- Мое? - Настасья помедлила с ответом. Алексей ждал. - Мое, Алексей Иванович, в другом. Отключить у вас в кабинете телефон, принести вам чай покрепче и не мешать, - она подошла к столу. - Я тут похозяйничала вчера, разобрала ваши бумаги. Здесь - все по делу, факты, цифры, вот в этих блокнотах, вот стопочка. А в этом блокнотике вы разные случаи записывали, тоже должно пригодиться. Ну а эти, - она подняла два потертых блокнота, - эти я уберу, чтоб глаза не мозолили. Ерунда здесь, пустое, вам не понадобится… Вставайте, Алексей Иванович, нечего зря валяться. Первые две главы у вас получились, я прочла, можно и дальше.
Алексей резко поднялся. Стоял злой.
- А кто тебе позволил подходить к моему столу? - чуть ли не рыком на нее.
А Настасья - как не слышала.
- Сама подошла, без разрешения, извините, если что не так. Но давайте договоримся: я к вашему столу не подойду, если вы от него отходить не будете. У меня свой стол есть, в кухне, - и пошла прочь. У двери обернулась: - Чай я вам принесу…
Алексей смотрел на письменный стол, на аккуратно разложенные - по темам! - записи, на стопку чистой бумаги, прижатую паркеровской ручкой, подаренной Давидом. Сказал с чувством:
- Вот стерва! - Но довольства в его голосе было куда больше, чем осуждения.
- Чтой-то я о нашем бое совсем запамятовал, - проклюнулся чертяка. - Пора его кончать, третий раунд на исходе.
И рука Алексея снова достала злосчастную бровь Пашки Талызина.
- Стоп! - крикнул рефери.
Поднырнувший под канаты врач долго осматривал разбитую бровь, промокал кровь ваткой, потом повернулся к судье, скрестил над головой руки, запрещая Талызину продолжать бой.
Рефери пошел по рингу, собирал у судей заполненные протоколы, Алексей стоял в своем углу, тренер снял с него перчатки, разматывал бинты.
- Молоток, - сказал тренер. - И нечего было чикаться. В финале ты Машкина запросто сделаешь, он совсем удара не держит…
А зал скандировал:
- Ле-ха! Ле-ха! Ле-ха!
Правда, кое-кто и свистел, не без того.
- Сейчас я тебе один разговорчик представлю, - сообщил черт. - Не отходя от кассы.
И во тьме египетской душа Алексея Ивановича услышала следующий диалог, по всей видимости - телефонный.
- Как он? - спросил Семенов.
- Погулять пошел, - ответила Настасья.
- Работает? - спросил Семенов.
- Все время, - ответила Настасья.
- Ну и что?.
- Это будет очень хороший роман, - ответила Настасья.
- А когда? - спросил Семенов.
- В урочный час, - и Настасья засмеялась. - Не волнуйтесь, Владислав Антонович, все идет нормально.
Грубый Семенов не удержался, воскликнул:
- Везет же Лехе с бабами!
- С бабами - везло, - обрезала его Настасья, холодно сказала, жестко - как умела. - А теперь с женщиной повезло. Вы это запомните, Владислав Антонович, покрепче запомните.
И грубый Семенов сразу сник, проговорил согласно:
- Уже запомнил, Настя, записал на скрижалях…
- Не было такого разговора! - страстно вскричала душа Алексея Ивановича. - Опять сочиняешь, черт, хотя и правдоподобно!
- Ну, положим, был, - лениво ответствовал черт, - и, не исключено, слыхал ты его, когда с гулянья вернулся. Слыхал и из башки выкинул… Не в том дело. Давай, старик, решайся: куда тебя перебросить, пока я канал не отключил?
Взволнованная и трепетная душа Алексея Ивановича присела отдохнуть на краешек солнечной батареи станции "Салют". Внизу - или наверху? - плыла родная планета, виднелись до боли знакомые очертания Европы, на которую набежал очередной мощный циклон с Атлантики, пролил обильные дожди на подмосковные поселки, дачу Алексея Ивановича тоже не обошел…
- Верни меня обратно, черт, - тихо попросила душа.
Неуютно ей было сидеть на батарее, одиноко, пусто.
- Так я и знал, - мерзко хихикая, молвил черт. - Только зря энергию на тебя истратил. И это при всемирном энергетическом кризисе! Ладно, граждане, музей закрывается, экскурсантов просят не толкаться в гардеробе. Спасибо за внимание.
Алексей Иванович очутился на собственной тахтичке, на шотландском красивом пледике, разверз зеницы и уставил их на электронный хронометр. Все, как обещано: шестнадцать часов тридцать три минуты, пятница, июнь, тютелька в тютельку. Вот они - волшебные парадоксы странствий во времени! Что о них знают дураки-фантасты!..
Черт сидел на прежнем месте, под лампой, равнодушно взирал на Алексея Ивановича.
- Ты никуда не исчезал? - изумился Алексей Иванович.
- Еще чего! - невежливо ответил черт. - Мне и здесь неплохо.
- А как… - приступил было к вопросу Алексей Иванович, но черт все без слов понял, перебил:
- Тебе не понять: Нуль-транспортировка, прокол субпространства, квазиконцентрация суперэнергии… Привет, мне пора, иду со двора, кто еще не спрятался - я не виноват, - дурачился, хвостом бил, считалку какую-то приплел не по делу.
- Но поговорить, поговорить!
- Вечером. После погоды. А сейчас, старик, тебе надо отдохнуть, прийти в себя, обдумать увиденное. Да и Настасья скоро явится.
- Она в Москву уехала.
- Размечтался! Передумала она. Увидела у магазина какую-то мадам, тормознула и поехала к ней кофий глушить. Через часок будет, помяни мое слово… Ну, до побачения, - сказал почему-то по-украински и исчез.
А Алексей Иванович и вправду заснул. Разбудила его Настасья Петровна, и было это ровно через час, черт не ошибся. Ворвалась в кабинет, пощекотала за ухом, как котяру какого.
- Вставай, соня, царство небесное проспишь.
Знала бы она, в каких таких царствах небесных странствовал ее муж, вернее, душа мужа!
- Ты же в Москве, я слышал.
- Представляешь, не доехала. У магазина стояла Анна Андреевна, помахала мне, и мы к ней завернули. Вроде бы на минутку, у нее "Бурда" новая, а получилось на час… Спускайся вниз, Таня чай собрала.
Алексей Иванович еле поднялся с тахты: чувствовал себя усталым и побитым, будто и впрямь отмахал расстояние от Земли до Тау Кита. Давило затылок. Отыскал в тумбочке коробку стугерона, проглотил сразу две таблетки. Зашаркал по лестнице, держась за перила. Перила предательски пошатывались, и Алексей Иванович мимоходом подумал, что надо бы позвать столяра, пусть укрепит. А то и свалиться недолго.
Скорая на руку Таня кремовый торт сварганила, и от обеденного пирога половина осталась.
- Что-то чувствую себя хреновато, - пожаловался Алексей Иванович, тяжко усаживаясь на стул. - Давление, что ли?
- Циклон с Атлантики, - объяснила Настасья Петровна.
- Видел, - проговорился Алексей Петрович, потому что, как мы знаем, действительно видел циклон, но Настасья Петровна оговорку во внимание не приняла, спросила:
- Померить давление?
- Потом. Я таблетки принял.
Странно, конечно, но Настасья Петровна нарушила ритуал, села за стол рядом с мужем. Однако, с другой стороны, чай - не обед, зачем по пустякам политесы разводить?
- Мне тортику можно? - тихонько поинтересовался Алексей Иванович.
- Съешь кусочек, - Настасья нынче была - сама доброта. - Кстати, я Давиду позвонила: они переозвучат, нет проблем.
- Зачем, Настасьюшка? Я же тебя просил… Какая разница: эпохальный, гениальный, видный, заметный? Я от этого лучше не стану, хуже тоже. Помнишь, в песне: стремиться к великой цели, а слава тебя найдет?
Настасья Петровна отколупнула серебряной ложечкой кремовую розочку, подозрительно осмотрела ее и отправила в рот. Алексей Иванович, в свою очередь, осматривал интеллигентно жующую Настасью, интеллигентно пьющую жасминовый чай из фарфоровой китайской чашечки, осматривал жену пристрастно и сравнивал с той, что явилась к нему час назад, а точнее, сорок лет назад, и, если верить поэту, как с полки жизнь его достала и пыль обдула. Постарела - факт, пополнела, отяжелела, косу давным-давно сбросила, поседела, но не красилась, не скрывала седину. И лицо стало грузным, только глаза навеки сохранили свою озерную глубину, молодыми были глаза, не властно над ними время. Когда-то - деревенская девушка, барышня-крестьянка, теперь - светская дама, попробуй подступись!..
Она аккуратно поставила чашку на блюдце.
- Слава, Алешенька, дама гордая, независимая, сама по клиентам не ходит. Ее завоевать нужно, любовь ее, а завоевав, держать изо всех сил.
- У меня нет сил, - сообщил Алексей Иванович.
- У тебя нет, - согласилась Настасья Петровна. - Зато у меня пока есть.
Алексей Иванович торт докушал, губы салфеткой утер и спросил - скромник из скромников:
- Настасьюшка, а ты у меня дама гордая?
- Что ты имеешь в виду? - зная мужа, Настасья заподозрила некий подвох.
- Ты ко мне сама пришла, я тебя не завоевывал.
- Не говори глупостей, - вроде бы рассердилась Настасья Петровна, но Алексей-то Иванович за сорок лет жену - назубок и сейчас понял: реплика проходная, своего рода кошачий удар левой в перчатки, если пользоваться боксерскими аналогиями, своего рода отвлекающий маневр с хитрой целью вызвать атаку, заставить противника раскрыться. А чего ж не раскрыться?..
- Хочешь, напомню твои первые слова, когда вы с Давидом пришли?
- Напомни.
То ли еще один тычок левой, то ли и впрямь забыла…
- Давка сказал: "Полюби его, Настюха, не ошибешься". А ты ответила: "Попробую".
- Ну и что? Попробовала и полюбила. Не ошиблась.
- Настасьюшка, я тебя никогда ни о чем не спрашивал. Сегодня впервые. Скажи честно: как вы тогда с Давидом договорились?
Настасья Петровна с шумом отодвинула стул и поднялась - этакой разгневанной Фелицей.
- Я тебя не понимаю, Алексей. И разговор мне неприятен, продолжать его не желаю.
Алексей Иванович смотрел на жену снизу вверх и благостно улыбался.
- Не желаешь - не надо. Извини, родная… Только замечу: свою славу я еще до войны зацепил. Сам. И представь - удерживал.
Настасья, которая Алексея Ивановича тоже вдоль и поперек изучила, услыхала в его тихом воркованье нечто опасное, нечто, быть может, грозное, пахнущее бунтом на корабле, что заставило ее мгновенно сменить роль, перестроиться на ходу, выдать примиряющее:
- Сам, конечно, кто спорит?.. - и с легкой горечью: - Просто я думала, что была тебе помощницей, а выходит… - в душевном расстройстве махнула рукой, безнадежно так махнула, пошла из гостиной.
И Алексей Иванович всполошился, вскочил, догнал жену - она ему позволила себя догнать! - схватил за руку.
- Ну, не сердись, Настасьюшка, осел я старый… Сон мне приснился пакостный, ерунда всякая - "из раньше".
Настасья остановилась, повернулась к мужу, пристально посмотрела в его виноватые глаза, проверила: действительно ли виноватые, не ломает ли комедию? Потом поцеловала в лоб, как клюнула, сказала наставительно:
- Никогда не верь снам "из раньше". Они врут. И воспоминания тоже врут. Что было, то было, а все, что было - было хорошо.
- Очень много "было", - машинально заметил Алексей Иванович, имея в виду тавтологию в Настасьином афоризме.
А Настасья Петровна поняла по-своему:
- Верно, много. Но все - наше. Общее. Твое и мое… - и вдруг смилостивилась, пошла на уступку: - Хочешь, я опять Давиду позвоню, скажу, чтоб ничего не делал?
- Позвони, Настасьюшка, прошу тебя. Мне так спокойнее.
И Алексей Иванович почувствовал себя победителем.
Но вот вам парадоксы человеческой психики: Настасья Петровна тоже чувствовала себя победительницей. В самом деле, какая разница: видный, заметный, гениальный, талантливый? Все это - слова. А дело-то давным-давно сделано.
- Выходит, зря путешествовал? - ехидно спросил черт, когда Алексей Иванович, отсмотрев программу "Время", поднялся к себе и привычно умостился в кресле у письменного ветерана-работяги.
- Не зря, - не согласился Алексей Иванович, закуривая тайную вечернюю сигарету и пуская дым прямо в чертячью рожу. Но тот и не поморщился: дым для него - одна приятность. - Спасибо тебе, черт.
- За что? - черт искренне удивился. - Просил вернуть молодость, жаждал остаться на той полянке, а все ж воротился? Как-то не по-фаустовски получается…
- Прожитого не исправишь. А спасибо - за вновь пережитое.
- Как не исправишь? Ты же хотел разрушить музей…
- Поздно, черт. Силы не те, воля не та. Да и музей уже - не только мой.
- Значит, все будет по-прежнему: большой человек, повелитель бумаги?..
- Не трать зря иронию: я себе цену знаю. Сам утверждал: ты - это я. И наоборот.
- Вроде как больная совесть писателя?
- Больная, черт. Ты же вернул мне лишь те мгновения, которые и вспоминать-то больно.
- А приход Настасьи?
- Разве что это… Так она и сейчас со мной.
- Ну а не оставил бы ты ее у себя, ушла бы она тогда?
- Ничего бы не изменилось, черт. Она - это тоже я, только писать не умеет.
- Выходит, будем доживать?
- Много ли осталось?
- Верно, немного, - со вздохом согласился черт. - Только холодно у тебя в музее, - поежился, передернул плечами.
- Хочешь, я лампочку посильнее вверну? - заботливо спросил Алексей Иванович.
- Не надо. Дай-ка мне сигаретку, подымлю с тобой, - щелкнул пальцами - между ними возник синий огонек. Черт прикурил, затянулся, пустил дым кольцами. - А ничего табачок, приятный… Так что у нас там с погодой?
- Сам знаешь: циклон. Область низкого давления, обложные дожди, температура - шестнадцать по Цельсию.
- Совсем в этом году лета нет.
- И не говори! Одно расстройство…
Сигаретный дым плавал по комнате, внизу шептал телевизор, ветер раскачивал деревья в саду, космическая станция "Салют" совершала очередной виток вокруг дождливой планеты, где-то в созвездии Кита готовилась вспыхнуть сверхновая, свет от которой, если верить астрономам, дойдет до нас еще очень-очень не скоро.