Высокий, как и все Боги, Круч равнялся статности Стыня, и обладал мощью в плечах и крепостью. Подсвечивающаяся золотым светом кожа брата была красно-смуглой, а уплощенное лицо весьма миловидным. На его лице имеющем четкие линии, где лоб был более широким чем покатый подбородок, поместился приплюснутый нос и массивно выпирающие вперед скулы. Темно-карие радужки очей казались достаточно крупными, а ромбический зрачок изменял форму, переменно, то уменьшаясь, то увеличиваясь в размере. На лице Круча отсутствовала растительность, а черные жесткие волосы, достигая плеч, едва заметно вились. Разделенные на два пробора волосы на концах были схвачены в хвосты, в кои почасту брат вставлял мелкие сапфировые треугольники, квадратные рубины, янтарные шары, ограничивающие их длину.
По началу, когда девочка была еще мала, Круч приходил в своем ореол-венце, где широкий, платиновый обод, усыпанный белыми и розовыми крупными алмазами по окоему, восседал на голове. Справа в самый край обода, свисая и малость прикрывая концами ухо, были вставлены длинные переливающиеся всеми цветами радуги двухслойные перепонки, растянутые на каркасе, из жестких жилок, покрытые сверху мельчайшими чешуйками, напоминающие птичьи перья, али крылья насекомого и одновременно с тем поросшие волосяным покровом.
Старший брат также не редко украшал левую ушную раковину синими сапфирами и изумрудами так, что они полностью укрывали под собой саму кожу и казались цельной каменной полосой, перста кольцами, запястья и лодыжки браслетами.
Круч, еще совсем дитя, в лоне Небожителей, как и многие иные лучицы Отца, обладал особыми способностями. Хотя бы его ореол-венец, как отражение будущих особенностей, наглядно указывал на то, что и этот Бог также станет экспериментатором. Поелику в брате совместилось создание особого животного мира, частью относимого к рептилиям, а частью, к птицам, оных Родитель величал огняники, ибо тела их покрывала блестящая, переливающаяся рдяно-рыжими цветами чешуя. Данных существ во Всевышнем творил только Родитель, абы сии способности не передались его сынам. А может, как предполагал сам Родитель, они были частично утеряны тогда, когда старший из них пожертвовал свою десятую часть грани создав сияющее естество сестер - демониц.
Огняники (мощные, крупные существа, которые могли летать, извергать пламя из пасти) проживали только в Отческих Недрах и теперь в Геликоприоне, абы за ними мог наблюдать их будущий Творец, Круч. Безусловно, Круч своей уникальностью походил на Стыня, оному было доступно создание не только рыбного царства, но и отчасти, споровых организмов, растений. Не только тех мельчайших организмов, бактерий, грибов, чьим созданием занимался Воитель, но и теми, каковые творили Асил и Мор, да к коим относили многообразные водоросли, мхи, хвощи, папоротники.
С взрослением Есиславы, впрочем, Кручу пришлось снять не только свой венец, камни с левого уха, но и все остальные украшения, поелику я порой, подавая зов, слишком мощно ударял им по братьям. Не только по Кручу, но и по Дажбе, Стыню. Посему братья также почасту меня умиротворяли, уговаривали и объясняли недопустимость тех моих рывков. Но это были не рывки, а смурь по Отцу. За каковым я тосковал, с каковым меня связывало нечто большее, чем просто родственная близость. То самое удивительное, что приостановив его гибель, соединившись, явило меня.
Еси, как ласково звал ее Стынь, мне нравилась. Мне нравился в ней ум, любознательность и честность, незаменимые качества любого человека. Потому я всю привязанность к старшему брату посылал на девочку мягкими любовными волнами, чтобы она прикипела к Димургам, и не желала с ними расставаться. Впрочем, сие было излишней предосторожностью, так как Седми более не стал бы вмешиваться в чувствительность плоти. Да и я несколько став постарше, и выздоровев, того б не допустил.
И все же я осторожничал. И медленно, но верно создавал меж мозгом отроковицы и собой тончайшие нити связей. Я также не торопливо перекачивал пережитые ею события и впечатления в свое естество. И уже тогда создавал из ее мозга еще одну свою грань.
Толчком к этому послужило спасение мной от гибели плоти.
Еси тогда было одиннадцать лет. Она жила на континенте Дари, что поместился в середине пространства планеты Земля проложенного меж северным полюсом и экватором, и одновременно был омываем с трех сторон тонкой полосой воды с разбросанными на ней мельчайшими пежинами островов, а также окружен береговыми линиями двух иных континентов, носящих величание Асия и Амэри, на стыке спаянных меж собой во единое, земное пространство. Четвертая сторона эллипсоидного континента, своей более удлиненной частью вдавалась в голубые воды океана. В центральном граде, континента Дари, Лесные Поляны, некогда получившего название от предка Есиславы, по отцовской линии, и моей грани Владелины, и находился дворец старшего жреца. В доме вещуна Липоксай Ягы, пояснительно будет сказать местного правителя, ибо на тот временной этап на Земле власть сосредоточилась именно в руках жреческих, религиозных групп, теперь и проживала девочка. Липоксай Ягы слыл хорошим человеком, это ценила не только Есислава, но и я. Честный, искрений, справедливый, в мозгу которого сияла рдяно-золотая искра, с тончайшими четырьмя лучика имеющими золотые переливы. В этой второй своей плоти я вже мог видеть искры, вглядываясь очами девочки в голову человека. Искры, которые придавали поступательное движение жизни самому человеку, которые и заводили ход его бытия.
В один из вечеров, в опочивальне на третьем этаже со стрельчатыми двумя окнами, где стены были убраны желтым шелком с волнообразным отливом различных его оттенков, находились Еси и ее нянька. Сама комната девочки выглядела роскошно убранной. Ну! оно и понятно, ибо Отец, а после Небо сделали все, чтобы Есислава жила в достатке. И хотя девочка родилась от болдырки, которая еще в малолетстве дитяти умерла от болезни, подселили ее к старшему жрецу Полянской волости. К человеку, каковой согласно традиций дарийцев не мог иметь потомства, а брал преемника из детей-сирот, мужского пола.
Впрочем, когда девочку маленькой принес в храме, капище мой старший брат Огнь, все традиции несколько так отступили назад. И днесь именно Есислава, считалась в Дари божеством и будущим преемником старшего жреца центральной волости.
Сводчатый потолок опочивальни отроковицы украшало узорочье, изразцы покрытые глазурью, а деревянный, ровный пол укрывал высоковорсистый коричневый ковер.
Мощная многорожковая люстра, висевшая в центре комнаты, увенчанная свечами, почитай никогда и не разжигалась. Для освещения опочивальни, в углах ее были установлены на высоких серебряных стержнях свещники, с подставкой в точности повторяющей лапу птицы, и четырьмя рожками в навершие для свечей. Не менее великолепным выглядело деревянное ложе отроковицы, стоявшее в центре опочивальни подле стены, высоко приподнятое над полом, с двумя спинками и не менее дюжим матрасом, инкрустированное самоцветными камнями и золотыми полосами. Сверху и с боков на четырех, белых, ровных столбах поместившихся по углам ложа была установлена кровля из шелковой двухлицевой ткани, где на матовом, желтом фоне зрелись крупные рисунки цветов. С вершин же брусьев спускались по четыре стороны от самого ложа сквозные, матерчатые, шелковые завесы, по краю расшитые золотом и убранные кружевом. Словом это было дюжее ложе занимающее большую часть опочивальни, где места наверно всего-навсе и оставалось, что двум мягким, кожаным креслам, да маленькому, плетеному на котором и восседала нянька.
Нянька…
Она чем-то напоминала Кали, определенно, тем, что смотрелось полной, грузноватой женщиной, той самой, что наполняло демоницу мягкостью при касании. У нее было светлое и достаточно приятное лицо, да пшеничные, как у Седми, волосы, каковые она убирала под головной убор, величаемый кружок.
Помню, тогда послышались тихие возгласы, звуки теньканья клинков, порывчатые их удары, скрежетание долетающее из коридора, а после двухстворчатые, широкие двери с арочным навершием находящиеся напротив окон в комнате Есиславы, дрогнув, распахнулись. И в комнату заскочили три бородатых, вооруженных человека. Один из них немедля напал на няньку, и, ударил ее наотмашь мечом прямо по голове. Отчего даже я услышал хруст и треск ломаемых костей, а после и часть лица няньки, словно сдвинулась в сторону. Губы женщины безобразно выгнулись и на месте удара появилась широкая рассечена откуда махом, будто плюхнув, потекла густая юшка.
Еще кажется миг, в котором я толком ничего не сумел сообразить, а Еси спрыгнув с кровати и отбежав к портьере (что прикрывала не только окно, но и часть стены) вжалась в ее плотную материю, с ужасом наблюдая смерть няньки, когда другой из пришлых людей, вынув из-за пояса кинжал, подбежал к отроковице. Он грубо и крепко схватил девочку за грудки, стремительно поднял вверх, и с силой вдавил ее малое тельце в стену. Кажется, токмо морг века Еси, и острие загнутого кинжала вошло в ее шею. Напавший рывком, дернул ручку вправо, прочерчивая тем движением лезвия широкую расщелину на коже девочки. Есислава однократно дернувшись, громко вскрикнула, и тотчас смолкла. А из глубокого рассечения густой пеной уже текла кровь, вне сомнений вытягивая из самой плоти жизнь. Надрывно сотряслось внутри груди девочки сердце и остановилось… замерли легкие, захлебываясь вытекающей кровью.
И тогда я мощно засиял…
Не только закричав и тем, выкидывая зов своим братьям и Отцу, оные недоглядели за моей плотью, но и сияющим своим естеством выплескивая в мозг текущие по мне символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы. Я их брызнул в сам центр мозга, на мгновение приостановивший свой ход. Сей человеческий орган резко колыхнулся, словно пропустив чрез кровеносные сосуды начертанную мной клинопись, и с тем заставляя свернуться в гортани девочки кровь. Да толчком моей клинописи, вжесь той, что содержала геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик, подчинившей и саму смерть, заводя биение сердца Есиславы.
Это было огромное усилие с моей стороны. Такой, пусть даже и однократный выплеск из себя клинописи моментально лишил меня сил и я отключился.
Нет, нет, я не захворал. Просто поколь та самая божественная, присущая лишь Родителю мощь возвращать течение жизни уходящему было мне не под силу.
Точнее говорить оказалось к удивление мне под силу, ибо Есислава не умерла, впрочем, как можно догадаться, сия жертва высосала силы из меня.
Очнулся я в дольней комнате и тотчас улыбнулся…
Хотя нет, я еще поколь не умел толком-то улыбаться. Мои уста едва обрисовались текущими по ним символами, письменами, рунами, литерами, свастиками, ваджерами, буквами, иероглифами, цифрами, знаками, графемами… словом моей сутью, обаче доколь не живописались.
Ну, во всяком случае, я обрадовался. Спящая Еси лежала на груди Опеча, оный в свою очередь покоился на выре, подле стоявшего Отца. Наш Творец нежно голубил волосы девочки и своего сына, вернувшегося, как я и предположил дотоль из своего видения, в лоно Небожителей.
- Хочу, моя бесценность, чтобы ты познакомился и побыл подле нашего Крушеца, поколь он на маковке, - прозвучал столь дорогой мне бас-баритон Отца.
- Я так виноват пред малецыком, - откликнулся Опечь, голос у него был, один-в-один, как у Дажбы баритональным очень мягким и лирическим. Он неспешно поднял с облака левую руку, и, протянув ее к лежащей отроковице, робко огладил перстами кожу лица. Пройдясь по губам, щекам, очам и остановившись на лбу. - Так виноват.
- Ох, дорогой мой брат, как я рад, что закончилось твое противостояние Богам. Так рад, - подумал я и самую толику засиял, но тотчас вновь потух, або чувствовал утомленность, мне нужен был отдых.
Все же я свершил много больше, чем мог и после данное напряжение, которое я в себе создал, выплескивая клинопись, еще какое-то время выходило в плоть болью и корчей. Одначе, коль подумать, что Еси должна была умереть, так сие не большая расплата за спасенную ей жизнь.
Помню, перед тем как отроковицу вернули на Землю, Отец мне сказал:
- Крушец, бесценность моя… прошу тебя более не свершать тех поступков, каковые ноне ты содеял. Поколь недопустимо, чтобы ты впитывал в себя боль девочки и не допускал ее гибели. Это может сызнова вызвать западение сияния, и ты, моя самая большая драгоценность, захвораешь… Сейчас бесицы-трясавицы сумели тебе помочь, но в следующий раз и они не справятся с возможным нарушением предписаний… Ты, должен, уяснить, недопустимо ставить пред собой выбор, абы важнее тебя, Крушец, ничего нет… Береги лишь себя… любая плоть тленна, важен один ты, мой драгоценный малецык.
Позднее сие мне не раз повторяли Стынь, Дажба и Круч. Братья убеждали, что моя жизнь важнее всего и не допустимо рисковать собственным здоровьем, пробовать свои еще слабые силы в спасении чьей бы то ни было жизни. Пусть это даже жизнь Есиславы.
Тем не менее, этот поступок сыграл значимую роль в сцепке меж мной и мозгом девочки так, что я степенно выстроил особо близкие, трепетные связи меж нами.
Глава четырнадцатая
Что же касается наставлений старших братьев, я их не послушал.
Я был своевольником, определенно в самом своем наихудшем варианте.
Посему чуть не погубил себя…
Думаю уничтожение Луны, второго спутника Земли, было задумано Родителем. Вряд ли Отец, столь мягкий в отношении живых существ, мог замыслить гибель стольких людей, континента, и все это во имя обретения плотью в оной я обитал особых чувств, переживаний и мыслей.
Столь радикально действовал один Родитель, творением которого было нечто большее, чем просто росток, континент, человечество даже в масштабном количестве.
Я на тот момент набрался сил, скрепился с плотью достаточно плотно. Всякое напряжение испытанное дотоль с меня спало, и отключался теперь я тогда, когда это было необходимо. Как говорится в свой срок, абы отдохнуть. Есислава к тому времени стала взрослой девушкой, которой исполнилось двадцать лет.
Впрочем, я несколько встревожился, ощутив тревогу, каковая витала вкруг меня. Возбуждение самих Богов и их уход из жизни Еси. Конечно, я приметил как с девочки сняли Лег - хранителя, что почитай десять лет оберегал ее жизнь, будучи подключенным к мозгу, и каковой в отличие от лебединых дев вел себя довольно-таки смирно, не раздражая меня своей примитивной сутью.
Я понимал, ноне начался новый этап в соперничестве за меня. Хотя желал сказать Богам, что с выбором печище я уже определился и можно предоставить моей плоти более спокойную жизнь. Тем паче прежнее пребывание в теле Владелине я едва ли помнил. И то благо, что сама Владелина, теперь будучи одной моей гранью, али все же точнее сказать одним углом моего естества, собственную жизнь запомнила.
Впрочем, вернемся к событиям, оные чуть было меня не погубили.
Заволновался я не сразу.
Поелику почасту Есислава путешествовала с Липоксай Ягы на летучем корабле, к носу которого на долгих поводьях крепились четыре, идущих парами летающих кологрива… Кологривы… Даже удивительно, что эти создания обитавшие лишь в Галактике Синее Око, в созвездии Выжлец, на планетах Эльфийская Лебединая Арибэлла, Блаженная Журавлиная Эвлисия и созданные когда-то для Седми нарочно моим Отцом, были оставлены на Земле белоглазыми альвам своим ученикам жрецам. Все же я склоняюсь к мнению, что дарицы выкрали летающих лошадей из конюшен белоглазых альвов (по сказаниям самих дарицев из конюшен Богов). Ибо данная воровливость является сутью человеческих существ.
Сам корабль имел яйцеобразную форму корпуса. Это было деревянное двухпалубное судно оснащенное мачтой, косым парусом с изображенным на нем золотым восьмилучевым солнцем, каковой надувался при помощи особого устройства, и помогал кологривам нести скорей судно. Корма у летучего короля выглядела отвесной, а к днищу крепились четыре пары огромных колес. Два стреловидных крыла по обеим сторонам судна, увеличивающие его скорость, единожды придавали устойчивости во время полета.
На верхней палубе непрерывной по всей длине корабля поместились не только особые механизмы, надстройки, там непосредственно находился экипаж, состоящий из десяти жрецов. На второй, величаемой жилой, палубе были устроены уютные помещения для старшего жреца и его ближайших помощников, кухня и столовая.
Обаче, ко мне волнение пришло много раньше, чем к Есиславе. Стоило только наутро вместо ожидаемого поместья в граде Хортица, увидеть очами девочки раскинувшиеся просторы воды без какого-либо намека земли, на удивление плывшего под кораблем вельми близко, как я сразу послал на мозг Еси тревогу…
Тревогу…
Можно было бы конечно запаниковать, но Липоксай Ягы убедил свою воспитанницу в том, что все благополучно. Нет, я ему не поверил. Я явственно узрел ложь! Ложь, промелькнувшую в его крупных голубых очах, где нижние веки образовывали почти прямую линию. Я распознал ложь и в движении его белой кожи, пошедшей малыми мурашками. Эта ложь, кою сам вещун презирал, проступила на его уже не молодом широком лице с крутым лбом и слабо выраженными надбровными дугами, с волнистой спинкой носа, не имеющего бороды и усов, або по традициям жрецы обязаны были бриться, тем верно походя на своих учителей белоглазых альвов. Ложь, вранье оно пробежало рябью по его светло-русым, долгим волосам с легким отливом золота и серебра приправленного годами, схваченными в хвост, да отразились огоньками в белых алмазах, висевших на кончиках золотых цепочек в обеих мочках ушей.
Ложь я узрел, но не стал ничего свершать, заинтересовавшись дальнейшим, понимая, что вмале и в жизни Есиславы должно было, что-то произойти. Давая возможность своим братьям и Богам сие свершить…
Изменилось, тем не менее, слишком кардинально. Уж я не люблю такие изменения, тем паче после пережитого когда-то.
Хотя все происходящее разрешилось вскоре. И внезапно на голубом небе появилась яркая вспышка. Это была такая густая, рдяно-желтая капля сияния, вырвавшаяся из недр чревоточины. Впрочем, коли быть правдивей, это была северга, выпущенная из космического судна Богов. Не ошибусь, коль уточню, из судна принадлежащего Димургам, ибо, как и все иное, и северги имели особое сияние, по которому можно было определить каковой печище они принадлежат. Данная северга смотрящаяся, как светозарный, серебристый луч легохонько переливалась по поверхности синеватой изморозью, и по окоему была прихвачена смаглой дымкой. Она враз, многажды усилилась в яркости, потому как стремительно вошла в Солнечную систему и приблизилась к Земле. На доли бхараней поглотив в своем отражении света всю голубизну небосвода и заостренным, серебристого полыхания, концом луча, северга воткнулся в бело-дымчатый окоемышек ближайшего к планете спутника, Луну. Так, что мгновение погодя послышалось раскатистое гудение, словно вздрогнула не только Земля, но и сама Солнечная система.