Глаза Слита загорелись.
- Ты не знаешь, чего просишь!
- Метаморфы чуждые и несимпатичные существа, это верно. Но Делиамбер говорит, что они не так уж опасны, как обычно считается. Останься в труппе, Слит.
- Ты думаешь, я капризный лодырь?
- Отнюдь. Но нелогичен - возможно.
Слит покачал головой.
- Однажды мне было послание от Короля, где метаморфы отвели мене страшный удел. Человек должен слушаться таких посланий. Я не желаю и близко подходить к месту, где живут эти создания.
- Послания не всегда несут буквальный смысл.
- Согласен. Но часто бывает и так. Я видел во сне, будто у меня есть жена, которую я люблю больше даже, чем свое искусство. Она жонглировала со мной, как Карабелла, только гораздо ближе, настолько созвучно с моим ритмом, что мы как бы составляли единое целое.
На исцарапанном лице Слита выступил пот, он запнулся, как бы не в силах продолжать, но через минуту заговорил.
- Я увидел во сне, как метаморфы пришли и украли эту мою жену и подсунули мне женщину из своего народа, подделанную так ловко, что я не заметил разницы. Дальше я видел, что мы выступали перед Короналем, перед Лордом Малибором, который правил тогда и вскоре утонул, и наше жонглирование было великолепным. Это была такая гармония, равной которой я не встречал в жизни, а Корональ угостил нас хорошим мясом и вином, дал нам спальню, обитую шелком. Я обнял свою жену и стал ласкать ее, и она изменилась в моих объятиях. В моей постели лежала женщина-метаморф, страшное существо с шершавой серой кожей, с хрящами вместо зубов, с грязными лужами вместо глаз, и это существо целовало меня и прижималось ко мне. С тех пор я не касался тела женщины, боясь, чтобы такое существо не попало в мои объятия наяву. Я никому не рассказывал об этом, и я не могу вынести мысли о том, чтобы ехать в Илиривойн и оказаться в окружении этих созданий с изменяющимися лицами и телами.
Душа Валентина была полна сострадания. Он молча сжал плечи Слита, как будто мог одной только своей силой уничтожить воспоминание об ужасном кошмаре, изувечившим душу жонглера. Затем он выпустил его и сказал:
- Это поистине ужасный сон. Но нас учили пользоваться нашими снами, а не позволять им уничтожать нас.
- Этим сном я не могу пользоваться, мой друг. Но он предупреждает меня, чтобы я не приближался к метаморфам.
- Ты принимаешь его слишком прямолинейно. Нет ли в нем чего-то иного? Ты не говорил с толкователем снов, Слит?
- По-моему, нет необходимости.
- А меня ты вынуждал искать толкователя, когда я в Пидруде видел во сне странные вещи! Я отлично помню твои слова о том, что Король никогда не посылает простых посланий.
Слит иронически улыбнулся.
- Все мы мастера лечить других, но не себя. Во всяком случае, теперь поздно говорить о сне пятнадцатилетней давности, теперь я его пленник.
- Освободись!
- Как?
- Когда ребенок видит во сне, что падает, и в страхе просыпается, что говорят ему родители? Что сон о падении не следует принимать всерьез, потому что во сне никто не получает реального ушиба, или скажут, что ребенок должен быть благодарен за падение во сне, потому что такой сон - к добру, говорят о мощи и силе, что ребенок не падал, а летел к тому месту, где он чему-то мог бы научиться, если бы не испугался и не стряхнул с себя мир сна. Верно?
- Ребенок должен быть благодарен за такой сон, - сказал Слит.
- Вот именно. И так со всеми дурными снами. Мы не должны бояться, - говорят они нам, - а должны быть благодарными за мудрость сна и действовать по нему.
- Так говорят дети. Часто дети даже лучше управляют снами, чем взрослые. Я помню, как ты кричал и всхлипывал во сне, Валентин.
- Я пытаюсь узнать что-то из моих снов, как бы темны они ни были.
- Чего ты хочешь от меня, Валентин?
- Чтобы ты ехал с нами.
- Зачем это тебе?
- Ты принадлежишь к нашей труппе. Мы держимся тобой, а без тебя развалимся.
- Скандары - мастера жонглирования. Человеку трудно состязаться с ними. Карабелла и я в труппе по тем же причинам, что и ты - чтобы выполнить дурацкий закон. Вы будете получать свою плату, останусь я, или уйду.
- Но я учусь у тебя.
- Будешь учиться у Карабеллы. Она так же ловка, как я, и к тому же у вас любовь, и кто знает, может быть, ты будешь работать лучше меня. И храни тебя божество потерять Карабеллу в Илиривойне!
- Этого я не боюсь, - ответил Валентин.
Он протянул руку Слиту.
- Я хочу иметь тебя рядом.
- Почему?
- Я дорожу тобой.
- И я дорожу тобой, Валентин, но мне очень тяжело идти туда, куда Залзан Кавол хочет вести нас. Почему ты так настаиваешь, ведь ты знаешь, как я страдаю?
- Ты можешь излечиться от этих страданий, если не поедешь в Илиривойн и увидишь, что метаморфы всего лишь безвредные дикари.
- Я могу жить с моей болью, - сказал Слит. - Цена за излечение, по-моему, слишком высока.
- Мы можем жить с самыми страшными ранами. Но почему не пытаемся залечить их?
- Ты чего-то не договариваешь, Валентин.
Валентин медленно перевел дух.
- Верно.
- Что же?
После некоторого колебания Валентин спросил:
- Слит, я фигурировал в твоих снах после нашей встречи в Пидруде?
- Да.
- Как именно?
- Разве это имеет значение?
- Не видел ли ты во сне, что я необычен для Маджипура, что я более силен и властен, чем сам предполагаю?
- С первой же нашей встречи мне сказали об этом твоя осанка и манера держаться. Об этом же говорили и твоя феноменальная ловкость, с какой ты учился нашему искусству, и содержание твоих снов, которыми ты поделился со мной.
- Кем я был в тех снах, Слит?
- Персона мощи и благородства, обманом скинутая со своего высокого положения, может быть, принц, герцог.
- А не выше?
Слит облизал пересохшие губы.
- Да, возможно выше. Чего ты добиваешься от меня, Валентин?
- Чтобы ты сопровождал меня в Илиривойн и дальше.
- Ты хочешь сказать, что виденное мною во сне - правда?
- Это я еще должен узнать, - сказал Валентин. - Но я думаю, что это правда. Это должно быть правдой. Послания говорили мне, что все это так и есть.
- Милорд, - прошептал Слит.
- Возможно.
Слит ошеломленно посмотрел на него и опустился на колени. Валентин быстро поднял его.
- Этого не надо, - сказал он. - Могут увидеть. Я не хочу никого посвящать в это. Кроме того, остается большая область сомнений. Ты не должен вставать передо мной на колени, делать пальцами символ горящей звезды или что-то вроде этого, поскольку я сам еще не вполне уверен в истине.
- Милорд…
- Я остаюсь Валентином-жонглером.
- Мне страшно, милорд. Сегодня я был в двух шагах от ужасной смерти, но сейчас мне еще страшнее стоять здесь и разговаривать об этих вещах.
- Зови меня Валентином.
- Как я смею?
- Ты звал меня Валентином всего пять минут назад.
- То было раньше.
- Ничего не изменилось, Слит.
- Все изменилось, милорд.
Валентин тяжело вздохнул. Он чувствовал себя самозванцем, мошенником, обманывающим Слита, но это, похоже, было совершенно необходимо.
- Если все изменилось, значит, ты должен следовать за мной по моему приказу в Илиривойн?
- Я должен, - растерянно сказал Слит.
- Никакого вреда от метаморфов тебе не будет. Ты уйдешь из их местности излеченный от той боли, которая гложет тебя. Можешь ты поверить этому, Слит?
- Я боюсь туда идти.
- Ты нужен мне в пути, - сказал Валентин. - И не по моему выбору Илиривойн становится частью путешествия. Я прошу тебя идти со мной.
Слит склонил голову.
- Я должен, милорд.
- Прошу тебя, Слит, звать меня Валентином и не оказывать мне перед другими больше уважения, чем ты оказывал мне вчера.
- Как пожелаешь, - ответил Слит.
- Валентин!
- Валентин, - неохотно сказал Слит. - Как желаешь, Валентин.
- Пошли.
Он повел Слита к труппе. Залзан Кавол, как обычно, нетерпеливо расхаживал взад и вперед. Его братья готовили фургон к отъезду. Валентин сказал скандару:
- Я уговорил Слита. Он поедет с нами в Илиривойн.
Залзан Кавол недоверчиво посмотрел на него.
- Как тебе это удалось?
- Да, - сказал Виноркис, - что ты ему сказал?
- Это долго объяснять, - сказал Валентин, весело улыбаясь.
Глава 8
Теперь они ехали быстрее. Весь длинный день фургон двигался по шоссе, а иной захватывал и вечер. Великанша Холтен ехала рядом с фургоном. Ее животное, несмотря на выносливость, больше нуждалось в отдыхе, чем те, которые тянули фургон, так что иногда она при удобном случае отставала. Нести ее громадную тушу было нелегким делом для любого животного.
Они ехали от города к городу через скучную провинцию. Там были очень скромные полоски зелени - только чтобы соблюсти букву закона. Эта провинция Мазадона была местом, где миллионы жителей занимались торговлей, поскольку Мазадон был воротами всего северо-западного Зимрола для восточных товаров и главным перевалочным пунктом для сухопутных перевозок товаров Пидруда и Тил-Омона, идущих на восток. Они быстро проехали через множество городов, через сам Мазадон, через Бургкас и Тагобар, которые все были тихими и печальными по случаю траура. Всюду болтались желтые полосы ткани - знак скорби. Валентин считал, что это тяжелое дело - закрыть всю провинцию из-за смерти герцога. Что будет делать этот народ, думал он, когда умрет Понтифакс? Как они реагировали на преждевременную смерть Короналя Лорда Вориакса два года назад?
Возможно, конечно, что они относились к смерти местного герцога более серьезно, потому что он был фигурой осязаемой, реальной, жившей среди них, в то время как для народа Зимрола, отделенного тысячами миль от Горного Замка и Лабиринта, власти Маджипура казались более чем абстрактными, мифическими, легендарными, нематериальными. На такой громадной планете центральное правительство не могло бы править с реальной эффективностью, оно лишь осуществляло символический контроль. Валентин подозревал, что стабильность Маджипура в основном зависит от герцогов провинций и муниципальных мэров, внедрявших и поддерживавших указы имперского правительства при условии, что они могут действовать на своих территориях по своему усмотрению.
Как же такой договор может поддерживаться, если Корональ - не посвященный и помазанный принц, а узурпатор, лишенный милости божества, благодаря которой держится столь хрупкая социальная конструкция? - спрашивал он себя.
Он все больше задумывался над такими вопросами в долгие, спокойные, монотонные часы путешествия к востоку. Такие мысли удивляли его самого своей серьезностью, потому что он уже привык к простоте решений, начиная с первых дней в Пидруде, а теперь чувствовал постепенное обогащение и растущую сложность своего мыслительного процесса, как будто чары, наложенные на него, изнашивались и становились тоньше, и его истинный интеллект пробивался сквозь них.
Если это так, значит, подобная магия действительно лежала на нем, как уверяли его постепенно формировавшиеся гипотезы.
Его сомнения таяли с каждым днем, но все-таки он не был уверен.
Во сне он часто теперь видел себя у власти. Однажды он, а не Залзан Кавол руководил труппой жонглеров, в другой раз он в одежде принца председательствовал на каком-то высоком совете метаморфов, которые казались ему странными туманными призраками, не умеющими удержать какую-либо форму дольше минуты. В следующую ночь он увидел себя на рыночной площади в Тагобаре, отправляющим правосудие для торговцев одеждой и продавцов браслетов.
- Вот видишь, - сказала Карабелла, - все сны говорят о власти и величии.
- Власть? Величие? Сидеть на бочке и разбирать дела продавцов льна и хлопка?
- Сны многое трансформируют. Эти видения - метафоры высшего порядка.
Валентин улыбнулся, но согласился с такой интерпретацией.
Однажды ночью, когда они были неподалеку от города Кантора, к нему пришло наиболее ясное видение его предполагаемой прошлой жизни. Он был в комнате с панелями из самых красивых и редких сортов дерева, сверкающими полосами симотана, банникова и темного болотного красного дерева. Он сидел за остроугольным палисандровым столом и подписывал документы.
Направо был герб горящей звезды, рядом находились послушные секретари. Громадное закругленное окно напротив выходило в открытое воздушное пространство, как если бы под ним, окном, находился титанический склон Горы Замка.
Фантазия или беглый фрагмент похороненного прошлого, которое пытается освободиться и всплывает во сне, чтобы приблизиться к поверхности сознательной части его мозга? Он описал кабинет и стол Карабелле и Делиамберу, надеясь, что они знают, как выглядит в реальности кабинет Короналя, но они имели об этом представления не больше, чем о том, что подают на завтрак Понтифаксу. Вруон спросил Валентина, каким он осознавал себя, когда сидел за палисандровым столом: золотоволосым, как Валентин - жонглер, или брюнетом, как Корональ, когда шествовал через Пидруд и западные провинции.
- Темноволосым, - тут же ответил Валентин.
Он нахмурился.
- Ведь я сидел за столом и не видел себя. Однако…
- Во сне мы часто видим себя своими глазами, - сказала Карабелла.
- Может, я был блондином, и брюнетом, сначала одним, потом другим. Переход ускользает от меня. Сначала один, потом другой?
- Да, - сказал Делиамбер.
После многодневного утомительного путешествия они доехали почти до Кантора.
Этот главный город северной части центрального Зимрола располагался на изрезанной местности, прерываемой озерами, высокими холмами и темными непроходимыми лесами. Дорога, выбранная Делиамбером, вела фургон через юго-западные предместья города, называемые Горячим Кантором, потому что здесь были громадные шипящие гейзеры и широкое розовое озеро, зловеще булькавшее и пузырившееся, и фумаролы, из которых каждые пять минут вылетали облака зеленоватого газа, сопровождаемые рыгающим звуком и глубоким подземным стоном. Небо здесь было тяжелым от густых облаков цвета потускневшего жемчуга, и хотя в стране был еще конец лета, резкий пронзительный ветер с севера был по-осеннему холодным.
Горячий Кантор отделяла от собственно города река Зимр, самая большая в Зимроле. Когда путешественники вышли к ней, фургон после старинных узких улиц внезапно оказался на широкой эспланаде, ведущей к мосту Кантора. Валентин был удивлен.
- В чем дело? - спросила Карабелла.
- Река… я никогда не думал, что есть такие большие реки.
- Ты не видел рек?
- Нет никакого сравнения с Пидрудом. А до Пидруда я ничего не помню.
- Нигде нет реки, сравнимой с Зимром, - сказал Слит. - Не мешай ему удивляться, Карабелла.
Всюду, насколько мог видеть Валентин, темные воды Зимра достигали горизонта. Река была в этом месте так широка, что больше походила на бухту.
Он едва мог разглядеть квадратные башни Кантора на другом берегу. Восемь или десять мощных мостов перекидывались через реку. Они были так велики, что Валентин удивлялся, как их удалось построить.
Тот, который находился прямо перед ним, мост Кантора, был шириной в четыре шоссе. Петлявшие арки поднимались и опускались, и снова поднимались громадными скачками от берега к берегу. Чуть ниже по реке был мост совершенно иной конструкции: тяжелое кирпичное ложе покоилось на поразительно высоких мостовых быках, а вверх по течению был мост, как бы стеклянный, и он весь искрился. Делиамбер сказал:
- Это мост Короналя, направо мост Понтифакса, а дальше вниз - мост снов. Все они древние и знаменитые.
- Но зачем строить мосты там, где река так широка? - недоумевающе спросил Валентин.
- Здесь одна из самых узких точек, - ответил Делиамбер.
Длина Зимра, по словам вруона, достигала семи тысяч миль. Он начинался на северо-западе Долорна в устье Рифта и шел в юго-восточном направлении через весь верхний Зимрол к прибрежному городу Пилиплоку на Внутреннем море. Эта счастливая река, судоходная по всей длине, стремительно неслась, извиваясь, как змея. На ее берегах стояли сотни богатых городов, главных внутренних портов, самым западным из которых был Кантор. На дальнем конце Кантора, едва видимые в облачном небе, тянулись с северо-востока зазубренные пики его границ - девять громадных гор, на чьих холодных склонах жили племена грубых мужественных охотников. Этот народ часто бывал в Канторе, меняя шкуры и мясо на промышленные товары.
В эту ночь в Канторе Валентин увидел во сне, что входит в Лабиринт для совещания с Понтифаксом.
Сон был резкий, до боли отчетливый.
Валентин стоял под жестоким зимним солнцем на голой равнине и видел перед собой храм без крыши с ровными белыми стенами, которые, как сказал ему Делиамбер, были воротами в Лабиринт. С ним были вроун и великанша, и Карабелла тоже - все в защитных очках. Но когда Валентин ступил на голую гладкую платформу между белыми стенами, он оказался один. Дорогу ему преградило существо зловещего и ужасного вида и чуждой формы жизни. Оно не принадлежало ни к одной из человеческих форм жизни, издавна поселившихся на Маджипуре, оно не было ни лименом, ни гейрогом, ни вруоном, ни скандаром, ни хортом, ни су-сухирисом, а было чем-то таинственным и тревожащим - мускулистое толсторукое существо с красной кожей, тупым куполом головы и сверкающими желтыми глазами, горевшими почти нестерпимой злобой. Низким звучным голосом существо спросило Валентина, какое у него дело к Понтифаксу.
- Нужно починить мост Кантора, - ответил Валентин. - Заниматься такими вещами - древняя обязанность Понтифакса.
Желтоглазое создание засмеялось.
- Ты думаешь, Понтифаксу есть до этого дело?
- Я обязан просить его помощи.
- Хорошо, иди.
Страж портала поклонился с ядовитой вежливостью и посторонился. Как только Валентин прошел мимо него, существо холодно рыкнуло и захлопнуло за Валентином ворота. Отступление было невозможным.
Перед Валентином тянулся узкий винтовой коридор, залитый слепящим белым светом.
Много часов Валентин спускался по спиральной дороге. Затем стены коридора расширились, и Валентин оказался в другом бескрышном храме из белого камня, а может быть, перед тем же самым, поскольку краснокожее существо снова преградило ему путь, ворча с необъяснимой злобой.
- Вот Понтифакс.
Валентин заглянул в темную комнату и увидел имперского правителя Маджипура на троне, одетого в черное и алое, в королевской тиаре.
Валентин увидел, что Понтифакс Маджипура был многоруким и многоногим чудовищем с человеческим лицом, но с крыльями дракона, и он, сидя на троне, визжал и ревел, как безумный. Страшные свистящие звуки слетали с его губ, и несло от Понтифакса ужасной вонью, и черные кожистые крылья сильно махали в воздухе, обдавая Валентина холодным ветром.
- Ваше величество, - сказал Валентин, поклонившись.
- Ваше Лордство, - поправил Понтифакс.
Он захохотал, потянулся к Валентину и подтащил к себе. Валентин оказался на троне, а Понтифакс, смеясь безумным смехом, полетел в ярко освещенный коридор, хлопая крыльями и вереща, пока не исчез из виду.