Пот, который прошиб его в первую секунду паники, остудил его, и он почти было успокоился, но снова напрягся от страха, ибо свет померк, воздух сделался градуса на два холоднее, и он понял, что они проезжают под высокой каменной аркой… а когда свет снова стал ярче и холодок прошел, он не испытал облегчения - скорее наоборот, так как знал, что они уже внутри городских стен. В подтверждение этого позади с лязгом захлопнулись ворота.
Фургон ехал теперь без толчков, а шум колес напоминал звук воды, которую медленно льют в железную кастрюлю. Лежавшего среди безжизненных тел Риваса пробрала дрожь, ибо один запах здешнего воздуха - этакая помойная сладковатость с чем-то горелым, мешавшаяся с вонью морской рыбы, - уже говорил о том, что он находится на совершенно неизведанной территории. Он неплохо имитировал Сойку в лагерях, на стадионах и прочих гнездовьях, хотя в последнее время и это удавалось ему хуже. Однако теперь он находился дома у Нортона Сойера, человека - если он вообще человек, - милостью которого Сойки обладали такой силой и бесстрашием. Здесь его могло ждать что угодно.
Что ж, подумал он, по меньшей мере две вещи я найду здесь почти наверняка: Ури и собственную смерть.
Фургон замедлил движение, мужской голос произнес: "Вы, все - туда", - и звуки пеших сопровождающих - бормотание продвинутого, всхлипы и шмыганье, шарканье подошв - удалились куда-то вправо, тогда как фургон продолжал ехать прямо в тишине, от которой нервы Риваса натянулись еще сильнее.
Через некоторое время вожжи хлопнули, и фургон остановился. При этом его чуть занесло, из-за чего у Риваса возникло впечатление, будто они ехали по огромному листу стекла.
- Дюжина, как и обещали, мистер Хлам… сэр, - произнес сидевший на козлах пастырь. Ривас услышал, как его спутник нервно усмехнулся.
И тут вдруг послышался звук, от которого Ривас невольно открыл глаза: словно целый ураган вырывался из отверстия размером с человеческий рот, а обладатель этого рта много лет экспериментировал с различными неорганическими, но гибкими инструментами, подбирая этому урагану разные тональности, интонации и прочие нюансы, добавляя то басов, то свиста, - и так до тех пор, пока у него не начало выходить подобие человеческой речи.
- Да, - выдохнул этот невоспроизводимый голос. - А теперь бегом отсюда, пастыри. Рентгены и бэры в считанные минуты лишат вас волос.
- Тоже верно, - согласился кучер, явно бодрясь. - Баре они завсегда так… хотя, с другой стороны, чего им лысеть, барам-то? Поможешь ему вытащить спящих из фургона, а, Берни?
- Нет проблем, - напряженным голосом откликнулся Берни.
Фургон покачнулся, когда Берни, звякнув подбойками, спрыгнул на землю. Первым он потащил из фургона тело, лежавшее с противоположной от Риваса стороны, но секундой спустя послышался звук, словно кто-то изо всей силы скреб по плиточному полу сухими ветками, а потом Ривас почувствовал, как что-то просунулось между ним и полом фургона. Его перекатили на спину, и он невольно чуть приоткрыл глаза.
Несколько секунд ошеломленного созерцания убедили его в том, что штука, тащившая его из фургона, была вовсе не высоким, толстым человеком с корзинкой на голове и прикрепленными ко всему телу кусками картона и ржавого металла: сквозь щели в шее и груди этой штуковины просвечивало ясное небо. Теперь Ривас видел, что вместо глаз у нее стекляшки, внутри ободранной детской коляски, служившей ей грудной клеткой, красуется причудливое нагромождение ржавых жестянок и дырявых медных трубок, а голова состоит преимущественно из огромного шейкера для коктейлей, и в этой жуткой тишине Ривас слышал, как там что-то плещется.
Почему-то Ривас никак не связывал это существо с ураганным голосом, да и вообще не считал его живым - до тех пор, пока оно не заговорило снова:
- Этот очнулся, - просвистело оно. - Или сейчас очнется.
Затем - без всякого перехода, хотя времени прошло явно немало, - Ривас оказался, весь в холодном поту, на холодной, жесткой кровати. Вокруг было темно.
Голова его гудела как котел, и его мучила жуткая жажда, но каждый раз, как он вставал, шел на кухню, наливал себе воды из бака и припадал к чашке губами, он вдруг понимал, что все это ему только приснилось и что он так и лежит в этой неудобной кровати. В конце концов он и правда сел - сразу же поняв, что до сих пор не делал этого потому, что это отдавалось чудовищной болью в затылке, - и, морщась, осмотрелся по сторонам. Он находился в длинном, темном помещении, уставленном вдоль стен кроватями. Воздух в помещении стоял затхлый, воняло рыбой и помоями.
Некоторое время он не имел абсолютно никакого представления о том, что это за место. Потом он вспомнил, как боялся потерять место у Спинка, и напряг память, пытаясь вспомнить, не это ли и произошло. Очень уж все это смахивает на одну из дешевых ночлежек в Догтауне, подумал он, а судя по головной боли, я, должно быть, выпил какого-то особо чудовищного дерьма.
Он провел рукой по лицу и к неудовольствию своему обнаружил на подбородке щетину - судя по длине, четырех- или пятидневную. Вон оно что, с горечью подумал он. Тебе хана, Грег. Пьян, небрит и валяешься в помоях. Что ж, все к тому шло. Увидь тебя сейчас Ури, она бы тебя не пожалела! Свежий, румяный паренек, которого твой папаша турнул прочь тринадцать лет назад, превратился теперь в…
На этой патетической фразе он запнулся, ибо упоминание Ури напомнило ему кое-что. Ну конечно! Как он мог забыть все это? Она оцыплячилась, и он рисковал жизнью, чтобы спасти ее, но ее увезли в Священный Город. Это делало историю еще жалостнее: как же, юные любовники, разлученные бездушным миром, - хотя еще круче было бы, если бы об этом узнал хоть кто-нибудь, а еще лучше - подготовленная публика… может, он и сам оцыплячится, на этот раз добровольно, только бы оказаться наконец хоть немного ближе к ней… Надо же, как трогательно!
Кто-то на соседней кровати покряхтел, пошмыгал носом, потом пару раз всхлипнул.
- Заткнись, - раздраженно буркнул Ривас. Достали своим шумом, подумал он.
Он услышал, как там сели.
- Ты проснулся? - послышался шепот.
- Уснешь тут, в этой дыре, как же. - Судя по голосу, соседом его оказалась девица. Если бы она только знала, кто я, подумал он с горечью. Возможно, она выросла, слушая мои песни.
К еще большему его раздражению она встала и проковыляла к его кровати. Бог мой, подумал он, она не только плакса, но и мутант. Лысая как коленка.
- Я не знала, оправишься ли ты, - сказала она. - Когда тебя принесли, вид у тебя был хуже некуда. Что случилось - один из хлам-людей тебя ударил?
Выходит, я опустился до того, что дерусь с хлам-людьми, подумал Ривас с чем-то, похожим на удовлетворение.
- Не удивлюсь, если так, - ответил он, ощупывая затылок. Волосы слиплись и топорщились от засохшей крови, а под ними прощупывалась большая шишка.
- Ты, наверное, пытался бежать.
- Да, правда? - обиженно удивился Ривас. - Этот ублюдок, похоже, стукнул меня сзади.
- Стукнул сзади, - повторила она вежливо, но явно не веря ни одному его слову. - Конечно. - Он раскрыл было рот, чтобы возразить, но не успел. - Я тоже скоро стану такой, - продолжала она грустным голосом. - Волосы у меня уже давно выпали, а теперь и лихорадка началась. Возможно, меня сунут в одного из тех, что я сама помогала собирать.
- Возможно, - согласился Ривас, не особенно задумываясь над тем, что она говорит. - А теперь, с твоего позволения, я бы… - Он осекся, ибо посмотрел в окно на противоположной стене и не увидел за ним ничего, кроме звездного неба… а во всем Эллее не найти места, с которого открывался бы ничем не нарушаемый вид на небо. Ну, разве что с самых высоких башен. Он встал, сделал несколько глубоких вдохов, подождал, пока голова перестанет кружиться, потом подошел к окну и выглянул.
В стеклянной равнине, испещренной там и здесь недлинными, в несколько ярдов, трещинами, отражались яркие звезды; в некотором отдалении стекло отделялось от неба прямой белой линией стены. Только тут он вспомнил о своем решении следовать за Ури дальше, в город, о своей встрече с Фрейком МакЭном, о штуковине, сооруженной из старого хлама, которая, однако, двигалась и говорила… Ничего из произошедшего после этого он не помнил, но девчонка явно угадала верно: он, должно быть, пытался бежать, но его догнали…
Пожалуй, даже и к лучшему, что он ничего не помнил.
В конце концов, он отвернулся от окна и посмотрел на фигуру у своей кровати, на эту девчонку.
- Извини, - сказал он. - Я, наверное, не совсем еще пришел в себя. Я… я забыл, где мы находимся.
- Я бы тоже с радостью забыла это, - сказала она.
- Что ты… то есть мы… делаем здесь?
- Ну, - она развела руками, - работаем. Тут много машин, за которыми нужен уход, а гелиевые шары вечно приходится латать…
- Гелиевые шары?
- Ну да, такие здоровенные древние штуки, с которых наблюдают за побережьем. Мне эта работа не нравится, я всегда обжигаюсь паяльником, а от клея тошнит.
- А… - Она, конечно, имеет в виду шары на горячем воздухе, подумал он.
- А еще мы делаем хлам-людей, чтоб те выполняли самую тяжелую работу, хотя, мне кажется, мы делаем их не так хорошо, как полагалось бы. Говорят, Господь утомился от всего и уже не так следит за тем, чтобы все делали на совесть. И еще там, на пляже, чинят старые лодки и строят новые. Тебя, наверное, туда и пошлют.
Что-то двигалось вдали, на стеклянной равнине, и Ривас повернулся к окну. За ним, ярдах в двухстах от дома, устало ковыляло существо. Больше всего оно напоминало огромную бракованную куклу, сделанную из натянутого на проволочный каркас папье-маше, которую потом слегка опалили на огне, и оно тащилось на ногах разной длины - медленно, словно ему поручили работу, на выполнение которой уйдет несколько столетий.
Ривас повернулся к девушке, ощущая себя ребенком, заблудившимся в странном, холодном доме.
- Ты говорила… - начал он, но голос его сорвался, и ему пришлось начать сначала. - Ты говорила, тебя вставят в одного из тех, кого ты сама собирала. Что ты имела в виду?
- Что хорошо Господу, худо для простых людей, - сказала она. - Мы здесь болеем - здесь, и, я слышала, в его храме, что в городе-побратиме, тоже. Волосы выпадают, и начинаются… ну, типа, язвы по всем ногам… и еще, кто беременный, то скоро выкидыш… и вот когда мы делаемся совсем уж плохие, что вот-вот помрем, он - Сойер то есть - вставляет нас… в хлам-людей. - Она снова заплакала. - Их зовут хлам-людьми, даже если внутри девушка. Да и разницы никакой уже…
Ривас тяжело дышал.
- Какого черта, вы что… даже убить себя не можете, на худой конец? Боже, ведь вам разрешают пользоваться инструментами, так ведь?
- Угу, - всхлипнула девчонка. - Но… это ведь грех - самоубийство. Хотя почему-то тут, в городе, не очень-то заботятся, что грех, а что нет… ну и потом, они… хлам-люди то есть… ну, живут-то они, типа, вечно.
- Что ж, хоть это хорошо, - пробормотал Ривас. - Слушай, сюда не попадала пару дней назад одна девушка? Стройная, темноволосая, с… то есть, я хотел сказать, темноволосая женщина… - Он попробовал вспомнить, какой успел на мгновение увидеть Ури позапрошлой ночью в Шатре Переформирования. - Немного тяжеловата, - добавил он неуверенно.
- Все фургоны до твоего - неделю, наверное, - сюда не заезжали. Их всех заворачивали на юг - мужчин строить лодки, а женщин переправляли прямиком в город-побратим, в храм… туда, где сейчас сам Господь… ну, продвинутых, конечно, сразу в истекальные избы.
- А где этот город-побратим?
- Не знаю. Давай лучше обратно по кроватям. Они не любят, когда мы разговариваем друг с другом.
- Но хоть на севере или на юге? Город-побратим? - добавил он, не особенно надеясь получить ответ, поскольку видел ее пустой взгляд.
- Ох, да не знаю же. - Она зевнула и полезла обратно к себе в кровать.
Ривас выглянул в окно. Хромоногая штуковина превратилась в небольшую, двигающуюся рывками по стеклянной равнине точку.
- А что происходит в этих… как ты их назвала - истекальных избах?
Доски под ее матрасом скрипнули, когда она повернулась набок.
- Ох, - она снова зевнула. - Там истекают.
- Чем?
- Кровью, наверно.
Ну да, подумал Ривас, не спеша лечь в свою кровать. И чего это я спрашивал?
- Наверно, завтра, - сонно пробормотала девушка. - Тебя отведут в поселок на берегу, - добавила она, когда он уже оставил надежду услышать от нее что-нибудь еще. Потом она снова помолчала с минуту. - И закуют ноги в цепи.
Вот, значит, как, подумал Ривас. В цепи, говорите. Но, конечно же, Грег, это всего до тех пор, пока ты не исхудаешь настолько, чтобы сунуть тебя в хлам-человека. Боже мой. Ладно, сматываюсь сегодня же вечером.
- Ну конечно, - сказала девушка так сонно, что Ривас понял: это заявление на сегодня последнее, - если тебя сделают доверенным, тогда только одну ногу.
Вряд ли это изменит мое решение, детка, подумал он. Он вернулся в постель и лежал до тех пор, пока не исполнился абсолютной уверенности в том, что лысая девчонка уснула. Тогда он тихо встал и на цыпочках прокрался по проходу. Дверь была заперта, но отжать язычок замка острием ножа оказалось минутным делом. Местные власти явно не ожидали, что у обитателей палаты найдутся инструменты… или хотя бы инициатива.
Он осторожно выглянул из-за косяка - сначала одним глазом, потом высунул голову. На улице было светлее, чем внутри: ярко светили звезды, и ему показалось, что из-под стекла тоже исходит слабое свечение. Ни одного хлам-человека в поле зрения не обнаружилось.
Справа виднелся все тот же ровный, неземной пейзаж, который он видел из окна, зато вид слева, то есть с южной от него стороны, был немного привычнее. Множество похожих на казарму хибар, явно совершенно идентичных той, из дверей которой он сейчас выглядывал, длинными рядами уходили в темноту.
Он заметил, что каждый барак отбрасывает тень, но эта тень слабо светится, словно тень от дома на фотографическом негативе. Приглядевшись, он понял, что "тени" эти представляют собой ровные борозды чуть шероховатого стекла, в котором тоже отражались звезды и из-под которого льется слабый, рассеянный свет. Выходит, бараки стояли на стекле без фундаментов и постепенно сползали, подгоняемые ветром, к морю словно армада старых, неповоротливых кораблей.
Ривас бесшумно перебежал к следующему ряду бараков и по храпению, доносившемуся из ближнего, заключил, что это точная копия того, из которого он только что ушел. Осторожными перебежками, застывая и осматриваясь по сторонам, миновал он десять рядов длинных строений, однако за исключением того, в который его поместили, и одного в следующем ряду, все они, похоже, были пусты.
Один раз откуда-то издали, со стеклянной равнины, донесся жалобный, похожий на ветер вой. Он выхватил нож и застыл, но звук не повторялся, нигде и ничего не шелохнулось, и он, выждав еще немного, двинулся дальше.
Десятый ряд бараков оказался последним; южнее его находилось только некоторое количество небольших круглых хибар на сваях. В отличие от бараков эти группировались произвольными кучками, напоминая большие грибы или термитники, так что определить их количество на глаз Ривасу не удалось. Истекальные избы, подумал он, и по спине пробежал неприятный холодок.
Береговая линия находилась где-то за ними, так что, удостоверившись, что нож его надежно спрятан в ножны, но вынимается без труда, он пустился вперёд особой трусцой, позволявшей ему при необходимости резко остановиться, свернуть в сторону или удвоить скорость.
За следующие десять минут он миновал с дюжину россыпей маленьких, приподнятых над землей домишек, но у последней, за которой не было ничего, кроме стеклянной пустоши, он сбавил ход, а потом и вовсе остановился.
Что это, недовольно спросил он сам себя, простое любопытство?
Но черт побери, ответил он сам себе, неужели нельзя хотя бы краешком глаза заглянуть в нечто, называемое истекальной избой?
Бесшумно как тень скользнул он к четырехфутовой лестнице в сооружение, затаил дыхание… и тут в наступившей относительной тишине уже яснее услышал нечто, что ему почудилось еще несколько секунд назад.
Негромкое, ровное дыхание, иногда на грани храпа - вот что доносилось из этих домов на ножках, - и каждая пауза между вдохом и выдохом, каждый вздох и редкое кряхтение звучали в каждой избушке абсолютно в унисон - этаким безупречным хором, тихо исполняемым на этом стеклянном озере для одного-единственного, если не считать далеких звезд, слушателя - Грегорио Риваса.
Будь я проклят, подумал он, подходя и берясь рукой за перекладину лестницы, - вот-вот я стану первым известным мне человеком, лично слышавшим, как вещают храпом!
Лестницу явно сооружали на скорую руку, связав проволокой и старыми веревками, и она заскрипела, стоило ему налечь на нее всем своим весом, но он не сомневался в том, что ничто и никто в этой хибаре не услышит его, как бы он ни шумел; он плохо представлял себе, чего надо бояться на этом стеклянном пустыре, но он нутром чуял, что ничего опасного поблизости нет… уж во всяком случае, не в этой крайней избушке.
Дверь тихо отворилась при его прикосновении - на ней не было даже простейшего крючка или задвижки. Внутри он разглядел пять коек, под небольшим наклоном прислоненных к стенам; когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел, что каждое спящее тело привязано ремнями к раме, а подойдя ближе к одному из них, он увидел тонкую темную трубочку, прикрепленную с внутренней стороны локтя. Трубочка спускалась на пол и исчезала в просверленном в досках отверстии.
При виде этого зрелища Ривас испытал легкую тошноту. Ты хотел истекальную избу, подумал он, вот ты ее получил. Но зачем выкачивать кровь из продвинутых Соек?
Он вернулся к лестнице и спустился на стекло, потом нагнулся и заглянул под дом. Все пять трубок присоединялись к большому баку, а тот, в свою очередь, металлическими трубами к двум бакам поменьше. Спереди к основному баку крепилось нечто, похожее на древний кондиционер, из которого торчал металлический штуцер. Ривас сунул палец в штуцер и нащупал внутри резьбу…
Когда он вынул палец, на нем остался какой-то темный порошок.
Он осторожно понюхал его… и ему вдруг вспомнились дни, когда он работал жалким кухонным мальчиком в Венеции. Порошок был, несомненно, Кровью.
Он оглянулся на сотню других истекальных изб, безмолвно торчащих на столбах в лунном свете. Сомнений не оставалось: в каждой из них спали продвинутые, кровь которых медленно стекала в баки и каким-то образом перерабатывалась в смертоносный венецианский наркотик.
Ривас поежился от страха, но на этот раз не за себя. Вот это круто, невесело подумал он, такое и в страшном сне не приснится. Интересно, знают ли об этом даже пастыри.
Кровь производится в Священном Городе.
Лысая девчонка сказала, что все вновь прибывшие женщины - предположительно и Ури в их числе - отправлены морем в город-побратим. И мне кажется, я знаю, что это за город.
И Боже сохрани меня и спаси, боюсь, я знаю, что за место там служит Сойеру храмом.