Он окинул взглядом ржавые, покрытые толстым слоем пыли стеллажи с папками у стен, и у него мелькнула мысль, не имелось ли случайно у кого-нибудь из умерших много поколений назад людей, которые здесь работали, привычки прятать где-нибудь здесь спиртное. Такое случается иногда.
Внезапно его оглушило сознание самой большой муки, которую он испытал за время этого последнего, неудачного избавления: потери самой Ури! Тринадцать лет он все собирался отыскать ее сразу же, как накопит приличную сумму, чтобы обеспечить ей такую жизнь, какую она заслуживает, а последние три дня буквально рисковал жизнью, чтобы найти ее… а теперь она потеряна, выдернута у него из-под носа в самый последний момент - надо же, каков сюжетец, - в тот самый момент, когда его трехдневные поиски… нет, тринадцатилетнее паломничество отделяли от успешного завершения какие-то вшивые несколько секунд и дюймов!
Он не сомневался, что из всего этого выйдет отменная баллада.
И тут ему с нежелательной отчетливостью (вот бы память работала так, когда это действительно нужно) вспомнились слова Бёрроуза, произнесенные тем каких-то четыре ночи назад: "Дошлая, ненасытная насекомая тварь". И хотя тогда он только посмеялся над ними, сейчас его поразило, как точно понял Бёрроуз его сущность. Боже мой, думал теперь Ривас, и ты собираешься делать песню из этого, да? Может, сестра Уиндчайм и оцыплячилась, но даже так она в два раза человечнее тебя, парень.
Ну и что, отвечал он сам себе обиженно, я же профессиональный песенник - что же мне еще делать, притворяться, будто я не черпаю материал для своих песен из того, что со мной случается?
Нет, шут гороховый, тебе надо сделать то, что от тебя требовалось вчера. Иди и ищи Ури.
Но ее же увезли в Священный Город.
Ну и что?
А то, что из Священного Города никто еще не выходил - сойеры и пастыри не в счет. Даже самого Нортона Сойера не видели уже лет десять. Всем известно, что попытка избавления кончается, как только цель ее оказывается там. И, ясное дело, что-то сомневаюсь я, чтобы такая неслыханная попытка оправдывалась неслыханной ценой, какую я выбил из старика Бёрроуза (хотя как, черт подери, я вообще мог торговаться из-за души Ури?).
Память сразу же услужливо напомнила ему слова, которые говорил он Бёрроузу в тот вечер: "для вас она стоит пять тысяч, но никак не десять". А что ты скажешь себе, а, парень? Ну, уж конечно, она стоит порезанного пальца плюс несколько минут страха, но уж никак не того, чтобы добровольно ложиться в гроб, верно?
В противовес этому вопросу ему невольно вспомнились совсем другие образы: его квартирка на Первой у Северных ворот, дождливая ночь за окном, уютный свет, трубка, выпивка и любимая книга; долгие летние вечера, когда он сидел закинув ноги на перила балкона, друзья, холодное пиво, стоящее как раз так, чтобы до него было удобно дотянуться; приятная уверенность в том, что всегда найдется хорошенькая девица, чтобы вешать ей лапшу на уши, вертеть перед ней хвостом и, возможно, затащить в постель, и не менее приятная уверенность в уютном одиночестве в этой же постели, но позже.
И, подумав, он признался в том, что всего этого маловато, чтобы положить на весы. Во всяком случае, не тогда, когда на другой чаше этих весов лежит жизнь Ури. Придется ему идти в Ирвайн, пробраться в Священный Город и вытаскивать Ури оттуда.
Чтоб ей, с чувством подумал он, за то, что втянула нас во все это.
Книга 2
Выход через ворота Догтауна
Глава 6
Фрейк МакЭн свирепо нахмурился на безобидную парочку девиц-Соек, ошивавшихся на противоположной стороне улицы, и не без удовольствия наблюдал, как те испуганно встрепенулись и нырнули в дверь зала для молитв. Такая реакция подтвердила, что его наряд пастыря убедителен - по крайней мере для рядовых Соек. А ему осталось идти всего два квартала до площади отправки, и похоже, у него имелся еще неплохой шанс попасть туда без новых приключений, прежде чем просохнет роса на фургоне, который ему был нужен. Только бы ему не напороться на настоящего пастыря! Он подозревал, что у тех наверняка есть пароли, или условные знаки, или еще какие-нибудь чертовы штучки, которые сразу же выдадут в нем самозванца. Вот ведь гад Ривас: какое несправедливое преимущество давало ему то, что он сам несколько лет провел в Сойках!
МакЭн боялся. За все свои предыдущие избавления он старался на пушечный выстрел не приближаться к Ирвайну, а теперь вот при желании мог камнем добросить до высоких, заваленных чуть внутрь стен самого Священного Города.
Он ощупал рукоять спрятанного в левом рукаве ножа, но и это не придало ему обычной уверенности. Собственно, уверенность его пошатнулась еще тогда, когда родители похищенного Сойками юноши неохотно сообщили ему, что первый нанятый ими избавитель приковылял обратно в Эллей с пулей в ноге и рассказами о том, как его подстрелили пастыри, вооруженные настоящими, боеспособными ружьями.
МакЭн заломил за избавление цену в пятьсот полтин с пятидесятипроцентной предоплатой - так много за работу он не просил ни разу - и сразу оговорил, что южнее пустоши Сил-Бич он искать не будет. Поначалу они противились этому; впрочем, клиенты всегда бухтят сначала. Однако он привел им свой стандартный аргумент: остаточная радиация (впечатляющий термин, однако) в этих отдаленных районах так велика, что ни один здравомыслящий человек не рискнет провести там время, необходимое даже для самого простенького избавления, и что даже если Сойку и удастся отыскать и похитить на этой стадии, он (или она), а возможно, и сам избавитель, умрут как венецианский рыбоед, не успев вернуться в Эллей.
Сам МакЭн всегда знал, что это не совсем соответствует истине, однако до позавчерашнего дня ему и в голову не приходило задумываться, насколько велико это преувеличение.
Он шел за караваном из нескольких почти не связанных друг с другом стай Соек, который двигался на юг от Флиртинских холмов. Когда с ним кто-нибудь заговаривал, МакЭн выдавал себя за оцыпляченного дебила, а сам выжидал момента, пока они остановятся на привал и встанут в спираль для причастия - так ему будет проще увидеть, находится ли среди них кто-нибудь, подпадающий под описание отпрыска своих клиентов.
В конце концов, когда он готов был уже отколоться от них и свернуть обратно, на север, они все-таки остановились для причастия на автостоянке Анахайн-Конвеншн-Центра. Дело было позавчера около полудня.
Пастыри вскарабкались на старые фонарные столбы, и неестественный, на два тона рев встретил старика в белом, когда тот двинулся вдоль спирали, с каждым кругом приближаясь к центру. МакЭн созерцал это зрелище, удобно устроившись на крыше грузовика, не забывая время от времени болезненно морщиться и, постанывая, баюкать руку, перевязанную тряпкой с очень реалистичными красными пятнами - он всегда брал ее с собой, отправляясь на избавление. Людей, терзаемых острой болью, как он выяснил, к причастию не допускают.
За время церемонии он приглядел двоих, подпадающих под описание, и когда причастие вырубило обоих, он запомнил, где лежат их безжизненные тела, чтобы позже, когда они придут в сознание, подойти к каждому по очереди и задать им вопросы, которыми снабдили его родители.
Хотя его запас везения, как знал он теперь, и подошел к концу, он еще не иссяк окончательно. Второй паренек, еще не оправившийся от причастия, тем не менее не только узнал названную МакЭном кличку домашней собаки: "Люси всю себя изгрызла, и вся шерсть повылезла, так что нам с ней делать?" - но и дал правильный ответ на вопрос: "Давать чеснок с едой, как мы прошлым летом делали".
МакЭн осматривал соседние изгороди, стены и подворотни в поисках укромного местечка, где бы он мог оглушить парня и потом незаметно утащить, когда услышал металлический лязг и странное уханье. Поскольку он и так оглядывался по сторонам, он одним из первых увидел несколько дюжин Y-образных велосипедов, несущихся по мостовой к толпе Соек. Он схватил своего подопечного и потащил его сквозь объятую смятением толпу прочь от ухарей. Сквозь вопли за их спиной послышались необычно громкие хлопки, но только вырвавшись из толпы и бросившись бегом по тенистому тротуару, волоча за собой полуоглушенного паренька, МакЭн понял, что этот шум означает ружейный огонь.
В момент нападения Сойки оказались в невыгодном положении, и на то имелись две причины: большая часть их лежала без сознания или не отошла от причастия; к тому же уверенные в том, что ухари никогда не осмелятся напасть на крупные стаи Соек, пастыри устроили причастие на открытой, мощеной площади.
МакЭн не мог заставить паренька бежать дольше минуты, так что спасающиеся бегством Сойки очень скоро догнали их и начали обгонять. В результате МакЭн и его подопечный превратились в еще две фигуры, бегущие в толпе, которую угрюмые верховые пастыри гнали как стадо на юг. Пастыри с заряженными пистолетами в руках то и дело привставали на стременах, оглядываясь, и при каждой возможности гнали свою паству по пологим склонам или сквозь узкие проходы в бесконечных алюминиевых заборах - совершенно очевидно, они ожидали новых нападений изголодавшихся ухарей. МакЭн решил, что фургоны с так и не очухавшимися причащенными двинутся на юг другой дорогой, но не видел ничего: куда ни кинь взгляд, виднелись только головы Соек, молча топавших трусцой рядом с ним. Все, что ему оставалось делать, - это бежать вместе с ними, стараясь не выпускать руки незадачливого клиентского дитяти.
Они пересекли широкую улицу - судя по всему, Чапмен-авеню. Теперь они находились уже на пустоши Сил-Бич, но хода не сбавляли.
МакЭн все еще не беспокоился. Уж, наверное, отсюда и до Ирвайна найдется возможность схватить парня и смыться.
Дойдя до переулка, примеченного им еще вчера ночью, МакЭн задержался. Он помнил, что тот сворачивает на площадь, где стояли фургоны, поэтому лишний раз неодобрительно осмотрелся по сторонам, прежде чем нырнуть с освещенной улицы в темную дыру переулка.
Ясное дело, подумал он, никакой такой возможности так и не подвернулось, и вот мы в этом самом Богом проклятом Ирвайне. Ну, дважды удача мне все-таки хоть немного, но улыбнулась: мне повезло, что я оказался достаточно крепок на вид, чтобы меня отрядили сопровождать фургоны с теми, кто не мог больше идти - включая моего подопечного. И еще раз - когда удалось позаимствовать рясу убитого вчера, при втором нападении ухарей пастыря. Однако теперь удача зависит исключительно от меня самого. Моя маскировка неплоха: эти чертовы балахоны никогда не гладят, так что ни одна сволочь не распознает, что эта пролежала двенадцать часов скомканной у меня в мешке, а капюшон скрывает проплешины в шевелюре - пришлось выстричь, чтобы соорудить себе фальшивую бороду.
Ладно, подумай лучше об остающихся двухсот пятидесяти полтинах! И о невероятных историях, которые ты сможешь рассказать, вернувшись с этим парнем из этого дурацкого города на краю света…
Что больше всего наводит страх в этом городе, думал он, бесшумно пробираясь по захламленному переулку, так это то, что во всем этом чертовом селении нет ни одного человека, не оцыпляченного до полного идиотизма. Настоящим пастырям приходилось метаться из стороны в сторону, чтобы глушить бедолаг, подключившихся к этому их вещательному каналу, и штабелями грузить их в фургоны, отправляющиеся в Священный Город. Пожалуй, придется и мне врезать кому-нибудь - для поддержания образа. Интересно, должны же у этого чертова города иметься какие-нибудь задние ворота, откуда они вывозят пустые фургоны? Наверняка есть, иначе груды старых фургонов давно выросли бы выше стен, хи-хи. Если только они не…
Он застыл, ибо в палисаднике у самого выхода на площадь притаилась оборванная фигура, явно наблюдавшая за тем самым фургоном, который был нужен МакЭну. Что ж, подумал МакЭн, сжав и разжав на пробу правый кулак и осторожно скользнув вперед, вот и начнем поддерживать образ…
Однако, когда до фигуры оставалось еще несколько ярдов, фигура с несвойственной Сойкам ловкостью развернулась лицом к МакЭну и, без промедления выхватив из рукава нож, бросилась на него. МакЭну удалось блокировать руку с ножом, но тот с размаху сшибся с ним, и оба покатились на грязную мостовую. Фальшивая борода МакЭна повисла на одном ухе, но он все же сумел оттолкнуть соперника, перекатился в сидячее положение, выхватил нож и сделал ложный выпад, нащупывая слабые места в обороне…
- Фрейк! - ахнул его соперник, и МакЭн застыл. Он всмотрелся в исхудавшее лицо.
- Ты кто? - задыхающимся шепотом спросил МакЭн, не опуская ножа.
- Ривас.
- А ну говори, кто ты, а то… - МакЭн вгляделся пристальнее. - Правда?
Ривас кивнул, прислонился спиной к стене и вытер пот со лба.
- Господи, что с тобой, Ривас? А я-то думал, ты завязал с этим промыслом.
- Верно думал. - Он несколько раз глубоко вздохнул. - Это… особые обстоятельства.
МакЭн, морщась, поднялся на ноги.
- Быстро это ты с ножом. Я-то тебя только оглушить собирался.
Ривас наконец отдышался и тоже встал.
- Вот потому-то ты всегда был и останешься второсортным избавителем.
МакЭн холодно улыбнулся и тщательно поправил бороду на своем моложавом лице.
- Ну да. Думаешь, я буду завидовать тому, что сделало пребывание на первом месте с тобой?
К удивлению МакЭна, Ривас на самом деле покраснел. Ба, да что это с тобой, Грег, подумал он, - уж не сбрил ли ты вместе со своей дурацкой козлиной бородкой свою обыкновенную броню цинизма?
- Насколько я понимаю, ты на работе, - тихо сказал Ривас. - Кто-нибудь в этом фургоне?
- Верно. Тощий парень у самого края, у заднего правого колеса. Я сам положил его туда вчера ночью. А твой кто?
- Моя уже в городе. Послушай, как тебе такое предложение: ты устроишь на улице какую-нибудь заваруху, чтобы отвлечь всех, кто может ошиваться здесь, я вынесу твоего мальчишку в этот переулок, а потом сам займу его место.
МакЭн уставился на него с неподдельном ужасом.
- Ты собираешься за своей - туда?
Ривас только беспомощно кивнул.
А я-то считал, дальше меня никто еще не заходил, подумал МакЭн. Повинуясь неожиданному импульсу, он сунул нож обратно в рукав и протянул правую руку Ривасу.
- Знаешь, Ривас, я всегда считал тебя хвастливым, скользким сукиным сыном, но Бог свидетель, я скажу всякому, кто согласится меня выслушать, что ты, чтоб тебя, самый лучший избавитель из всех, что были когда-либо.
Ривас ответил ему неловкой улыбкой и пожал руку.
- Спасибо, Фрейк. - Он тоже спрятал нож. - Давай-ка двигаться, пока они не привели сюда тех, кто способен передвигаться самостоятельно.
Ривас так и не узнал, как это удалось МакЭну, но не прошло и полминуты с момента, как тот скрылся в переулке, как со стороны улицы послышался жуткий треск, сопровождаемый истошным визгом; он даже различил в хоре голосов один, явно принадлежащий продвинутому: тот забормотал что-то насчет того, как это вкусно, когда все помогают кипятить тяжелую воду.
Спасибо, Фрейк, подумал Ривас. Он бегом ринулся к фургону, перевалил паренька - по счастью, так и не вышедшего из забытья, - через борт, взвалил его на плечи и, стиснув зубы, чтобы не потерять сознания и самому, потащил его в переулок. В последний момент он передумал и вместо того, чтобы просто сбросить парня с плеч словно мешок гравия, нагнулся и почти нежно опустил его на мостовую.
Одежда на бедолаге мало отличалась от той, что была на нем, поэтому Ривас просто добежал до фургона, забрался внутрь и лег на дно примерно в той же позе, в какой лежал паренек, - спрятав лицо под чьим-то вялым плечом и стараясь унять сердцебиение. Немного погодя до него донесся шорох со стороны переулка и (возможно, это ему только показалось) шепот: "Спасибо, Грег. Удачи".
Утро начинало пригревать, и Ривас услышал скрип и стук других фургонов, прибывающих на площадь. Время от времени до него доносились чьи-то разговоры, хотя слов он не разбирал. Он даже вздремнул ненадолго, но живо проснулся, когда по мостовой застучали, приближаясь, чьи-то башмаки и подковы, а потом фургон покачнулся, когда кто-то залез на козлы. Вскоре туда же забрался второй.
- Как они там, все в отключке? - спросил мужской голос.
Звякнула конская сбруя.
- Угу, похоже на то. Что, запрягли? Ладно, тогда едем. Остальные идите рядом.
Фургон дернулся, оси заскрипели, и они тронулись с места. Ривас слышал шарканье ног дееспособных Соек, плетущихся за фургоном; судя по доносившимся всхлипам и прерывистому дыханию, по меньшей мере один из них негромко плакал.
Он ощутил несколько медленных поворотов, а потом стук колес по булыжнику сменился мягким шипением, и он понял, что мостовая кончилась, и они пересекают стоярдовую песчаную полосу, окружавшую Священный Город наподобие рва; возможно, это кольцо смыкалось с настоящим песчаным пляжем на морском берегу. Ему подумалось, что нет ничего проще, чем сорваться на высокий, жалобный вой, не прерывающийся даже на вдохе… и как только он подумал так, ему стоило больших усилий удержаться от этого.
Один из бредущих рядом, должно быть, чувствовал что-то в этом роде, поскольку тишину прорезало гортанное бормотание.
Ривас не слишком удивился тому, что его никто не заглушил, - он и так уже пришел к выводу, что пастыри делали это, чтобы не позволить вещателям выболтать что-то… но кого тревожит, узнают ли что-нибудь люди, которые вот-вот вступят в Священный Город?
- Помехи! - каркал продвинутый. - Мне-то какое дело? Разбирайтесь с этим сами, болваны, меня нельзя отрывать от готовки… Севативидам не обязан вникать в эти провинциальные проблемы… в далеких местах, давным-давно, я глядел дольше…Что, если это был ваш наводящий ужас Грегорио Ривас? Он не должен вмешиваться в мои дела…
Ривас окаменел от ужаса; он решил, что им известно, кто он, и что все это представление устроено намеренно, с целью дать ему понять, что он пойман; он решил, что фургон сейчас остановится, валяющиеся вокруг него безжизненные тела повскакивают на ноги, и он окажется в кольце торжествующих пастырей, целящихся в него из рогаток. Однако фургон катил дальше как ни в чем не бывало, ноги вокруг продолжали шаркать, а вещатель - нести галиматью дальше: "Эта вонючая лодка, вы пытаетесь меня убить, осторожнее, ох…"
Медленно, мускул за мускулом, напряжение оставляло Риваса. Может, это было просто совпадение? И все-таки кто или что говорило? Ясно, что не Сойки сами по себе. Может, сам Нортон Сойер? Но как? И почему теперь по-английски, если несколько лет назад это был просто клекот? Хотя, впрочем, имя - Севативидам - мелькало уже тогда…
- Оставьте меня в покое, я сейчас дам причастие в Уиттьере, - продолжал бормотать бедолага. - О, посмотри на них на всех, да повернись же, скелет проклятый, я хочу видеть их всех… Севативидам благословляет вас, дети мои… а ну-ка давайте, детки, поделитесь со мной вашей далекой силой… сами-то вы все равно ею не пользуетесь, так что вам она не нужна… жаль, что я не могу взять ее, не расходуя вас так быстро… но уж раз она накрепко привязана к вашему рассудку, может, она вам все-таки и нужна для чего-то… не повезло… О, да тут и новички… как вкусно… - Тут речь сделалась такой, какой Ривас ее помнил по своим дням у Соек: бурчанием, клекотом и гортанными руладами.