Прежде всего - извлекаю из сумки, кладу рядом и включаю то, что принёс вместе с гармонизатором. Штука, наверное, попроще, чем прибор, которым Фурсов некогда подавил сигналы ВББ юной балеринки, - но тоже действенная. Проверял на своём вживлённом блоке. Изготовлять поручил домашнему роботу - по схеме, извлечённой из исторической части Цзиньшидывана: простейший генератор радиопомех. Потом в памяти робота стёр это задание… ах, какой из меня вышел бы преступник! Включаю… Ну, теперь хоть заживо режь эту парочку там, за окном, - ни один сигнал не дойдёт до наших хранителей…
Наконец, вынимаю главное своё орудие, ПГ-38. Приставляю ствол вплотную к окну. Тонкий лист капиллита, конечно же, не преграда…
Счастливый стон Крис заставляет меня решительно положить палец на сенсор.
Получите! Конструкция довольно старая, не ауральная: я держу палец прижатым до тех пор, пока мощность излучения не достигает предела.
Кажется, они лишь начинали сладкую игру, медленно, с шуточками раздевая друг друга… Под первым натиском лучевого потока вроде бы ничего не меняется: шорох одежды, смешки, страстный шёпот… Но я-то знаю: дело пошло! Программу я выстраивал долго и тщательно, справляясь со специальными источниками. Никакого разрушения тканей, за него следствие мигом уцепится: просто - биохимическая модель испуга! Враз напрягаются все мышцы, надпочечники выбрасывают фонтан адреналина, побуждая тело к смертельной борьбе неведомо с кем; изнемогает сердце, рассылая побольше крови к органам - общая мобилизация, тревога, аларм!.. Психическим отражением должен быть дикий, беспричинный ужас. Вот уже Генка, задыхаясь, спрашивает: "Что с тобой? Ну, в чём дело? Тебе что, плохо?…" В ответ - стон сквозь зубы… "ах!" - и ничем не сдерживаемое, бурное рыдание. Ну-ка, у кого первым не выдержит сердечко? Пишут, что женщины выносливее… Сейчас проверим!..
Меня буквально разрывает пополам. Спешу покарать "предателей" - и в то же время жажду их раскаяния. Вот бы приползли сейчас, раздавленные внезапным кошмаром… особенно она! Я простил бы, конечно, простил… но уж заставил бы поваляться в ногах. А потом - пусть убираются с глаз долой, вон из города… пусть живут, где хотят, как хотят, лишь бы я их не видел… Да спасите же себя, идиоты, - и меня спасите от того, что неминуемо, по свершении, разрушит мою психику, отравит память!..
Не спасли. Тени мечутся за капиллитом, кричат хрипло. Один раз чьи-то кулаки ударяются о золотисто-розовую преграду; я невольно отскакиваю, задрав кверху ствол. Но нельзя уже отступать, некуда… Если сейчас пощажу, - дознаются, додумаются… умны ведь оба…
Опять прижимаю оружие к окну.
Первой всё же затихает она, с сердцем, лопнувшим от чрезмерных усилий. На то и расчёт… Генка тоже смолкает на секунду, ошарашенный Крыськиной смертью. Ну, пусть звериную свою, "щучью" свободу он ценит дороже, - но ведь по-своему, насколько способен, любит!.. Каждому отпущена любовь, как и другие таланты, в определённую меру.
Затем, судя по звукам, Фурсов начинает трясти тело, столь отчаянно взывая - "Крыся, Крысечка!", что я на миг ощущаю себя просто изувером, монстром… недооценил я, что ли, его способность любить?…
Стремясь побыстрее всё окончить, я вновь лучом буравлю окно… но тут же снимаю палец с сенсора. Роняя мебель и ещё что-то звонкое, будто серебро, - невидимую посуду? - "Надсон" ломится вглубь жилблока. Зачем? Перестал надеяться на ВББ? Рвётся к уникому, вызывать помощь? Или просто, потеряв голову, бежит куда глаза глядят? Выяснять некогда. Живучий, зверюга, даром, что тощий! Боясь упустить главного врага, даю мысленный приказ окну - открыть мне проход.
Капиллит беззвучно лопается и срастается за спиной. Бегу, стараясь не смотреть на то, распростёртое на диване, почему-то с красным бликом на месте лица… Может быть, у неё перед смертью полилась кровь из глаз? Не знаю до сих пор…
Генка заперся в санузле. Подавляю истерический смех: неужто Фурсова с горя неудержимо понесло? Достойная такой твари кончина - на унитазе…
Некоторое время прожариваю резонансными волнами бледно-сиреневую стену санузла. Она звуконепроницаема. Решив, что враг уже либо мёртв, либо предельно обессилен, командую стене расступиться.
…Ничего более ужасного я и представить себе не мог. Подвинув табуретку, Фурсов-"Надсон" встал на неё; из собственных, нарочно прихваченных подтяжек сделал петлю и, привязав её к головке ионного душа, повесился. Под голыми качающимися ступнями набегает лужа мочи.
…Степан Денисович.
Оказывается, он стоит за моей спиной в зелёном халате, - давно ли? - сутулый и дрожащий, словно на морозе, с мутными озёрами в подглазных мешках.
Когда проходит первая встряска, чуть не лишившая меня чувств, я вполне машинально и - надо же! - уже привычно поднимаю гармонизатор к груди Щуся. Для его сердца хватит и пары секунд…
- Убери дуру, - шелестит старец, птичьей коричневой лапой отводя ствол. Рот его парализован, лишь правая сторона кривится улыбкой. - Я не стукач, понял? Не видел ни х…, не слышал…
Стыд обваривает меня с головы до ног. Больше нет рыцаря без страха и упрёка; отныне я - собрат по духу Стёпки Щуся с Подола, хозяина секс-шопа и друга последних киевских бандитов.
- А я всегда знал, что ты такой… - Он медленно смеётся, словно скрипит древняя рассохшаяся дверь. Давно пора в регенератор, на всеобщее и полное обновление… чего ждёт? Видно, продлевать жизнь уже невмоготу, а оборвать её жутко. - Тебе попадись… тихушник! - Богомол опять скрипит, и я не могу понять, знак ли это презрения или восторга. - Как Бог черепаху… ти-ихо!
Его особенно радует тишина моих действий. О, позор, позор… Но вдруг я понимаю, что на Щусевом черепе с присохшей кожей - не улыбка, а гримаса скорби.
- Да, любил я Кристинку, хлопец… и того тоже… Видно, так карты упали. Твоя взяла, сучонок. Вали, вали отсюда! Сказал, могила…
…Я верю в братский бандитский нераскол Степана Денисовича, - ПС-контролёров он и за людей не считает, - но всё же не могу оставить старика в живых. Расплакавшись над телами, чёртов рамолик может вызвать экстренную помощь, и регенератор мигом воскресит свежие трупы. Все мои мучения, вся внутренняя ломка безупречного жу, ставшего убийцей, - окажутся бесплодными. Лишь пролежав много дней в пустом жилблоке, тела станут напрочь непригодными для восстановления. А оно так и получится: родителей не будет до Нового года, "Надсон" официально в Сталинграде, пращур из дому не выходит уже лет сорок. Чисто сработано - чище не бывает…
…Щусь и слова не говорит, когда я приставляю к его рёбрам нагревшийся ПГ. Лишь усмехается с пониманием, кривее и злее прежнего. Палец на сенсор… Двухсотлетнее иссохшее тело оседает беззвучно, словно упал пустой китайский халат.
Вернувшись на галерею, я выключил и спрятал в сумку генератор помех. Я был свободен. Подозрения в мой адрес? Ausgeschlossen, как говорят немцы. Я действительно образцовый журналист-правовед, без пятнышка на биографии. "Надсон" в последние месяцы был признанным женихом Крис, я же оставался для всех её школьным другом, так сказать, предметом душевной обстановки, никак не годным на роль Отелло. Пока ехал и шёл по домограду, лицо моё подвижной маской скрывал "Протей"; за тем, как я влезал по сирени на техгалерею, не проследил ни один человек. Скоро окажусь дома; одежда, обувь, ПГ и прочая машинерия мигом отправятся в высокочастотную печь… какого лешего?! Модель смерти Крис и Балабута следственный биопьютер выстроит по принципу наибольшей вероятности: волнение перед разлукой незадолго до свадьбы - некий стресс на интимной почве (сексуальный сбой, ссора, недоразумение?) - возможно, с позором прогнанный из постели, жених бросается в петлю - её сердце тоже не выдерживает - зрелище двух мёртвых тел, в том числе любимой прапраправнучки, лишает жизни дряхлого Мафусаила. Ничего себе, складно.
А что же вживлённые блоки, три сразу? Почему молчали, не сигналили? А кто их знает. Может быть, пролетал близко за стеной большой авион или орбик заходил на посадку. Магнитное поле, что-нибудь в таком роде… Следов нет и быть не может. И скоро осел бы сей случай в городской Памяти, и пригождался бы в дальнейшем разве что статистикам да соискателям учёной степени в психологии…
Всё было так. Но не эти здравые (для преступника) мысли приходили мне в голову, когда, сам не зная почему, рванулся я не домой, а на 156 уровень, в ангар прокатных минилётов.
Когда просторная кабина лифта взлетала по прозрачной шахте на очередной уровень, застывая и раздвигая створки, - в каждом новом входившем пассажире видел я оперативника. Все мои уловки вдруг показались сущим младенчеством рядом с биопьютерной, пси-локаторной и прочей мощью ПСК. Я буквально слышал за собой оклики патруля, мои мышцы заранее цепенели, словно их уже коснулся арестный луч! Совесть? В тогдашнем состоянии ступора она меня не терзала… Нет, - что-то другое уверенно вело меня навстречу травам Тугорканова острова. Наверное, не был герметичен ПГ разгильдяя Звездочёта, или я его испортил, перенастраивая, и разрушительное поле хлестнуло и по мне!..
Помню, ненадолго вывело меня из ступора зрелище, мало с чем сравнимое по грандиозности. Над городом на север, в сторону Бориспольского космопорта, по закатному небу снижался орбик. Подумалось даже: вот сесть на борт такого - и долой от всего, куда-нибудь в Сидней или на Огненную Землю, где недавно завершён курортный комплекс Ушуайя… Но величаво ушёл серебристо-голубой сияющий корабль, подобный овальной жемчужине; лучи его прожекторов скользнули по домоградам (вспышки в мириадах стёкол), по зелёным просторам между ними - и вновь всё затмилось для меня…
Уже в состоянии некоей замороженности, вне реального мира, шёл я ко входу в ангар, - а вокруг на плоской кровле Печерской башни, в нарочно сгущённом воздухе шестикилометровой высоты, под искрящимся куполом защитного поля (оно же и источник света), среди огромных синих бассейнов и пальмово-орхидейных рощ с ресторанными столиками отдыхали тысячи домоградцев. Днём тут был солярий, но многие не расходились до утра… Выделяя для себя из общей нерезкости какой-нибудь кусок жизни, замечал я парней и девчат, обезвешивающих себя на специальном помосте и взмывающих, чтобы затем, пролетев немного и вернув вес, с визгом упасть в воду. Фиксировал игру детей с крошечными алмазнокрылыми эльфами, компанию поющих вокруг гитариста; прикорнувшую в шезлонге даму, моложавую с виду, но в условном бикини по моде 2080-х… Увидел вдруг смешную Ладу Очеретько, в чепце с кружевом и купальнике с панталонцами; рядом с ней - Равиля, впервые явленного мне без кителя, во всей красе тренированных мышц! Хватило ума не окликнуть их…
Всё. Охваченный сразу и жаром, и холодом, за алой чертой минидрома вынимаю свою уникарту, чтобы её прочли робосторожа; жду, пока с неё снимут ЭИ-плату за прокат; сажусь в подплывший по нумерованной дорожке минилёт, опускаю фонарь кабины и молча командую - на старт! В гуашевое небо с ростками звёзд и бледным серпиком юного месяца!..
К смерти.
Эпилог. Лондон, 1912 год
Procul recedant somnia
Et noctium phantasmata,
Hostempque nostrum comprime
Ne polluantur corpora.
(Да отступят от нас сновидения и
призраки ночи, и укроти врага
нашего, да не осквернятся тела
наши.)
Св. Амвросий Медиоланский
Такси останавливается; Алфред Доули и его племянник Фил Пенроуз выходят на мостовую. Они в глухом, тёмном и грязном углу Саутуорка, посреди кривой улицы, уводящей во мрак. Дымный свет выхлёстывает из приоткрытых дверей трактира, за дверями - гул голосов и пьяный женский смех. Разбрызгивая жидкую грязь, Доули быстро шагает к порогу; Фил, давно выпавший из действительности и видящий кругом как бы тени вещей и людей, едва поспевает за дядей, который всего час назад готов был отойти в мир иной.
Вот и низкий прокуренный зал; бедно одетые мужчины с трубками в зубах сидят, не снимая шляп, перед высокими кружками эля. С зоркостью сокола углядев от стойки пару вошедших джентльменов, засаленный хозяин перекидывает полотенце через руку и бежит к ним. "Чистых" гостей провожают к угловому столику на возвышении, подбежавший мальчишка тряпкой протирает кисло пахнущую столешницу; затем хозяин делает обратный рейс к стойке и возвращается с парой полных кружек.
Дядя Алфи шумно весел, лицо его багрово. Фил и в дни полного дядиного здоровья не видел старика столь радостно возбуждённым. Зловеще-буйная энергия лучится из Мастера Ложи; прихлебывая эль, он тараторит:
- Хорошо, что у нас, осквернённых, не положено навещать больного! Я просто счастлив, что лорд Нортбич больше не донимает меня кретинским изложением моих же мыслей. Кузина Лора, по моему примеру, срочно слегла, - надеюсь, врач подскажет ей самую модную болезнь сезона. Но больше всех меня порадовал Джек Мэтлок. Теперь, когда он пропал, ты унаследуешь хотя бы остатки моего винного погреба!..
Для каждого из адептов ложи "Тьма Пробуждённая", людей странных и скрытных, дядя находит едкое словцо. Но вдруг умолкает Доули, и взгляд выпуклых бульдожьих глаз его, с отёчными веками, словно тепловой луч из романа Уэллса, начинает ровно, тяжело двигаться по залу…
Остановился взгляд. Под лестницей на второй этаж, в самом тёмном углу, жарко спорят двое, сильно подвыпивший моряк в бушлате и клеёнчатой шляпе и не менее хмельной здоровяк-докер в куртке, с грязным шарфом вокруг шеи. Речь идёт о том, кто выиграет завтрашний бой в сарае у некоего Тэда - Длинный Джим Коэн или Санди Железный Крючок, и какая будет победа, чистый нокаут или только по очкам. Моряк утверждает, что Санди "накидает Джиму плюх"; докер столь же уверен в судьбе Крючка быть размазанным по рингу… Должно быть, предстоит бой боксёров-любителей, кумиров портового люда.
- Клянусь Денницей, как всё просто!.. - лихорадочно шепчет Доули, сжимая запястье безучастного Фила. Торжественно сияет крестом лучей его чёрный перстень. - Природа человека куда ближе к хаосу, чем мы предполагаем.
Встав, дядя Алфи решительно направляется к спорщикам.
- Эй, ребята! Я сорок лет ошиваюсь возле ринга, да и на нём бывал не раз, - но об этих ваших гусях слышу впервые. Как их там - Длинный Крючок и?…
Докер молчит, упорно глядя исподлобья; моряк же, напротив, выпускает клуб дыма из трубки в лицо Доули и внятно советует "старому чучелу" убраться подальше.
Сквозь ступор доходит до Пенроуза удивление: у дяди незнакомый голос! Хриплый, задиристый, точно у природного кокни:
- Э-э, парни, я не хотел вас обидеть! Хозяин, ещё по кружечке нам всем!..
Пенный эль возникает на столе, точно по волшебству; стычка улажена, едва начавшись.
Подмигнув издали Филу, дядя подсаживается к спорщикам. Теперь они втроём сыплют боксёрскими терминами, фамилиями знаменитых бойцов-аматоров; Пенроуз в жизни не подумал бы, что старый колдун - такой знаток плебейского лондонского бокса!..
Обрывая трёп, Доули припечатывает мясистой ладонью столешницу.
- Ладно, друзья! Вижу, что вы знаете толк в добром мордобое. Это я отстал от времени, - ваши Джим и Санди для меня просто сопляки… Ну, да Бог с ними, поговорим о другом. Я сам за свою жизнь раз сто, или больше, перелезал через канат, - а вы? Сами-то продержитесь хоть один раунд? Глазеть-то на ринг да болтать потом всякий дурень может, - а вот подставить свою харю под кулак…
Фил отхлёбывает пиво, не ощущая вкуса, но его странный ступор постепенно проходит. Колеблется преграда, отделяющая адвоката от реальности; снова достигают нервов и тревожат цвета, звуки, запахи… Впрочем, пуще всего волнует дядя. Что это затеял старый дьяволопоклонник? На какие грехи подбивает наивных мужиков, перед которыми хозяин ставит новые полные кружки?…
Пара друзей азартно переглядывается, и более живой в общении моряк заявляет:
- Я знаю все трючки этого поганца, Джима, и не раз применял их. Выставьте против меня любого в моем весе, - кроме, конечно, профи, - и уж я стряхну с него пыль!..
- Так вот же он, - говорит дядя Алфи, указывая на докера. - Твой вес, до нескольких унций… А ну, помашите кулаками, ребята, внакладе не останетесь! Побеждённый получит от меня в утешение десять фунтов, а победитель - двадцать!
- Что? Драться прямо здесь? - таращит глаза тугодум докер, впервые вынимая изо рта трубку.
- Точно, дружище! И поскорее, а то я могу передумать и подыскать более смелых ребят. Очень уж хочется посмотреть на хорошую драку…
Все препятствия мигом снесены, точно тараном, увесистым, солидно-потёртым бумажником Доули. Хозяин, получив заверение, что любые убытки ему возвестят с лихвой, сам помогает оттаскивать столы и стулья. Моряк и докер уже на ногах, друг против друга; они разминают руки, их плечи сутулятся, будто у громадных обезьян, готовящихся к схватке.
Вот матрос сбрасывает свой бушлат с блестящими пуговицами, докер разматывает на горле шарф… Вокруг них - свист, гогот, выкрики: "А ну-ка, Билл, вытряхни клопов из этого тюфяка!" - "Ставлю шиллинг на старину Джо, кто против меня?" - "Да они с места не сдвинутся, надо прижечь им задницы кочергой!" - "Всыпь ему скорее, Билли, с меня выпивка!.." Люди встают возле своих столов, с шумом отодвигают табуреты; окриками и толчками отгоняют тех, кто застит даровое зрелище. Горят глаза у пожилой шлюхи в мятых кружевах, с яблоками румян на скулах.
Доули снимает галстук, закатывает рукава сорочки. Он явно готов сыграть роль рефери.
Наконец, Билл и Джо, ступая раскорякой и хмурясь как можно грознее, выходят на "ринг" - расчищенную середину зала. Рёв пьяниц становится оглушающим, Фил зажимает ладонями уши. И вдруг - вскакивает, решившись на поступок. Оттолкнув несколько человек, пробирается к дяде. Пенроуз окончательно очнулся и полон ужаса перед тем, что должно произойти. Будь он, Фил, проклят, если это не продолжение и развитие истории с цветочницей!..
- Дядюшка, ну, так же нельзя! - кричит он в красный мокрый затылок Доули. - Видите, какие они оба?… Пусть хоть протрезвятся! И ни помоста, ни перчаток… Давайте завтра снимем для них клуб… прошу вас… ведь вы уже здоровы!
Мастер Ложи на миг оборачивается к племяннику, и тот видит, насколько ошибся, объявив Доули здоровым. Выпученные глаза мертвы. За истерическим, натужным буйством - последний ужас и пустота.
Содрогнувшись, Фил отступает.
Рассудительности докера хватает на последний вопрос:
- А как мы будем, сэр… по-уличному или по правилам?
- Да как вас чёрт надоумит, - следует любезный ответ. Вынув из жилетного кармана часы на цепочке, Доули открывает их, пристально смотрит на циферблат - и неожиданно вопит с силой пароходной сирены:
- БО-О-ОКС!