– Как это не сможет? – начал кипятиться Стрелков, – он же что-то там изобретал, в этой проклятой лаборатории! Что он, ничего не смыслит?
– Послушайте, – более мягко произнес Кушнарь, – он и сам, думаю, не ожидал такого эффекта, а если и ожидал, то все равно, все произошло слишком быстро. Лаборатории больше нет…
– Так все же можно исправить, лабораторию восстановить! – не сдавался Стрелков, – главное, чтоб был человек, который во всем бы этом разбирался. А Спирягин разбирается! – убежденно закончил он.
– Слышал бы вас Спирягин, – насмешливо процедил Кушнарь, – он проникся бы к вам дружеской симпатией и признательностью. Боюсь, что ваш оптимизм не имеет под собой сколько-нибудь прочного основания.
Раздался чудовищный грохот. Это разгневанный Стрелков стукнул кулаком по столу со всей дури и тут же дико взвыл.
В дверь постучали. Потом в проем просунулась голова секретарши.
– Все нормально, – с оттенком раздражения махнул ей Кушнарь, и голова исчезла так же быстро, как появилась. – Не унывайте, Стрелков, – ободряюще улыбнулся он, – вы не представляете, какие перед вами открываются возможности.
– Перед вами… – огрызнулся Сергей, – знаю-знаю, хотите меня завербовать. – Он с едким недоверием и обидой посмотрел на Кушнаря, который не мог, конечно, видеть этого выражения на лице Сергея, но который слышал его недовольный раздраженный голос.
– Перед нами, – снисходительно поправился Кушнарь, – вы сможете оказать нам ряд услуг, а мы в обмен на ваше старание могли бы рассмотреть вопрос о вашем перевоплощении или, лучше сказать, о воплощении.
В его голосе не чувствовалось ни убедительности, ни поддержки.
– Я вам не верю, – мрачно произнес Стрелков, – вы ничем не лучше других! Мне здесь делать нечего.
– Постойте! – воскликнул обеспокоившийся полковник, – все еще можно исправить.
Он задумался. Стрелков, сраженный своим фиаско, молчал. Даже если бы он захотел тут же встать и уйти, то не смог бы. Он чувствовал предательскую дрожь в коленях, руку, в которой он держал "ПМ", словно парализовало, сердце, казалось, и вовсе остановилось – такими редкими и неритмичными были его удары. Он слышал тусклый замедляющийся стук как-будто сквозь завесу из войлока.
– Как исправить? – выдавил он из себя.
Кушнарь о чем-то напряженно размышлял. И было о чем! Сегодня утром ему звонили из Москвы. Звонил его человек, заместитель начальника федеральной спецслужбы Никоненко Семен Николаевич. Кушнарь, опасаясь, как бы информация не просочилась в Москву по другим каналам – Олег Николаевич знал, что его заместитель Мячиков "копает под него" – не мог не доложить Никоненко, что в городе появился человек-невидимка. Семен Федорович сказал, что нужно действовать решительно и без промедления. Приказ означал: схватить невидимку и ждать дальнейших распоряжений. То есть высшее московское начальство должно было обдумать что лучше – использовать невидимку в военно-шпионских целях или ликвидировать его. Кушнарю Никоненко дал понять, что Главному он пока ничего докладывать не будет. Надо выждать некоторое время, посмотреть, как дело обернется. Кушнарь, не будучи кровожадным, но будучи практичным и не хватающим с неба звезд человеком, предложил просто убрать невидимку. Так будет спокойнее. И Никоненко намекнул, что ладно, хорошо, если не получится задействовать невидимку, если Кушнарь убедится, что план использования невидимки не состоятелен, то, пожалуйста, путь он его уничтожит.
Такая относительная свобода действий, которую Никоненко предоставлял Кушнарю, обрадовала последнего. А объяснялась она тем, что симпатизирующий Мячикову генерал-майор Проскурин был смещен со своего поста по высшему распоряжению. Нынешний Главный хранил нейтралитет по отношению к чиновникам местных служб, и по сведениям Никоненко Мячиков искал человека в московском ведомстве, который бы отнесся к нему с пониманием. Один из сподручных Мячикова проболтался, вернее, спасая свою шкуру, сообщил Кушнарю, что Мячиков вместе с известным предпринимателем Азаровым организовали лабораторию, сотрудники которой во главе с профессором Спирягиным изобретали "невидимок", точнее говоря, способ, позволявший человеку стать невидимым. Этот же человек сказал полковнику, что Мячиков сдал своего компаньона, обеспечивавшему лаборатории "законную" "крышу", промышляющему наркоторговлей бизнесмену Полкану, сбросив последнему дезу, что якобы в лаборатории задумано производство нового синтетического наркотика, изготовление которого поставит под вопрос первенство Полкана в сфере наркоторговли в регионе. Таким образом, Кушнарь уже знал, что разгром лаборатории – дело рук Полкана. Но он не спешил брать того, выжидая и присматриваясь, ибо знал, что месть Азарова не заставит себя ждать. А ему, Кушнарю и его ведомству в который раз удастся сохранить, выражаясь словами знаменитого теоретика их дела "чистые руки" и одновременно держать на крючке Азарова.
Кушнарь был страшно зол на Мячикова. Он попросил Людмилу Сергеевну пригласить Мячикова к себе. Но Мячикова уже не было на месте. Это еще больше разозлило Кушнаря. Значит, этот щенок продался Азарову, а потом, спасая свою задницу – ибо боялся, что с уходом Проскурина никто в Москве не будет покрывать его грязных делишек и входить с ним в долю – подставил своего партнера. У Кушнаря сегодня было плохое настроение. И возникший Стрелков был совсем некстати, если бы не одно но…
Ему, Кушнарю просто необходимо плюнуть в морду этому Мячикову! Да, он его накажет, по-своему, но каково будет знать этому подонку, что невидимка находится в его, Кушнаря, ведении! Хорошо смеется тот, кто…
– У меня ведь есть приказ о твоей ликвидации… – посмотрел он чуть выше по-прежнему висящего в воздухе пистолета.
– Ага, давайте, – с угрозой выкрикнул Стрелков, в котором опять забурлила обида, – посмотрим, как у вас это получится! Я ведь без дела сидеть не буду, пару заводиков взорву, десятка два крупных деятелей завалю, да всю контору на уши поставлю! А спросят потом с вас, за безопасность людей, за покой и мир в городе, за все ответите! Мне ведь все теперь позволено! – с ницшеановским пафосом закончил он.
– Ну, это ты брось. Если мы захотим тебя щелкнуть, мы это сделаем, – со снисходительным недоверием усмехнулся Кушнарь.
– А вы можете пойти хоть раз против приказа, хоть раз быть просто человеком, сделать что-то путное? Я что, по своей воле что ли таким сделался?
– Да никого это не интересует, – пожал плечами полковник.
– Ну конечно, – неистовствовал оскорбленный равнодушным тоном Кушнаря до глубины души, Стрелков, – вас никогда человек не интересовал, для вас превыше всего благо государство! А что это такое, ваше хваленое государство? Я кормлю ваше государство, таких как вы! Вы на моей спине едете, все ваше государство! На хрен мне оно сдалось, когда оно меня защитить не может?!
Воспользовавшись экстатичностью Стрелкова, Кушнарь вновь потянулся к секретной кнопке. Но Сергей был начеку.
– Положь руки на стол, я кому сказал! – заорал он, – жить надоело?
– Это тебе жить надоело, – поморщился Кушнарь.
В этот момент раздался телефонный звонок.
– Да, Илья Александрович, да… – говорил Кушнарь в трубку, – что-о? Когда? Понял… – со вздохом добавил он и положил трубку на аппарат. – Должен вас огорчить, Стрелков, Спирягин мертв.
– Как так мертв? – вскричал Сергей. – Вы врете!
– Да нет же, – с легким раздражением возразил Кушнарь, – видите, все так складывается, чтобы вы приняли и смирились со своим новым качеством.
– И стал работать на вас, – передразнил полковника Стрелков.
Илья Александрович сообщил Кушнарю не только о смерти Спирягина, но и о дорожно-транспортной аварии, жертвой которой стал Мячиков. У машины, на которой Петр Сидорович заехал на конспиративную квартиру, почему-то отказали тормоза. Кушнарь испытал радостное чувство удовлетворения, но будучи человеком не злобным и относительно порядочным, тут же устыдился этого своего чувства и постарался смыть его следы, переходя к конкретным действиям. Он отважился в душе на оригинальное и милосердное решение проблемы, тем более, что Мячиков навредить теперь ему не мог.
– Что ж, – более оживленно сказал Кушнарь, – не хотите, как хотите. Вы должны просто дать себе отчет, что это навсегда. Вы останетесь невидимкой…
– …до гробовой доски?
– Послушайте, – начал снова выказывать признаки нетерпения Кушнарь, – у меня для вас есть два варианта. Либо я должен избавить город от вашего присутствия, либо заставить вас сотрудничать с нами.
– Второе исключено, – гордо заявил Стрелков, – а первое… Как хотите, ловите, ищите, только я вас предупредил: я буду действовать, я такое устрою!
– Я вот о чем подумал, – спокойно сказал Кушнарь – видимо, угрозы Стрелкова на него не действовали, – даже если я вас отпущу с миром, спокойно вам не жить. Город полон слухов, вас будут преследовать до тех пор, пока не поймают. Отпустить я вас не могу…
Кушнарь замолчал, раздумывая о чем-то.
– Я могу уехать, – предложил Стрелков, хотя предложил как-то неуверенно.
– Куда? – вздохнул Кушнарь. – В любом городе вас вычислят, рано или поздно.
– Что же мне тогда делать? – в отчаянии воскликнул Стрелков.
– А что мне делать? У меня есть четкий приказ…
– Но будьте человеком, помогите мне из всей этой каши выбраться! – умоляюще сказал Стрелков.
– Я думаю, – невозмутимо осадил его Кушнарь, – погодите… А что если…
Его лицо озарила некая таинственная мысль. Он не спешил делиться ею со Стрелковым и это нервировало последнего.
– Соображаете, как лучше заманить меня в ловушку? – агрессивно вскричал он.
– Если бы вам были предоставлены гарантии безопасности, вы поехали бы на Север?
– На Север? – удивился Стрелков – такого он не ожидал. – На какой такой Север?
– В Якутию?
– Алмазы добывать? – горько пошутил Сергей.
– Вы еще способны иронизировать, значит, не все потеряно, – миролюбиво улыбнулся Кушнарь, – нет, не алмазы добывать, а жить, скажем, в экзотических условиях.
– Что это значит? – насторожился Сергей.
– Это значит жить там, где вас никто не найдет, – размыто сформулировал Кушнарь, – есть у меня один агент, шаман…
– Да вы в своем уме?
– Слушайте, мне неприятности не нужны! – повысил неожиданно голос Кушнарь, которого раздражало упрямство Стрелкова, – вы не в том положении, чтобы канючить!
– Да пошел ты! – огрызнулся Стрелков.
– Стойте, – Кушнарь увидел, как пистолет поднялся в воздухе – значит, Стрелков встал со стула, – это отличный вариант. Вас никто не будет беспокоить, можете и жену взять.
– Не жена она мне больше, – резко заявил Стрелков, – она меня предала, нехай теперь сама о себе заботится.
– Так вы поедите? В покое, повторяю, здесь вас не оставят, – решительно произнес Кушнарь.
Стрелков задумался. Он снова сел и положил "ПМ" на стол. Он устал, в перспективе – блуждания, погони, прятки, безнадежная жизнь. Словно он беглый каторжник! От сознания несправедливости защемило сердце. Но и то, что предлагал этот благообразный с виду начальник он принять не мог, жизнь в какой-то там Якутии не укладывалась у него в голове.
"А почему бы нет?" – подумал он минуту спустя, – люди его раздражают, он их терпеть не может, он не вынесет пребывания в их удушливой гущине, он измотан… И это еще только цветики! На жену ему начхать. Пусть слезы льет, пусть волосы рвет… Да не будет она плакать, с первым встречным утешится. А что, если действительно, махнуть на все рукой и уехать в Якутию?
– Ну так что? – напряженно спросил Кушнарь.
– И как мы все это обставим?
– Положитесь на меня, – многозначительно улыбнулся Кушнарь.
Он, конечно, не был настолько добр и человеколюбив, чтобы руководствоваться одним лишь гуманистическим императивом. Он хотел приберечь невидимку для себя – на всякий случай. Сегодня он свяжется со своим человеком в аппарате президента республики Саха-Якутия и попросит его об одолжении. Кушнарь ликовал – он, как ему казалось, решил проблему с максимальной выгодой для себя. Ему приятно было думать о себе, как о человеке добром и в то же время хитром. Олегу Николаевичу казалось, что это и есть мудрость, та о которой люди только добрые или только хитрые представления не имеют.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
– В Агде холоднее, – старый Богайбо смотрел в ледянистый туман, окутавший побережье, щуря свои и без того узкие глаза.
Кожа на его острых скулах была туго натянута, щеки розовели младенческим румянцем. Богайбо был похож на состарившегося ребенка, хотя разумение имел далеко не детское.
– Перезимуем как-нибудь, – вторил ему Стрелков, потягивая "Балтику" номер девять, ставшую в Якутии народным напитком.
Он как и шаман был одет в оленью парку. На голове Богайбо возвышалась ритуальная шапка из собачьей шкуры, отделанная длинными собольими хвостами. Головной убор Стрелкова был попроще – обычная лисья ушанка. Глаза защищали от солнца и снега большие очки с темными стеклами, которые Петрович снимал только в помещении. Богайбо знал, что Стрелков стал невидимкой в результате "несчастного случая", но выдавал его за духа, счастливо дезинформируя таким образом аборигенов.
Аборигены безоговорочно верили шаману, глубоко почитая Стрелкова как духа, к которому можно при случае обратиться с житейской просьбой. Но это обстоятельство, такое приятное и согревающее изболевшуюся душу Стрелкова, вытолкнутого из социума, через месяц-другой стало его раздражать. Спокойное приятие его в качестве невидимки словно лишало его уникальности. Так бывает, когда, например, наш человек едет на сытый Запад и его обычные представления о том, кого считать богатым, рассыпаются в пыль. Он-то считал, что пары машин и двухэтажной дачи достаточно для подобной репутации, но тут ему открывается такая роскошь, такой изощренный шик, что он чувствует себя потерянным и понимает, что до настоящих богачей ему далеко.
Вот и Стрелкову казалось, что он потерял свое отличие, он был недоволен, но скрывал досаду в тайниках сердца. Последней каплей в этом его раздражении было интимное общением с приведенной к нему Богайбо женщиной, которую вовсе не удивила невидимость Стрелкова. Когда он снял свои теплые "доспехи", она ощупала его, как некий плод, и принялась за дело. Ее вовсе не удивило, что дух обладает нормальной человеческой потенцией, она даже заявила, при этом счастливо улыбаясь, что "это" всем нужно. И в этой ее невозмутимой констатации сквозила некая насмешливая мудрость привыкшего к экстремальному климату народа, и эта-то невозмутимость сначала удивила Сергея, а потом, твердея в его памяти, превратилась в железный стержень, пронизывающий его благодарное смирение острой болью. Негодовать все же было не на кого, кроме тех обстоятельств, которые сперва способствовали его превращению в невидимку, а потом привели сюда, где никто не выказывал по поводу его невидимости ни удивления, ни тревоги.
Единственный, кто скрашивал это "обыкновенное чудо", был Богайбо, который уверял Стрелкова, что видит его ауру, а потому тот от Богайбо никуда не спрячется. Стрелков ухмылялся, но был признателен Богайбо и тесно сдружился с ним. Богайбо как бы говорил, что Стрелков все же отличается чем-то от образов той мифологической парадигмы, которая определяла миропонимание якутских аборигенов. Но когда Стрелков поинтересовался, как насчет других духов и Богайбо, сузив свои глаза-щелки, сказал, что и их ауры доступны его восприятию, Стрелков скис.
Аборигены, поселение которых находилось под Аяном, жили не так уж плохо. В Аяне продавалось много японских товаров, в том числе и электронных, не было только холодильников. За ненадобностью. Стрелков даже хотел послать жене цветистый японский платок и черкнуть пару строк, но почему-то передумал. Его прежняя жизнь закончилась, теперь он это хорошо понимал, и здесь, в краю снегов и льдов, на берегу Охотского моря, началась его новая жизнь, полная монотонного покоя, мелких радостей и бесконечной ностальгии. Он ел рыбу, помогал разделывать тюленьи туши, добытые контрабандой, потому что местному населению охотиться на тюленей не разрешалось. Богайбо часто жаловался на падающую продолжительность жизни.
– Раньше тюлень ели – долго-долго жили, – вздыхал он, – теперь тюлень нет – быстро смерть приходит.
Стрелков, сочувствуя, кивал головой и думал о своем. Скоро зима, а зима в эти краях зверски жестокая. Первая зима, которую он проведет вместе с Богайбо и его соплеменниками. Знал ли он когда-нибудь, думал ли, что попадет сюда, на эти седые пустынные берега, гадал ли, что развлекать его будут парализующе однообразный бой барабана и зычно-прерывистый шаманский голос, всхлипывающий и ревущий как ураган, проходящий над закованным в ледяные доспехи морем?
Но в глубине его сознания зрело некое решение. Он жаждал активной жизни. Здесь, думал он, его уникальность, его скрытые возможности никогда не найдут себе достойного применения. Он и сам не знал, насколько зависим от людей, насколько крепко засело в нем убеждение о непременной пользе, которую должен приносить индивид обществу. Аборигены "растворяли" его в местном пейзаже, делая его частью бесконечных заснеженных пустырей, где он, Стрелков, наряду с другими духами вел то существование, которым и наделяли его одетые в оленьи парки люди. Он жаждал стать самостоятельным и теперь это понятие самостоятельности и самоценности заключалось для него в его необычном облике и в возможностях, которые открывала перед ним его невидимость, тогда как раньше свою подлинность Стрелков видел как раз в отсутствии сколько-нибудь значимых различий от рядовых граждан.
У него было не так уж много времени, чтобы – за изгибом изгиб – проследить это изменение сознания, но ему казалось, что прошла целая вечность с того момента, когда люди Полкана взорвали лабораторию. И монотонная белизна пейзажа, окружавшая его завесой похожих один на другой дней, только усиливала эту иллюзию.