Викторов выбрал повесть Василя Быкова "Обелиск", историю о сельском учителе, который жертвует собой, стараясь спасти своих учеников, и гибнет вместе с ними. Историю трагическую, суровую, для Быкова она была как бы подступом к "Сотникову". В этой работе Ричарда мне видится попытка объединить свои главные темы прошлых лет: не только война и человек на войне интересуют Викторова. Он хочет увидеть и понять своих героев, подростков, которых только что отправлял в космическое путешествие, которые только что, но в другом времени, освобождали далекую планету, соотнеся их с собственным детством. Никто и никогда, по-моему, не сопоставлял два фильма, сделанные один за другим, не искал в них единства авторской позиции. А ведь, если вдуматься, никакого изменения в позиции и интересах Викторова не было - та же музыкальная тема проигрывается в иной аранжировке.
"Обелиск" сделан. Прошел на экранах. И не пользовался тем же успехом, что и фантастическая лента. Впрочем, Викторов отдавал себе отчет в том, что в "Обелиске" не поднялся до той трагедии, что заложена в повести Быкова. Пожалуй, он и не хотел трагедии, а решал моральную проблему ответственности взрослого человека перед детьми и самим собой. И сдержанность привела к некоторому дефициту эмоций. Ричард не был трагичен, он и в жизни и в искусстве искал выход из трагедии не в банальном понимании счастливого конца, а в глубоком и искреннем желании восстановить справедливость и воздать всем по заслугам. В сущности, Ричарду хотелось быть сказочником добро должно победить, причем победить на экране, сейчас же, как урок силам зла и надежда тому, кто борется за справедливость.
В этом я вижу одну из причин того, что после "Обелиска" Викторов снова стал искать фантастику. Но он уже миновал "отроческий" возраст. Значит, надо было найти нечто совсем новое. Он перерыл свою библиотеку и библиотеки знакомых, выспрашивал окружающих о новых книгах и авторах. И, насколько я понимаю, не нашел в них того, что отвечало бы его возросшим требованиям.
Когда Ричард предложил мне работать с ним вместе, он не хотел основываться на какой-либо опубликованной повести. Как я понимаю, с возрастом Ричард все более исчерпывающе понимал для себя, чего хочет от следующего фильма. И все труднее было отыскать уже написанное, чтобы оно совпало с тем, что зрело внутри него. Из своих последних четырех фильмов он лишь один сделал по существующей повести и потому лишь, что глубоко почитал Быкова и, как ему показалось, нашел в "Обелиске" свою тему. Поэтому мы писали оригинальный сценарий.
Ричард намеревался на этот раз обращаться не только и не столько к детям, он хотел найти способ выражения, понятный и подростку, и даже ребенку и в то же время интересный взрослому. Поэтому он поставил перед собой две проблемы, которые можно было остро решить именно на фантастическом материале.,
Первая проблема, по мысли Викторова требовавшая решения в новом фильме, была проблема сохранения Земли, которую мы столь безумно губим. Вторая искусственный разум и соотношение его с человеком. Раскрыть их можно было на человеческих характерах и в человеческих отношениях. Задача была трудной, сочетать две столь значительные темы в одном фильме нелегко, и работа над сценарием шла долго, не всегда гладко, но, как понимаю, интересно для нас обоих.
Наученный горьким опытом борьбы за "Кассиопею", Викторов исподволь принялся готовиться к съемкам. Снова боролся за смету, привлек к совместной работе над сценарием художника Загорского, единственного, на его взгляд, человека, который мог бы вытянуть столь грандиозное для студии Горького предприятие, готовил комбинаторов... Все он делал очень серьезно. Когда фильм вышел, в некоторых читательских письмах были упреки: на дальней планете ходят в современных советских противогазах и т.д. Разумеется, в таких письмах демонстрировалось непонимание условности фантастики, но читать их Ричарду было неприятно - ни один зритель не мог и представить себе, сколько сил и времени было положено на то, чтобы в пределах скудной сметы, в пределах временных рамок, в пределах производственных возможностей студии создать сразу два фантастических мира - мир будущего Земли и мир погибающей планеты Десса. Ничего не было, кроме настойчивости Ричарда и талантливого упрямства Загорского.
Я просмотрел записи Викторова за 1977-й и 1978 годы - ничего там нет о невероятной сложности фильма, о том, что снять его было невозможно, и все-таки он был снят.
С большим трудом нашли героиню - манекенщицу Лену Метелкину, необыкновенную Нийю - искусственную девушку, несчастную и слабую. Загорский построил подземелье Дессы, планеты, которую погубили жители, где не осталось ни лесов, ни воздуха, ни воды и которую спасают наши герои вопреки сопротивлению тех сил, что замечательно научились извлекать богатство и власть из народных мучений. Были найдены и сняты в тяжелейших экспедициях пейзажи погубленной планеты - в Кривом Роге, возле Баку, в Средней Азии - у нас не много мест, которые уже сегодня страшнее любой Дессы. Когда фильм снимался, у Ричарда возникла мысль: вместо слово "конец" написать: "Все кадры мертвой планеты Десса сняты на Земле сегодня".
Жаль, что в Госкино испугались и картина завершается как принято.
Ричарда всегда мучила необходимость каждую новую картину начинать с нуля, словно ты уже не снял несколько хороших фильмов, словно до тебя не работали другие. В мире нашего кино ничего не сохраняется. Как расстраивался Ричард от того, что декорации - дом будущего, построенный великолепно, тщательно (Загорский сутками не уходил с площадки, чтобы добиться полной реальности дома) - будут разобраны после окончания съемок! В смете было семьдесят тысяч на то, чтобы его построить, и не было семи, чтобы сделать ему самый примитивный фундамент. Это замечательное здание стояло стенами просто на земле, а ведь в нем, если дом сохранить, мог потом разместиться клуб или даже небольшой дом творчества. В то время Ричард в статьях, речах и интервью начинает упорно выступать за создание нашей школы фантастического фильма, создания преемственности, за сохранение декораций, опыта, кадров, за то, чтобы специально учить и готовить специалистов. Все соглашались, никто не спорил - Ричард как бы стучался в мягкую податливую стенку. Даже звука не было слышно.
Фильм "Через тернии к звездам" вызвал обширную прессу, был отмечен Государственной премией, долгое время не сходил с экранов. Все поздравляли, все было отлично. Только устал Ричард от этого страшно, хоть признаться в том не хотел и спешил работать. Ему столько еще надо было сказать. Но не в продолжение сказанного, а иначе, на более высоком уровне. А как это сделать?
Успех фантастических фильмов Викторова сыграл и некоторую отрицательную роль в его жизни. К концу 1970-х годов для большинства зрителей, критиков и руководителей кино он ассоциировался со словом "фантаст". Почему-то никто не хотел видеть, что для Викторова фантастика никак не самоцель. Если ему казалось, что слово, созревшее в нем, он может донести посредством фантастических образов, он шел на это. Но после "Терний" мне и другим, близко знавшим Ричарда, стало очевидно, что он к фантастике охладел. Он был внутренне готов к работе над исторической эпопеей. Поднимаясь по спирали, талант Викторова созревал, и общее направление этого развития - стремление к решению эпических, больших проблем - было очевидно. "Через тернии к звездам" решили более серьезные общечеловеческие проблемы, чем "Отроки во вселенной", а дальше надо было сказать свое слово о судьбе всей нашей страны, всего народа, и для этого надо было сделать еще шаг.
Но объективно обстоятельства были против этого. От Ричарда все требовали нового фантастического фильма, разговоры об исторической эпопее сворачивались обещаниями на будущее. А время шло. И сердце билось с перебоями. Что делать? Снова ждать? Год, два? А ждать Ричард не мог.
Он решил, пока суд да дело, пока идет неспешная подспудная борьба, в которой ему доказывают, что исторические фильмы снимают многие, а фантастику, кроме Ричарда, почти никто, приняться за комедию.
Для многих это был неожиданный шаг в сторону. Но опять же, если вдуматься, логичный. Еще работая над "Кассиопеей", Ричард старался внести в нее комедийный элемент, будучи уверен, что нельзя только серьезно говорить о серьезных вещах. В "Терниях" Ричард сознательно ввел комедийные линии роботов и Пруля. Он был убежден, что комедийные моменты и сцены даже в самом серьезном фильме не только дают зрителю вздохнуть, расслабиться, но и сами по себе помогают усвоить основную мысль режиссера.
И все же для Ричарда попытка сделать фантастическую комедию была не главным делом. И тем удивительнее, с какой невероятной отдачей последних сил он принялся за это.
Трудности здесь возникли такие же, как при наборе материала для "Терний". Ведь жанр комедии для Ричарда был средством донести несмешные мысли. И тут оказалось, что существующий литературный материал этого Ричарду не дает. Он потратил два или три месяца, пытаясь переделать для себя, на уровне своих критериев мою повесть "Марсианское зелье". Потом, когда сценарий был написан, разочаровался, потому что понял, что масштаб повести ему недостаточен.
Тогда, в начале 1980-х годов, много говорили о комете Галлея, что летела на очередное свидание с Землей. Общий интерес к комете, слухи, что распространялись вокруг нее, опасения, которые рождались в мозгу обывателя, никак не убежденного научными авторитетами в безвредности космического тела, натолкнули Ричарда на мысль написать сценарий, который бы использовал фантастическое допущение: комета летит к Земле, она должна столкнуться с ней, и даже известно место, где это случится. В остальном фантастичность идеи и сценария заключалась в гиперболизации поведения людей, которые, впрочем, должны были вести себя по тем же правилам, как мы с вами, перед лицом космической опасности. То есть Ричард пошел на парадоксальное решение: использовать имеющую хождение в фантастике идею о суперугрозе как основу для комедии нравов.
Он избрал приморский городок, жутко перенаселенный в разгар сезона, как объект такого космического исследования. Он решил построить сюжет хронологически: комета приближается, городок живет своей жизнью, комета ближе, городок беспокоится, комета видна, начинается паника, всеобщий исход и гротескный финал.
Мы с Ричардом постепенно наполняли сюжет людьми и человеческими отношениями, на первый план все более выходила драматическая и не вмещающаяся в рамки такой комедии история маленького человека, живущего в мире иллюзий и его жены, история женской преданности человека талантливого, цельного, человеку, не стоящему высокого чувства.
"Комета" снималась в Крыму, таких тяжелых экспедиций, как в "Терниях", не было. Но все равно шла она трудно. И трудно было построить на берегу корабль и заставить потом плавать его половинки, и трудны были массовые сцены, и трудно было все время спорить с редакторами и руководством студии, которое очень опасалось все более обнаруживавшейся сатирической линии. Чернобыля тогда еще не было, но ситуацию Ричард предугадал в деталях до пугающей точности. И понятно: в комедии он продолжал мыслить как гражданин и хотел, чтобы вместе с ним зрители всерьез задумались: кто мы, как мы живем, готовы ли мы оказаться лицом к лицу со смертельной угрозой? И как мы будем себя вести?
К последнему дню съемок, в павильоне, Ричард страшно устал, он с трудом заставлял себя работать. Только что умерла мать, которую он обожал. Помню, тогда решено было сделать "фильм о фильме", о том, как снималась "Комета", и нужен был кадр: авторы фильма разговаривают, гуляя среди декораций. Мы медленно шли с Ричардом среди свисавших с потолка серебряных лент фольги, на фоне синей стены - звездного неба, в мелких дырочках - звездах. Из-за деревянной перегородки доносилась веселая музыка: ансамбль "Последний шанс" репетировал сцену в трюме корабля. Ричард вдруг заговорил о том, как он будет снимать "Дмитрия Донского"...
Это был последний кадр, в котором есть сам Ричард.
После того как материал был отснят, он слег и уже практически не вставал.
Он прожил менее года, в полном сознании, держась надеждой на то, что смонтирует и закончит "Комету". А время шло, у студии были свои планы, до конца года надо было фильм сдать. И летом Ричард переломил себя согласился, чтобы монтировал и озвучивал фильм другой режиссер. Режиссера предложили сверху, опытного комедиографа, который сделал в шестидесятых годах несколько популярных комедий, но который был устроен принципиально иначе, чем Ричард. К тому же материал фильма, слепленный условно и не дававший возможности толком понять, каким же будет фильм в конце концов, так как Викторов чуть ли не половину работы делал обычно в монтажной, в Госкино не понравился - там к нему почему-то отнеслись как к готовому фильму. Было много мелких замечаний, за которыми скрывались часто невысказанные крупные. Помню, среди замечаний было, например, такое: "В фильме один из героев, оказавшихся на корабле в открытом море, говорит: "Буду спать, все равно чая нет". Снять эту реплику, которая намекает на нехватку в торговой сети некоторых продовольственных товаров".
Очевидно, фильм встревожил Госкино не деталями, а именно его общей концепцией: бессилием нашего общества перед ложной угрозой и исходящей из того лживостью самого общества.
Режиссер, который завершал фильм Викторова, согласился на все начальственные пожелания. Никчемного, мятущегося героя превратили в отважного капитана на пенсии, сцены паники и бегства сократили, ввели говорящую собаку, которая должна была комментировать события... Фильм вышел уже после смерти Ричарда, и, наверное, хорошо, что он его не увидел. И в то же время в нем остались Ричардовские куски, сцены, находки... к сожалению, зачастую перетолкованные. И все же фильм, хоть и был отпечатан в малом числе копий и мало кто его увидел, несет в себе предупреждение, он и сегодня актуален.
Так Ричард и не снял своей исторической эпопеи.
Зато успел сказать больше, чем многие другие режиссеры, которые провели в искусстве намного лет больше Ричарда и сделали втрое больше фильмов.
Фильмы стареют. Особенно это касается фильмов фантастических. Фантастика недолговечна, ибо ее антураж остается в своем времени и уже через двадцать лет кажется не только не необычным, но наивным и примитивным, идеи устаревают, образы становятся скучными.
А мне недавно на детском сеансе удалось вновь увидеть "Отроков во вселенной".
Зал, который заполнило третье или четвертое поколение зрителей, замирал, взрывался смехом, негодовал и переживал точно так же, как тогда, в день первой премьеры.
Через тернии к звездам
литературный сценарий двухсерийного фильма
Первая серия. Дочь космоса
Звездное небо, куда более яркое, чем то, к какому привыкли земляне, несется навстречу. Звезды, зарождаясь точкой, приближаются, разбегаясь, затем тускнеют и сходят на нет на периферии зрения. Но одна из звезд стремительно растет, оставаясь в центре неба, затмевает своим светом остальные... Вдруг становится ясно, что это не звезда, а металлическое тело, отражающее свет звезд.
Через некоторое время уже можно разобрать очертания космического корабля. Он, по-видимому, потерпел крушение, и в нем есть некоторое сходство с разбитым автомобилем. Причудливая покореженность создает на расстоянии ложное впечатление тонкости металла, как представляется бумажным или фольговым смятый радиатор автомобиля.
Вот уже можно разглядеть отверстие в корабле и сквозь рваные дыры внутренние перегородки.
Мы медленно подлетаем к кораблю, и края отверстия расходятся, пока мы не вступаем во внутренний коридор, обрывающийся в пространство.
Встреча в космосе
Два корабля в пространстве. Один из них, мертвый, изуродованный, медленно и бесцельно поворачивается вокруг оси. Второй, живой, ощупывает его лучами прожекторов.
Из командного отсека звездолета "Пушкин" видно, как идет сближение с объектом в космосе. В репликах, интонациях чувствуется напряжение, вызванное необычностью ситуации.
– Второй двигатель, самый малый! - говорит капитан.
– Самый малый, - слышен ответ.
– Третий ангар, доложите готовность, - говорит штурман.
– Третий ангар слушает. Дай нам еще три минуты.
– Скажи Лебедеву, - бросает капитан штурману, не оборачиваясь.
Второй штурман смотрит на экран. Там, вырастая, плывет мертвый корабль.
– "Летучий голландец", - говорит он, касаясь кнопок на пульте. Сергей, вы готовы? Катер в третьем ангаре.
– Сейчас выхожу.
– В атласе Сомова его нет, - говорит первый штурман, который смотрит на небольшой экран, где мелькают изображения космических кораблей.
На третьем экране виден ангар. Из боковой двери выходят, направляясь к катеру, три человека в скафандрах высокой защиты.
... Потом космонавты появляются в коридоре брошенного корабля, пустом и безжизненном. Здесь нет искусственной гравитации, и они медленно и осторожно плывут вперед. Вот они разделились, и мы остаемся с Лебедевым.
Коридоры расходятся, переплетаются... Кажется, что-то мелькнуло впереди - тень или игра света. Аварийное освещение корабля еще действует, и над головой Лебедева поочередно зажигаются тусклые светильники и гаснут, стоит ему проплыть дальше. Лебедев как бы теснит, гонит перед собой мрак. И там, где промелькнула тень, тоже мерцает передвигающееся пятно света.
Лебедев попадает в большое помещение лаборатории, медленно плывет между лабораторных столов, мимо высоких сосудов в переплетении стеклянных и металлических труб. Он останавливается перед сосудом, в котором в массе льда виден человеческий зародыш. В следующем сосуде - такой же. Рядом прозрачные саркофаги, тоже наполненные льдом. Сквозь лед угадываются тела вмерзших детей. Лица их одинаковы, словно у близнецов... Дальше - низкие кресла, столы, шкафы с приборами и ящики - аскетизм чуждого быта. Отсек чуть освещен аварийным светом, и можно угадать, что вокруг - люди. Мертвые. Свет шлемового фонаря выхватывает из полумрака протянутую руку... профиль...
Луч скользит по дальней стене отсека. Мелькает тень. Лебедев оборачивается, но не замечает, что там, в стене, еще одна дверь, едва приоткрытая.
За спиной Лебедева, в дверях отсека, - живое существо. В скафандре и шлеме. С первого взгляда можно различить лишь большие глаза, внимательно и отрешенно устремленные на Лебедева. Существо отступает в темноту и исчезает.
Лебедев замечает странную тень. Он вылетает в коридор.
Там, словно из последних сил, медленно удаляется фигурка в скафандре. Навстречу ей - луч света. Это фонарь второго космонавта. Неизвестное существо замирает, отступает к стене. Лучи фонарей сближаются, все ярче высвечивая распластанную у стены фигурку.