Я знал, что галлюциногены, оные находятся в снадобье из мухомора оказывают действие на определенные придатки, образования в мозге, каковые перерабатывали информацию накопленную в нем. Впрочем, так как ноне я был сочленен с мозгом, действие этих веществ могло вызвать всплеск воспоминаний моих граней, а могло спровоцировать приход видений грядущего. Ибо я, как и Отец, Дажба, обладал способностями их зреть. Мало того еще поколь в мельчайшем количестве, но во мне были заложены способности сжимать не только пространство, но и время. Потому заглянуть в будущее я мог в довольно-таки далекое.
Понеже выпитая настойка на мухоморе мальчиком, при прохождении третьего испытания, сразу отозвалась особой дробью ударов в его голове, особым сотрясением всей плоти. Пред плотно сжатыми очами Яробора закружился пляс малых радужных брызг, и голоса его сродников, что ударами в бубен и той вибрацией, наполнили все пространство округ меня, дотянулись и до моей сияющей сути… отчего на малость и я потерялся в пространстве.
Однако уже в следующие бхарани предо мной появилось черное марево космоса, усыпанное пежинами бело-голубых звезд. И я на боляхной скорости, мельчайшей искрой несся в направление огромной сине-зеленой туманности находящейся в центре той Галактики, по краю окутанной и вовсе рдяными пылевидными вкраплениями, воочью яро мерцающих. В направление пульсирующего живого организма, ожидающего встречи со своим Творцом, с тем, кто дарует новые знания, силы, и сам ход движения, али всего-навсе преобразовывает, уничтожает, взламывает.
По мере приближения к туманности я наращивал свое сияния, оставляя по траектории своего полета узконаправленные потоки сияния, каковые вскоре принялись перемешивать не только сине-зеленую дымку, но и ее рдяную окоемку, закручивая их по спирали в мощную облачную субстанцию. В той кружащей мешанине мелькали не только лучи моего сияния, не только я, будучи мельчайшей искрой (навершием), но и пронзающий все это облако насыщенно белый столб света, оставленный, подобно колее, моим движением, врезающийся обоими концами в черное марево космоса, и накручивающий туманности сверху на себя.
И в том многоцветье движения, где смешивались фиолетовый, багряный и голубой, где свет взбалтывался тьмой, а я с собственной тенью, степенно увеличивалась частота ускорения. Вскоре под ходом того мелькания материи, веществ, излучения образовалась единая фиолетово-пурпурная туманность. И тогда, я, дернувшись ввысь, разорвал и саму одноприродно замешанную субстанцию, и все то, что дотоль наполняло ее. Рассеяв, переместив, али сжав в пылевидные вкрапления, как мне было необходимо, всю материю, вещества, элементы, излучения допрежь наполняющие туманность Галактики. Я был гибелью… смертью… уничтожением… второй ипостасью Родителя, смыкающим круговорот, и с тем дарующим новые формы и виды тому, что наполняло Всевышнего.
Столь плотная, непроницаемая тишина наполнила меня, и я вновь узрел себя в черепной коробке мальчика, ощущая огромное напряжение собственного сияния… понимая, что мозг Яробора отключен от происходящего. Я нежданно резко засиял, и той мощью воздействуя токмо на нижние холмики среднего мозга, где находились слуховые ядра, однократным воздействием на них подключил ориентировочную реакцию на звук.
Бух…бух… услышал я тотчас пронзительный стук сердца плоти, а потом уловил бас-баритон своего Отца:
- Замечательный мальчик, такой крепкий, красивый, - глас на мгновение стих и с нескрываемой, нежной трепетностью добавил, - такая радость для меня узреть его. Прикоснуться… прикоснуться к моему бесценному малецыку.
- Господь Перший, господина надо поместить в кувшинку, как можно скорей, - это проронило иное существо, и данный голос звучал как-то отрывисто приглушенно, наполняясь осиплостью, и вспять сызнова ее теряя. - У господина наблюдается рост артериального давления и падение сердечного ритма до пятидесяти сокращений в минуту. Органы и мозг сейчас все более стимулируя сердце могут однократно утратить естественные тормозные реакции, что вызовет остановку этого органа. Господин итак, хоть и показался вам крепким, не обладает достаточным здоровьем, сие зримо даже при поверхностном осмотре. Посему коли мы задержимся, данный сбой в сердце запустит цикличность в кодах, и в последующем может вызвать заболевание, оное величается, как аритмия. Данная болезнь поколь на Земле не лечится, ибо знания белоглазых альвов и гипоцентавров давно утеряны, отчего сама немочь приведет в дальнейшем к значительному увеличению размера сердца у господина…
- Все… все, замолчи Грудница, - властно перебивая сиплый голос, прозвучал бархатистый баритон, в котором я разком узнал голос моего старшего брата. - Сызнова затрещала, принялась кидать свои заумные словечки… Сколько можно просить, сказывайте коротко.
- Что ж, мой любезный Вежды, - мягкость бас-баритонального голоса Отца наполнила особой ласкающей музыкой всего меня. - Грудница, как и ты, мой бесценный, не умеет сказывать коротко, сие, очевидно, в них ты не прописал. Ну, а мы с тобой малецык также пойдем, и не будем подвергать опасности здоровье нашего милого Ярушки… або он нам очень дорог.
- Слышит. Отец мальчик вас слышит, - теперь послышался звонкий, высокий тенор с нотками драматической окраски, голос Седми, старшего из сынов Расов.
- Ты уверен, Седми? - вне сомнения вопросил Перший, вызвав во мне желание засиять еще сильней…
А после послышался протяжное шипение и вовсе в самом моем сияющем естестве слышимо протянувшее: "Слышит… он слышит…".
Еще доли мига и я резко дернулся в голове мальчика, и немедля от напряжения, что владело мной, с того самого момента как узрел севергу в небесах, отключился…
И может как благо надолго.
Глава двадцатая
В тот раз мне не удалось узреть Отца, лишь услышать. И посему мое негодование… раздражение… увеличились, стоило мне очнуться вновь на Земле обок сродников мальчика. И мое действие на него не уменьшилось, а вспять возросло. Днесь посылаемые мной сны носили и вовсе четкие фрагменты из жизни Еси и Влады. Яробор, ноне приобретший второе свое имя, Живко и также услышавший разговор Богов, теперь и сам перестал ощущать единство с членами общины. И стал задавать те самые нехорошие вопросы, приводящие старших в трепет… вопросы которые некогда были созданы мной.
За три года, что миновали с испытания, Яробор Живко вырос, превратившись в такого же худого, маломощного юношу. Его община, покинув дотоль обжитую местность, ушла много севернее к предгорьям, где как они считали, их не могли достать в своем религиозном безумие ашерские латники. Во время того перехода умер отец мальчика, а вслед за ним и мать. И та связь, что удерживала плоть подле сродников, разорвалась… Теперь я решил воспользоваться ее отсутствием и направить Яробора Живко к поискам истины. Еще и потому как стал ощущать, после пропущенного видения во мне появилось нечто новое то, что поколь я не умел… не мог контролировать. А именно, я стал воспринимать видения грядущего бессистемно и беспрестанно. Сокрытое даже для Богов будущее теперь стало яркими фрагментами, картинками али проходящими полосами бликов возникать во мне, особенно когда я негодовал.
Те туманно-непонятные эпизоды, а иноредь даже куски грядущего еще больше вызывали во мне напряжение. Абы не ведая как поступать с полученной информацией, я негодовал на Родителя, выкидывая сие напряжение горячим зовом. Я негодовал на своих братьев, делающих вид, что не замечают происходящего со мной. Не замечают моего страха, моего испуга, моей растерянности.
Посему мальчик, сам того не сильно жаждая, однако подталкиваемый мной, в одну из ночей ушел из общины. Я взрастил в нем мысль, начать поиски людей оные на равных бы величали и славили имена Богов: Першего и Неба, тех простых человеческих созданий, которые могли помочь и поддержать его трепещущий в поисках истины мозг. А взрастив данную мысль, направил его ход вверх по течению реки, впрочем, понимая, что берущая свой исток высоко в горах, она вряд ли поможет Яробору Живко найти родственных по мыслям и духу людей, в тех труднодоступных, непроходимых стремнистых грядах. Тем не менее, я велел плыть вверх, поелику дотоль в промелькнувшем видении узрел величественную гору до средины покрытую невысокой слепяще зеленой травой. Полоса растительности степенно переходила в каменистое полотно с нагромождением растрескавшихся громадных валунов, местами обнажая более плотную ее поверхность, состоящую из гранита и мрамора. Склоны горы были купно покрыты осыпью, из мелкого обломочного голыша, в коих таились пухлыми подухами мхи. Ближе к вершине лежали тонкие или широкие пежины белого снега. Эту картинку я видел несколько раз, и предположил, что горы сыграют в жизни мальчика какую-то роль. Сам Яробор Живко те эпизоды будущего еще не воспринимал, они поколь отражались в его мозгу всего-навсе блеклыми туманами.
Стройные лиственницы, оберегающие земли общинников по мере движения мальчика, степенно сменились на корявые кедры, с буро-серой, трещиновато-чешуйчатой корой, и темно-зеленой с сизым налетом хвоей, наполняющей те края сладко-горьким запахом. Под деревьями плотными стенами росли разнообразные кустарники, а сами стволы переплетались княжиком, усыпанным большими белыми али светло-фиолетовыми цветами.
Когда хвойные леса уступили место низкорослому кустарнику, ернику и невысокой ивы, зачастую кривиньким деревцам со стелющимися по оземея стволами, короткими веточками и жесткими листкочками, по обоим краям узбоя реки Белой Вады поднялись гряды гор. А само русло реки допрежь пролегающее в широкой лесистой долине приобрело вид каменистых утесистых брегов. Каменистым стало и само его дно, которое немного погодя, как, оказалось, брало свои воды из суженного в истоке огромного озера.
Напоминающая корыто горная долина, где лежали, похоже, в единый морг поднявшиеся горные гряды, наползшие всей мощью и вроде сочленившие свои скалистые грани со всем пространством округ. Само озеро окаймлялось низкими, крутыми, вогнутыми брегами, кажется единожды переходящими в кряжистые, высокие утесы. Справа те хребты поросли кедрами, а с иного берега были сложены из рыхлых каменных обломков прикрытых пухлыми мхами и низкими кустарниками.
Увы! это был не тот край, каковой я узрел в отрывочных фрагментах видений. А тяжелый поход, подорвав здоровье Яробора, как-то тягостно сказался и на мне…
И мне вдруг показалось, что я брошен… покинут своими сродниками… Что Родителю безразлична моя боль и обобщенно я стал не нужен своему Отцу, братьям… Смурь, она овладела мною так могутно, что придавила нас обоих, лучицу и плоть. И мы оба опустив руки, похоже, решили смириться с собственными переживаниями.
Утаенный в небольшой расщелине меж каменных обломков на более высоком левом берегу озера Яробор Живко еще, кажется, старался согреться у костра, и очевидно даже, что-то ел…
Мне же стало все безразлично.
Я был опустошен, подавлен… и коль б умел плакать, непременно, это проделал.
А мальчик привалившись спиной к поверхности камня смотрел на раскинувшиеся и нависающие над озером горные гряды…
И я тоже смотрел туда… Туда, где многажды выше за рядьями деревьев, оземь покрывали разноцветные полстины цветов, окрашивающие склоны в рыже-огнистые, темно-синие, голубые, белые или желтые полосы. Мы смотрели на цветы, сопровождающие своей красой жизнь человека, наполняющие ее будни не только яркостью красок, но и тонкостью ароматов.
Совсем чуть-чуть, пара дамахей и я остро ощутил мысли Яробора Живко. Таковые тягостные они, будто вязкое вещество протекли по его мозгу и наполнили мое сияние. И я сам напитался болью той, что правила в мальчике, неверностью избранного им пути… разочарованностью и неприкаянностью, подпетой и моими стенаниями…
Еще мгновение и в том тумане, где точно гасилась работа мозга и отключался от бытия я, яркой волной накатило воспоминание посланное, увы! не мной… а лишь моей гранью. Посланное Еси… Есиславой, составляющей часть меня, обаче всегда остающейся индивидом, отдельным человеческим я, обособленной, хотя и соучастной личностью. Воспоминание, как надежда… поддержка, в первый черед для юного божества, Крушеца. И я вдруг узрел помещение векошки с округлыми стенами и сводом, имеющее полусферическую форму, и ровный пол. В комнате и стены, и свод, и пол были белыми, с глянцевитым отблеском, насыщенно ярким. С одной стороны помещения поместились четыре мощных кресла, стоящие диагонально друг другу, в одном из которых сидела Есислава. В том же, что поместился несколько наискосок, расположился мой дорогой, любимый Отец с вельми осунувшимся каплевидным лицом, где черная кожа слегка подсвечивалась изнутри золотым сиянием, в белом долгополом одеянии. Мой Творец так ласково посмотрел на Есиславу, как мог смотреть токмо он и своим бас-баритоном по теплому молвил:
- Не нужно только так тревожиться, моя бесценная Еси. Вмале мы прибудем и всякая боль, тошнота, головокружение тебя покинут… Потерпи совсем немного.
- Ты Перший хотел поведать мне про беса… Что это такое? - прозвучал нежный девичий голос Есиславы, воочью исторгнутый из недр сияющей моей сути, желающий поддержать меня, как свою основу.
- Бес это создание, - словно нехотя отозвался Перший и его полные губы малозаметно живописали улыбку, а само лицо стало таким близким, кажется нависшим надо мной. - Создание оное придумано и сотворено мной лишь для одной цели присматривать за интересующим меня объектом и передавать о его состояние, самочувствие и мыслях информацию на Богов. И как всегда люди ошибаются, приписывая эти творения к духам и награждая их отрицательными качествами, такими как сбивать человека с прямой дороги, совращать души к Кривде. Ибо бесы не относятся к духам и вообще являются иными в физическом понимании созданиями…
Теперь шевельнулись сухие, обветренные губы Яробора Живко сами собой, точно на них надавил вже я, стараясь удержать воспоминание-сон, и тихо проронил, али громко прокричал:
- Почему? Почему меня не слышите? Сызнова… Ты, Родитель, сызнова меня обманываешь… Что ноне я сделал не так? Что не так сделал мой Отец? Не могу… не могу без него.
А после на меня и токмо на меня нахлынула молвь, озвученная голосом Седми, явно не желающего более хорониться, вспять жаждущего, абы я его услышал:
- Сделать все, чтобы мальчик наш жил. Хватит нам слышать недовольства Родителя. И раз велено излечить тут, так и делайте.
Звонкий тенор, с нотками драматической окраски, старшего брата наполнил меня такой любовью, которая качнув, махом облобызала все сияющее естество… придав сил, и словно съев мое напряжение. Определенно, Седми не раз поцеловал в лоб мальчика своим кораллово-красными губами, только потом передав на излечение бесицам-трясавицам.
Голос брата степенно угас, но всего-навсе затем, чтобы сменится на полюбовный, бархатистый баритон Вежды, и вовсе шепнувший явственно чрез беса, оного после испытания три года назад установили взанамест Лег-хранителя:
- Не зачем моя бесценность, мой Крушец, так тосковать… Изводить себя и нас зовом. Надо умиротвориться, потерпеть. Надо жить и помогать мальчику. Я прошу тебя, мой милый, не призывай Родителя, не губи жизнь мальчику, не рви себя… Иначе я не сумею защитить тебя… Уберечь тебя, моя драгость. А значит, не будет той надобной тебе встречи с Отцом. Потерпи. Я ведь подле… обок тебя… Всегда! всегда, мой любезный, бесценный, милый малецык… мой Крушец.
На этот раз бархатистый баритон смолк разом, вероятно, зараз отключившись от беса, однако сумел умиротворить и обнадежить меня.
Именно поэтому мальчик поправился, а люди, у каковых он пробудился и которых (я в том не сомневаюсь) привели к нему создания Богов, значимо нас порадовали обоих. Не только тем, что в них сияли искры, не только тем, что в своих верованиях они на равных славили имена Небо и Першего, но и тем, что в одном из них я увидел старого своего знакомца. И конечно, меня порадовала горная гряда, обок которой разбили свое становище эти люди, величающие себя влекосилы и кыызы. Горная гряда до средины покрытая невысокой слепяще зеленой травой, где сия полоса растительности степенно переходила в каменистое полотно с нагромождением растрескавшихся громадных валунов, местами обнажая более плотную ее поверхность, состоящую из гранита и мрамора. Склоны горы были купно покрыты осыпью, из мелкого обломочного голыша, в коих таились пухлыми подухами мхи, а ближе к вершине лежали тонкие или широкие пежины белого снега. Ей-же-ей, это была горная гряда, кою я когда-то узрел в видении отдельным фрагментом.
Влекосилы и кыызы, останки народов, что еще берегли в себе знания, когда-то спущенные гипоцентаврами, белым людям, и переданные дзасики-вараси, желтым. Влекосилы, как поведали Яробору, многие века владели Беловодским ханством, одним из самых крупных центров старой веры, и землями вкруг него, что раскинулись недалече от Алатырских гор. Эта отделившаяся часть народности берегла верования в равность обоих братьев Богов, пришедшие, как из Африкии, так и из Дравидии. По первому влекосилы мирно соседствовали даже с нурманнами, что приняли ашерскую веру. Однако погодя, когда последние стали вести захватнические войны, бились за свою волю и веру, сотни лет.
И в последней такой войне, что вспыхнула пару лет назад, ашерские латники и ополчение нурманн по большей частью сумели погубить самих людей старой веры, отобрать их земли, сжечь города, поселения, определенно, потому как в тех войнах обладали особой жесткостью, как говорится не щадя ни стар, ни млад…
Волег Колояр был не только родней, пусть и дальней, мальчика (это я понял, узрев общность отдельных генетических кодов встроенных в ядра клеток), но и оказался достаточно близок моей второй грани Есиславе. Обаче в его мозгу горела та звезда, что некогда завела движение и в мозгу Липоксай Ягы, пестуна Еси… Искры, впрочем, как и планеты, как и гены, коды живых существ имеют не только свои уникальные формы, размеры, но особую, присущую токмо им цветовую гамму сияния. И мне хватило всего-навсе мгновения, чтобы признать в той искре (в свой срок дарованной людям Дивным) ноне сияющей в мозгу Волега Колояра, то, что я многие лета наблюдал в Липоксай Ягы…
Высокорослый и дюжий в плечах осударь, некогда всего Беловодского ханства, имел мускулистые руки и округлые кулаки. Ясность его голубо-серых очей и мощь духа, вольность словно ступала всяк миг обок него… даже удивительно, что эта вольность правила в мозгу некогда основу, чью наполняла дисциплинированность и строгость правил. Прямоугольной формы лицо Волега Колояра имело четкие прямые линии, прямой грубо вырубленный подбородок, белокурые и долгие усы, купно скрывавшие верхнюю губу, оные дотягивались своими кончиками почитай до груди, свернутый набок костлявый, нос, с мясистым кончиком, также потянутым вправо, да полные губы. Потерявший от пыток ашеров уши осударь, вместо которых виднелась вкрапчивая, порыпанная, розоватая кожа, огибающая слуховые проходы, с трепещущим на оголенной голове белокурым, долгим чубом всколыхнул во мне такую радость, точно я увидел моего дорогого брата аль Отца, после долгой разлуки.