С неожиданностью выскочили из сего укрытия две юныя нимфы, облаченныя токмо в резную тень от куста. Нимфы оные зело перепуганы были, отчего и позабыли одеться. Искали же оне моей защиты!
– О, кавалер! – возопили обе. – Спасите нас, ибо из-под земли, рядом с одежою нашей, лезет престрашнаго вида стрекоза, и мы ея опасаемся!
"Что за вздор! – подумалось мне. – Разве обитают стрекозы под землею? Да хоть бы и так, не слыхал я, чтобы кто-либо быв покусан стрекозою".
Однако-ж долг кавалера пред дамами велел мне разъяснить сей афронт. Но что же я обнаружил? Не стрекоза то была, а исполинскаго росту медведка, каковая взаправду ради каких-то причин выглядывала из норы своей. Сорвал я тростину и сим орудием заставил медведку убраться во-свояси, гораздо ея изумив. А нимфы, исполненныя благодарностию, одарили меня поцелуями и именовали безстрашным их избавителем. После же вспомнили оне о стыдливости и подняли немалыя визги. Я же ретировался с приличной спешкою и возобновил погоню за злодейкою.
Кружили мы по парку изрядно. Раз я наткнулся на слугу моего, Мартоса, каковой в парадном платье, словно-бы какой господин, жуировал и подпущал амура не иначе горничной, тако-же в благородном наряде. Я напустился на него было, но он счел мне возразить: дескать, в сем шато за правило, ежели слуга несколько часов побудет и кавалером. Вот уж вздор! Кто изобрел таковой обычай? Всяк хорош на своем месте, господин-ли на господском, лакей-ли на лакейском. Сей порядок заведен от природы и переменять его небезопасно. Впрочем, на пререкания не было у меня времени, потому я оставил нахала, а он, желая перенять моих изящных манер, ломался пред служанкою, словно бы обезьяна. Тьфу!
Достигли мы таким образом нарочитой лужайки, на коей были танцы. Оркестр изливал сладчайшия звуки менуэта, деревья, увешанныя светящимися плодами, являли собою сильное зрелище. Словом, то был совершенный бал. Публики собралось немало – с оною Феанира предпочла смешаться. Я же все держал ея пред глазами, что зело трудно было. Танцующия пары все мелькали, и в очах моих от натуги даже запрыгали живчики. А тут и Эмилия схватила меня за рукав.
– Где же вы, братец, пребывать изволили? – напустилась она на меня. – Почивали, поди? Еще диво, что потрудились вы восстать. Мы с Миловзором уже и ноги сбили, выслеживая злодейку, а он, глядите, на ходу ворон считает.
– Отнюдь! – возразил я. – Это мне пришлось за Феанирою по пятам ходить. И точно знаю, что я верный след взял…
Миловзор, бывший тут же, потребовал разъяснения. Тогда, опуская излишния подробности, я поведал об метке на плече подлинной де Мюзет и протчая, присовокупив:
– Теперь сие неважно, ибо скрылася преступница.
– Отчего не узнать ея по платью? – вопросил Миловзор.
– Оттого, что сей час она уже его переменила, – рек я. – Придется ожидать иного случая.
– Некоторая деталь представляется мне странною, – молвил жених сестрицын в задумчивости. – Отчего Феанира не примет вид какой-либо иной дамы или даже кавалера? Если она может перекинуться в кого угодно, ради каких причин она медлит?
– Как видно, таковые причины у нея имеются, – ответствовал я и при сем явил свойственную мне прозорливость.
С горя Эмилия увлекла Миловзора танцовать. Что ж, танцы да еще и шоколат – вот лутшие лекарства для дев. Мне же мечталось в покое поразмыслить. Воротившись в комнату свою, забрал я Милушку и пошед с нею на ночной променад.
Заметка Эмилии – беглая, на полях журнала
Преизрядная шутка, каковая мне весьма показалась прелестною: когда несколько прекрасных собою и юных особ (лутше заменить их впоследствии на одетых в мифологическое платье детей!!!), как-бы в виде амазонок, т. е. с обнаженною левою грудью, выскочив из кустов, зачали палить в прогуливающихся кавалеров из луков стрелами. Стрелы сии – вот САМОЕ ПРИМЕЧАТЕЛЬНОЕ! – сделаны с нарочитыми мягкими присосками в форме губ заместо наконечников заостренных, причем прилипали сии наконечники к одежде с поцелуйным звуком и тако-же отлипали, когда кавалеры их отдергивали. И так бывали сии кавалеры многократно поражены, равно и Миловзор – впрочем, только из вежливости, дабы не прослыть занудою.
Придумка сия, показавшись мне смешною, равно и Миловзору, непременно следует завести таковое же у себя в имении, дабы порадовать деда нашего, изрядного кавалера и шутника, однако же без неприличия обнаженной груди, каковая в глуши нашей целомудренной гораздо невозможна.
Гастон, впрочем, и здесь явил себя во всей красе своей, а именно: отдернув с громким звуком как бы поцелуя сию стрелу с наконечником-губами, воскликнул он, досадуя и едва не рыдая:
– Галун отошел!
Ибо пущенная амазонкою стрелка чуть оттянула галун от обшлага его рукава – ну не кисляй ли брат мой, не скушный ли он человек! Право, печально!
Продолжение того же письма Гастона
А на лужайке в то время представляли комедь, презабавную и писаную в изрядных стихах. Якобы у человека сварливаго и жаднаго была супруга, каковая находила себе утешение в сердечном друге – приятном и веселом. Оный, в свою очередь, обладал супругою ревнивой, скупою и язвительною. Некое время любовники обманывали своих душевных мучителей, однако-ж вскоре с обеих сторон были уличены. Последовала сцена, едва не обернувшая комедь в трагедь. Но что же? Устроилось все наилутшим образом: обманутыя супруги почувствовали обоюдное друг ко другу влечение по сугубому сходству характеров. Было и затруднение по невозможности развода, однако уже сам-четвертыя нашли выход. Жена скупаго взяла имя супруги своего возлюбленнаго, и напротив, последняя записалась собственною соперницей.
Вот приличная по сему поводу песенка, распеваемая сим квартетом в финале:
Сова – будь филину подруга,
Но трясогузку избегай;
Орлица, будь орлу супруга,
Напрасно зайца не терзай.
К оленю лань всегда стремица,
Ворона с вороном резвица,
К цветку лелеет страсть цветок,
К пастушке – милый пастушок.
Супружество тогда прилично,
Коль сходны нравы и обличье.
Я, однако-же, не слишком увлекся представлением, а выпучив глаза, разглядывал в толпе двух совершенно одинаких маркиз де Мюзет. Оные сидели друг противу друга и своей раздвоенности не замечали, ибо обе взирали на сцену. Сходство было таковым, словно-бы маркиза пребывала пред зеркалом. Наряды, впрочем, разнились.
В изрядном волнении покинул я лужайку, впечатленный противуестественным зрелищем. Следовало что-либо предпринять. Но едва я собрался с мыслями, как подошед ко мне кавалер – тот, что с лже-маркизою прогуливался. Поклонившись с неприятной учтивостью, каковая бывает в адрес врага у благородных людей, сей кавалер рек:
– Вы – Сластонег, об чем я навел справки у де Клаклю. Я же зовусь здесь Прямолюбом. Однако-же в знакомстве с вами ничего приятного для себя не зрю.
Изумленный, я возразил, что такового знакомства вовсе не искал, присовокупив, кстати, что и для меня сие удовольствие не из великих.
Прямолюб зарделся – было понятно, что оный гневается.
– Все же есть у меня до вас дело, – продолжал он. – Не угодно-ль вам в седьмом часу утра прогуляться завтра со мною в оранжерею?
– Уж я и забыл, когда поднимался в такую рань, – рек я спокойно.
На то кавалер заметил:
– Не беспокойтесь, я устрою так, что в оранжерее вы ляжете и уж нипочем не подыметесь, не взирая на время.
– Уж не поединка-ль вы ищете? – вопросил я.
– По несчастию, вы из благороднаго общества, – отвещал мне Прямолюб. – Иначе я прибил бы вас, словно крысу.
– Но ради каких причин?
– Дабы вы впредь не докучали прекрасной маркизе своим присутствием.
Сказав так, Прямолюб удалился. Я же поспешил к себе в комнату. Что-ж, подобнаго и следовало ожидать. Милушка же моя явила себя прехраброй собачкою – все время картели, сиречь вызова рычала она на моего противника и даже норовила тяпнуть последнего за кюлоты. Мне грустно стало, ибо дальнейшая судьба моя разъяснилась. Непременно меня убьют в поединке. Так что видишь ты последнее мое письмо, друг Мишель!
В покоях своих застал я некстати Эмилию, Миловзора и даже аль-Масуила, каковой за невозможностию сидеть возлежал животом на софе, откуда я немедля его изгнал.
Миловзор затеял военный совет и дотошно изложил свои резоны, как-то: вызвать гвардейскую подмогу, взять шато штурмом и захватить обеих маркиз. А уж судьи решат, кто из них есть Феанира. Весьма кстати некия гвардейския части неподалеку проходят маневры.
Эмилия же поведала, как случай свел ея с какой-то из двух тождественных маркиз в нарочито дамской комнате. Оная у зеркала подлепляла себе мушку и не показала виду, что с Эмилией знакома. А сие – подозрительно!
Колдун по обыкновению своему разсказывал вздор: пребывая в лазарете, из подручных лекарств соорудил он снадобье, весьма неароматное. Сие снадобье, будто-бы, способно лишить злодейку ея чар. Прихватив зелье в особливом фиале, аль-Масуил из лазарету вышед и будто-бы нарочно повстречал искомую даму. Немало не мешкая, плеснул он зельем оной даме в лицо. Маркиза же осталась маркизою, из чего следует вывод – повстречал колдун подлинную де Мюзет.
Повествуя, аль-Масуил в рассеянности взял со стола конфекты, каковые лежали на подносе. Съел он конфектов не менее десятка. Странное же действие оные возымели! Едва чародей закончил свою преглупую повесть, как вдруг затрясся всеми членами, повалился, будто-бы куль, на софу и с тем окостенел.
– Отрава! – вскричал Миловзор и бросился к аль-Масуилу.
– И при том странная, – заметил я, – зрите, пред нами не мертвое тело, но фарфоровая кукла!
И точно! Чародей обернулся неживым болваном, сохранив при сем свой безобразный вид и нарочито-мудрое выражение лица.
Я кликнул немедля слугу моего нерадивого, Мартоса, и справедливо поинтересовался происхождением рокового угощения. Слуга мой глупый уведомил, что лакомство было прислано для Милушки нарочито самой маркизой де Мюзет, об чем и записка прилагалась. Проведав, каковой сюрприз хранило в себе сладкое, Мартос, слуга мой трусливый, лицом сделался бел, пал на колени и возрыдал, признавшись при том, что похитил несколько конфектов, каковые не замедлил употребить. Осталось загадкою, отчего он не пострадал? Тут уж одно из двух: либо не всякая конфекта содержала яд, либо Мартос, слуга мой прожорливый, способен без вреда поглощать всякую дрянь. Таковы желудки лакеев наших. Вероятно, следует всю их подлую породу перевести на диэту из нарочито несъедобнаго и тем сократить расходы?
Удрученные последней неудачей аль-Масуиловой, Эмилия и Миловзор покинули меня, я-же до рассвета глаз не сомкнул. Предчувствие близкой погибели настолько меня утомило, что уж и самый страх улетучился. Дописывая сии строки, я отнюдь не сетую и не трясусь. Скоро уж время, когда разрешится судьба моя. Пусть будет, как будет. А пока я развлекаюсь тем, что запущаю фарфоровому колдуну в нос шарики из жеваной бумаги, каковые гораздо отскакивают.
Шарло Луи Арбагаста
Донесение второе
Дело движется к изрядному завершению. Благополучно выследил я беглецов, каковые прячутся под чужими именами во владениях графа де Жабинкура. При сем Феанира изображает собою некую даму из общества, а дама сия тут же, среди протчих гостей пребывает, что уже породило немалую путаницу. От меня не укрылось намерение преступницы, с каковым оная сию путаницу утвердила. Желая себя в конец обезопастить и подозревая за своею особой преследование, восхотела она оклеветать ту, чей облик приняла. В случае поимки последней весьма трудно будет установить ея невиновность. Решил я открыться владельцу замка, и с этим рано утром вторгся в его пределы. Причем сделался свидетелем поединка между подозреваемым дю Леруа и неким Прямолюбом. Оба в оранжерее гораздо сражались, сокрушая нарочитые вазоны и всевозможные стекла. Вскорости дю Леруа быв легко ранен в десницу и лишился употребления шпаги своей. Прямолюб-же, презрев все светские правила, продолжал атаковать, имея явную цель прикончить врага на месте. дю Леруа, справедливо решив обороняться, ухватил горшок цветочный и оным супротивника совершенно сокрушил чрез прямое попадание в лоб. Поверженный, однако, не помер, хоть и пребывает по сию пору в безпамятстве. Но случай сей сравнительно пустяковый, потому лутше оставить его без всяких последствий.
Граф де Жабинкур, посвященный во все подробности, нашел их презабавными и обещал всякое содействие.
КОНЕЦ ДОНЕСЕНИЯ
Из походнаго журнала Эмилии
Вот оказия – сей граф де Жабинкур! Прежде, проживая в невинной глуши нашей, посреди провинциальных нравов и простоты, мне не пришла бы и в голову самая ВОЗМОЖНОСТЬ подобной нещастливой оригинальности, которая постигла сего достойнаго человека во цвете его лет, способностей и различных возможностей, как ума, так и тела, подобно коварной ПАРФЯНСКОЙ СТРЕЛЕ!
Гуляя с одной дамой, именем Приятна (разумеется, то не настоящее имя ее, но прозвание, как принято в шато ***), имела я с нею поучительный разговор, который, для памяти, непременно запишу в журнал свой (вставить в письмо к Уаре и отослать!!!).
Многие леты назад, будучи молод и НЕВИНЕН, граф де Жабинкур, что вполне естественно и прилично для молодого возраста, полюбил некую даму Кокету. Сия Кокета, нимало не полюбив ответно графа де Жабинкура, различными образами и чрезвычайно зло посмеялася над ним. (Каким именно способом – про то дама Приятна не знает). Однако после сего граф де Жабинкур отнюдь не зделался совершенный мизантроп (на что, возможно, разсчитывала Кокета!), но предпринял ответныя шаги, а именно: обзавелся в своем замке сразу двумя дамами одновременно, причем обе дарили ему ласки.
Спустя неколикое время, наскучив одним только графом, коего им приходилось делить между собою, сии две дамы обзавелись дополнительно некими кавалерами, кои под различными предлогами такоже нашли случай погостить в шато. Но и сии кавалеры не явили себя однолюбами и, в силу легкомысленности натуры своей, обзавелись дополнительными дамами; первыя же две дамы, нимало не горюя, такоже заменили сих кавалеров свежими.
И, поскольку никто не считал долгом соблюдать верность избранным полюбовникам своим (находились, впрочем, и верные, но сии вступали в брак и покидали шато, преисполненные самых добрых чувств к графу де Жабинкуру, без коего, возможно, не довелося бы им вкусить обретеннаго щастия!) – итак, сообщество все разрасталось и в конце концов образовалось то, что мы имели удовольствие наблюдать в конце нашаго пути в погоне за Феанирою.
Причудливы бывают подчас судьбы человеческия.
(При составлении белового журнала сию мысль следует развить и обработать с надлежащими примерами!)
Продолжение все того же письма Гастона
Все же щастлива моя судьба, об чем ты можешь догадаться и сам, читая следующия строки. Как известно, покойники писем не пишут, а токмо общаются с живыми посредством столоверчения.
Дуэль свершилась с предурацким исходом – я отделался царапиной (впрочем – довольно болезненной), а Прямолюб претерпел контузию и теперь совершенный идиот. Но последний и прежде умом не блистал, что явно из его прозвища, глупее коего нарочито не придумать.
Поимка-же злой мошенницы произошла на моих глазах и не без моего участия. Читай же и далее.
Владелец шато, будучи осведомлен во всем, призвал меня, равно и Эмилию с Миловзором. Мы явились.
Прежде из различных описаний уже составилось у нас особливое мнение об графе де Жабинкур. Посему готовились мы узреть нарочитаго оригинала. Все же настоящее рознится с ожидаемым, ибо граф нас гораздо изумил. Восседал он в особых чертогах, на покойных креслах, причем, как показалось вначале, быв совершенно наг. Впоследствии обнаружили мы, что на графе имеется особый начресельник, каковой скрыт от взоров складками графскаго тела, весьма изобильнаго. Гривы его волос, зело пышных, с избытком-бы хватило на трех львов. де Жабинкур, в довершение всего, обладал гласом зычным, впрочем, приятности не лишенным.
После обоюдных приветствий и заверений в почтении граф вопросил:
– Ежели вы невиновны и сами ищете наказать преступницу, то подскажите, как я должен поступить?
Тут я выступил вперед и молвил:
– Осмелюсь вашей светлости заметить, что я имею способ разоблачить Феаниру и не премину сделать сие, токмо хорошо бы свести ея и маркизу вместе.
– Но как устроить сие? – резонно рек де Жабинкур.
Мы все погрузились в раздумье. Долго-ли длилось оное – не ведаю, однакож сестрица моя явила здравое мышление, свойственное всему роду нашему, и рекла:
– Для сего дадим через слуг объявление, будто-бы найден кошель с деньгами и будто-бы кошель сей опознан как собственность маркизы де Мюзет. Подлинная маркиза была ограблена, ей впору вернуть свое имущество. А подлая Феанира польстится на чужия деньги и не преминет их присвоить.
Граф на таковые слова разсмеялся, что было похоже по звучанию на горный обвал.
– Воистину, перехитрить женщину только женщина способна! – провозгласил он. – Желаю-же я, однако, дабы ваш острый ум обращался токмо на хорошия дела.
– В том можете не сомневаться, – отрезала Эмилия, приходя в раздражение. Впрочем, от колкостей она воздержалась.
И вот уже ввечеру появляются в зале обе маркизы. Свидетели сего, общим числом десятеро, вместе с нами, все были поражены таковой картиною. Особливо жутким зрелищем оказалось побоище, учиненное между двумя совершенно похожими дамами. На одной платье было жолтое, а на другой – салатовое, да фасоном иное – вот и вся разница для неглубокаго ума.
– Изменница, самозванка, воровка! – вопияла та, что в жолтом и гораздо драла волосья из той, что в салатовом. Последняя отвещала ей тем-же с таковым-же усердием. Вскоре их разцепили и призвали к порядку. Отдувались и фыркали обе совершенно общим манером.
– Ну а теперь, сударь, приступайте к явлению истины! – так молвил де Жабинкур, ибо склока его утомила. – Но мне не верится, что вам сие по способности. Которым же чудом вы узнаете злодейку?
– Да, да, кавалер! – вскричала маркиза в жолтом. – Как вы полагаете оную гадюку выставить на вид?
– О да, Гастон! – возопила маркиза в салатовом. – Поскорее заклеймите сию непотребную особу и избавьте меня от ея соседства!
– О, мой рыцарь! – рекла маркиза в жолтом. – Воспомните о минутах блаженства, кои мы пережили вместе!
– О, похититель моего сердца! – воззвала маркиза в салатовом. – Неуж-ли вы позапамятовали ласку уст моих, каковую я вам подарила? Не угодно-ль будет вам освежить память? Я готова сию минуту!
Все, при сем бывшие, токмо успевали головами вертеть, переводя взоры с одной на другую, и казалось, что наблюдают оне за игрою в воланы. Герцог де Валлару подошед ко мне и молвил:
– Ну и в переделку вы попали, сударь! Уж я-то подлинную маркизу знаю не первый год, а и то затрудняюсь опознать. Ведь одна – полное отражение другой, словно бы в зерцале.
– Резонно, – заметил я. – Но в этом и весь секрет. Я тоже размышлял об сией странности. И вот что мне взбрело на ум – копия с оригиналом разнится именно что зерцальностью. Осмотрите хорошенечко – у одной родинка на лице справа, а у другой-то – слева!
– Воистину! – изумился де Валлару.
– А мы обое помним, что подлинная маркиза от природы украшена родинкою с правой стороны. Не так ли?