся отсюда на хрен. Только меня и видели.
- Знаете что, - сказала Хендерсон. - Я Павлина нашла на улице. Знаете, что он делал?
- Ну, понеслась.
- Он лежал, в жопу пьяный, в темном переулке, а на голове у него была сумка… ну, с какой ходят по магазинам.
- Правда? - сказала Тапело. - В смысле, пластиковый пакет?
- Нет. Женская сумка. Только большая.
- Слушай, не надо. - Павлин обернулся к Хендерсон, но даже не посмотрел на нее. Его взгляд впился во что-то сзади, сквозь заднее стекло. - Ой, бля.
- Что там? - спросила Тапело.
- Какой-то придурок. Он нас догоняет.
- Где? Я не вижу.
Я обернулась и посмотрела назад. К нам приближалась машина. Ярко-красный автомобиль, такой широкий, что он занимал всю вторую полосу. Огромный, мощный. На полной скорости. Еще немного - и он нас догонит.
- Съезжай на обочину, - сказала Хендерсон.
- Что?
- Съезжай на обочину!
И вдруг оказалось, что я не могу пошевелиться. Не могу оторвать взгляд от красной машины. Это был лимузин с затемненными стеклами. Все ближе и ближе. Передний бампер погнут. Весь капот - в шрамах, вмятинах и царапинах. Водителя было не видно. На секунду я потеряла машину из виду - она растворилась в зыбком мареве жара. А когда лимузин выехал из зоны горячего воздуха, он был уже совсем рядом. И тогда же включился звук. Противный, высокий, бьющий по нервам - у меня в голове. Шум.
- Быстрее! - закричал Павлин.
Мы съехали на обочину, и лимузин вильнул в нашу сторону. Мы ударились об ограждение. Жуткий скрежет металла отдался в теле, пробирая до самых костей. Лимузин прижимал нас к ограждению, обжигая бок нашей машины, и день вдруг потемнел, а потом переполнился цветом, разноцветными искрами.
И мне вдруг подумалось, очень четко и определенно, что сейчас я умру. Прямо сейчас, прямо здесь.
Время как будто запнулось и остановилось.
Времени просто не стало.
Хендерсон бросило на меня, и я обняла ее, я совершенно спокойно ее обняла, не знаю как. Голоса, шепоты. Неясное, смазанное пятно - что-то билось в руках Павлина.
- Девочка, давай назад!
Голос Павлина, потерянный крик, обожженный шумом. Скрежет металла. Что-то вылетело из руки Павлина. Не знаю, с чем он там сражался, но он все-таки не удержал эту штуку, и она приземлилась на колени Хендерсон, съежившейся на сиденье, и я протянула руку и взяла эту вещь.
Пистолет.
А потом я почувствовала чью-то руку у себя на запястье, кто-то пытался вырвать у меня пистолет, пытался поднять его, медленно, медленно - сквозь сгустившийся воздух, сквозь пятна цвета, сквозь искры.
Россыпь света и звука.
Обрывки песни, помехи в эфире. Глупые молитвы и колыбельные, и все слезы, еще не выплаканные - откуда они, эти слезы, скопились в глазах и ждут. И мне хочется лишь одного: ухватиться за то единственное, что не затронуто шумом, чистый, четкий сигнал, благословенный, живой сигнал в самом конце диапазона. И кто-то где-то кричал мне: "Не надо", - но я уже не могла остановиться.
Я уже не могла остановиться. Не могла остановить свою руку. Палец лег на спусковой крючок и нажал.
* * *
Сколько все это продолжалось? С того мгновения, когда лимузин прижал нас к ограждению, до выстрела: две-три секунды, минута, чуть больше? Не знаю. В какой-то момент я зажмурилась, но даже так, с закрытыми глазами, все равно видела звук, тихий хлопок, составленный из мелких крапинок цвета, рассыпанных в темноте. Я не слышала выстрела, но отдача отбросила меня назад, спиной - на дверцу, и голова переполнилась мягким, приглушенным ревом, а потом машина остановилась.
Звенящее эхо от выстрела все же догнало меня, с большим опозданием. Внезапный наплыв звука. Так больно. Я открыла глаза. В воздухе извивались тонкие струйки дыма, пахло жженым порохом.
Я огляделась. Машина стояла чуть ли не поперек шоссе, уткнувшись капотом в центральное ограждение. По встречной полосе проехала другая машина, но она не остановилась. Она даже не притормозила. А потом мы снова остались одни на дороге.
- Господи Боже, ебицкая сила.
Похоже, Павлин был единственным из всех нас, кто еще мог говорить. А потом я увидела, что я сделала. Когда эхо от выстрела смолкло, обратившись странным высоким писком, я увидела, что я сделала, - очень ясно и четко, как будто внезапно зажегся свет. Заднее боковое окно разнесло вдребезги. Осталась только зазубренная стеклянная окаемка по самому краю. Все сиденье усыпано битым стеклом. И на Хендерсон тоже попало. Сама же Хендерсон лежала, свернувшись калачиком, на сиденье и закрывала руками голову.
- Ну что, все живы? - спросил Павлин.
Я выронила пистолет. Яркие сухие пылинки плясали в воздухе, забивались мне в рот и не давали произнести ни слова.
- Что это? Слышите? Что за звук? - сказал Павлин.
- Это радио, - сказала Тапело.
- Выключи.
Тапело выключила радио, и стало тихо.
- Ну ладно. - Павлин обернулся к нам. - Бев? Ты там как?
Хендерсон медленно приподнялась.
- Блин. А где лимузин?
- Лимузин благополучно уехал. - Павлин рассмеялся.
- Что?
- Она промахнулась. Марлин промахнулась.
- А что случилось?
Павлин оглядел Хендерсон.
- Случилось страшное, Бев. Ты, похоже, описалась.
- Что? Блядь. Боже.
Хендерсон посмотрела на меня. Нехорошо посмотрела. Но мне сейчас было не до нее. Я смотрела в окно. В окно, разбитое пулей. Смотрела и думала: а куда улетела пуля, в какую цель.
Хендерсон что-то сказала.
Я смотрела мимо ее голоса, в окно, наружу, на бесконечную равнину за автострадой. Там стояли ветряные мельницы с яркими, сверкающими лопастями, которые еле-еле вращались - медленно, вяло.
Мне представилась пуля. Как она пролетела между этими сонными лопастями, а потом устремилась ввысь. В пустое, чистое небо. Она, наверное, просто достигла конца траектории, и начала замедляться, и упала на землю. Где-то там, далеко. Или, может, она продолжала лететь вперед, вверх, и пробила аккуратную дырочку в небе.
Мне представилась пуля.
Как она все летит и летит, по ту сторону неба.