- Нет, Андрей Николаевич, - ответил за доктора Володя. - Мы действительно не имеем никакого отношения к вашим сигаретам. Мы всё время с Митей занимались Гориным, у нас просто возможности не было... А где, вы говорите, висел ваш пиджак?
- В шкафу, в моей лаборатории, - с расстановкой ответил заместитель директора.
- Это та комнатушка, что за аппаратной? Ну, тогда мы с Митей тут ни при чём.
- Конечно, - подтвердил Синявский. - Сначала мы все втроём были в душевой, потом повели сюда Яна Алексеевича и заперли его. Мы не смогли бы пройти в лабораторию. Никто туда и не заходил после того, как мы привели Яна.
- А сам Горин?
- Исключено, - Синявский для убедительности отрицательно помотал головой, предварительно вынув изо рта трубку. - Он не помнит, как обращаться с пультом.
- Но тогда... - начал Сухарев.
- Смотрите! - перебил Володя.
Действительно, было на что посмотреть.
Ян колотил кулаком в силикофлекс. Когда человек по другую сторону прозрачной перегородки в гневе бьёт изо всех сил в стекло - это внушает трепет, но если при этом не слышно ни криков, ни стука - зрелище может показаться неподготовленному наблюдателю иррациональным.
- Откройте! - не выдержал доктор.
Инспектор хотел попросить заместителя директора о том же, но тот и без просьб возился с пультом.
- ... кройте! - ворвался в предбанник вопль. Когда силикофлексовая переборка отъехала полностью, Ян перестал кричать, сжатую в кулак руку нерешительно подержал навесу, потом опустил. На щеках - красные пятна. Видно - уже овладел собой.
- Не знаю, - нарочито спокойно проговорил он, - зачем вы держите меня взаперти, но если вы, Митя, добровольно взяли на себя роль тюремщика, не превращайтесь хотя бы в палача. Дайте мне спички, курить хочется. Это не запрещено тюремным распорядком?
- Не запрещено, - Синявский развёл руками (в правой- угасшая трубка) - курите на здоровье, но вы ведь бросили два года назад!
- Да? А почему тогда сигареты?
- Это мои, - коротко ответил Сухарев и протянул руку.
Горин глянул на него с недоверием, но пачку отдал. Ворчал:
- Бросил?.. Не помню, может быть. И вас я что-то... Как вас? Нет, погодите, я должен сам. Я сам вспомню. И послушайте... Дайте мне всё-таки спички!
- Зачем? - удивился Синявский.
- Дайте, - повторил Горин. - Даже приговорённым к смерти убийцам не отказывают в мелких просьбах, а я ведь... Что вообще случилось? Я забыл...
- Вот именно, - сказал Сухарев. - Вы частично потеряли память, Ян Алексеевич, больше ничего страшного не случилось. Но мы надеемся, что память восстановится, потому что иначе будут потеряны результаты нашей общей работы, а этого не хотелось бы. Именно поэтому я вынужден попросить вас вернуться в Пещеру... то есть я хотел сказать, в ту комнату. Мы с вами сейчас в бункере, где установлена специальная аппаратура, позволяющая...
Володя слушал и удивлялся. Что произошло с Андреем Николаевичем? То он всеми способами оттягивал момент восстановления памяти, берёг Горина от потрясений, а теперь рассказывает сам.
- И вот мы с вами, - нудил Сухарев, - проверяя на квантовой модели гипотезу Вернье, обнаружили...
- Вернье? Вернье... Вернье... Нет, не помню, - на лице Горина досада. - Не помню. Сейчас, погодите. Я должен сам. Дайте спички.
Синявский молча протянул коробок.
- Спасибо. Раз вы настаиваете, я туда вернусь. Но не рассчитывайте, что расскажу вам то, о чём вспомню, - сказал Ян, глядя на инспектора.
- И хорошо, - с готовностью согласился Сухарев. - И не надо никому ничего рассказывать.
- Только не мешайте мне думать и закройте эту... как её? Закройте, в общем.
Он сунул руки в карманы, сгорбился и побрёл к лежанке. Сухарев мгновенно задвинул перегородку.
'На что-то идол решился', - подумал Володя, глядя на довольную физиономию заместителя директора. - Смотрите в оба, господин инспектор'.
- Надо проверить последний скан, - заявил Андрей Николаевич. - Сейчас позову Инну.
Он вышел, а Дмитрий Станиславович вторично задал беспокоивший его вопрос:
- Кто же тогда вытащил у Андрея из пиджака сигареты и подбросил в Пещеру Духов?
Уголки губ инспектора едва заметно шевельнулись, но он смолчал.
***
Криком ничего не добьёшься, думал я, их больше, и я всё равно не помню, как управляться с этой дрянью возле двери. Гипотеза Вернье... С многообразиями что-то?.. Нет. Чёрт. Убил бы их, до того рожи гнусные, особенно у того дылды в синем. Гестаповец. И третий тоже хорош. Рыжая бестия. Один Митя ничего. Ну да, ну да, я понимаю. Добрый следователь. Спички дал. С барского плеча. Спички.
Я присел на кушетку - да, эта штука называется кушетка! - повернулся к тумбочке, высыпал спички из коробка, взял одну...
Приступим. Для начала разберёмся с названиями. Кушетку вспомнил, значит, и остальное смогу. Пещера, он сказал. Пещера Духов, вот как она называется.
Я укладывал спички, строил ежа.
Пещера Духов, припоминал я, а находится она в бункере, чтобы не было помех аппаратуре. Радио и прочих. Прекрасно. Стало быть, бункер под землёй, надо ехать в лифте. Лифт.
Я стал укладывать иголки ежа. Точно такого, как тот, которого выкладывал Штирлиц, когда его посадили в камеру. А там в камере были инструменты для пыток разложены, чтобы испугать. Но он не испугался, а просто сидел, строил из спичек ежа, думал. И я буду. На чём я остановился? Лифт.
У лифта есть имя, мы назвали его Пуанкаре. Гипотеза Пуанкаре, вспомнил я. Опускаешься лифтом, попадаешь в тоннель... Да! Тоннель Гамильтона. Вот о чём говорил Митя. И гамильтониан тут ни при чём, и гамильтонова механика тоже. Он так и сказал - другой Гамильтон. Одному слава, другому бесславие, и оба в этом не виноваты. Прекрасно.
Так, иголками ёж у меня обзавёлся. Многообразие. Я взял четыре спички, чтобы получились лапы, иначе он не сможет ходить.
Ходить. Идти по тоннелю Гамильтона от лифта можно в две стороны. Одна выводит... там море: набережная, галька, пляж. Мы назвали его... Как? Этот, который... у него там деформация римановой метрики на многообразии... поток Риччи. Да, пляж Риччи, так мы его назвали в шутку. Последнюю ногу, четвёртую. Теперь ёж может ходить. Хоть на пляж Риччи может выйти, хоть по тоннелю Гамильтона к Пещере Духов, но туда его не пустят, потому что дверь. Сим-сим, открой дверь. Аристотелева логика: открыто или закрыто. Аристотель.
Я смешал спички. Ну вот, господа следователи добрые и недобрые, а вы думали, - не вспомню. Двери здесь открывает и закрывает 'Аристо', наш мудрец. И я ему прекрасно известен. Достаточно нажать на пульте пару кнопок. Пультов в Пещере Духов два: один открывает и закрывает перегородку из этого прозрачного... нет, не помню, как он называется, а второй - вон ту стальную дверь. Поэтому и нет ручки, сдвижная, в сторону отъезжает. Что-то там за дверью было... Не помню. Что-то гнусное, крик, слёзы. С пытками что-то... Гвозди в руки... Чёрт!
Я чуть не зарычал от бессилия. Стиснул зубы. Может, вспомню, если зайду туда. Они за мной следят? Гестаповцы там, за зеркалом. Нет, не разобрать. С этой стороны зеркало, с той - стекло. Как это называется, всё равно не помню. И ладно. Надо быстро, чтобы не успели.
Я вскочил и опрометью бросился к двери. Пальцами еле попал в клавиши. Открылась! Я влетел туда, остановился, оглядываясь. О-о!..
***
В предбанник Пещеры Духов вернулся Сухарев, привёл Инну. Сам Андрей Николаевич был по-прежнему весел, а его подчинённая - чем-то сильно озабочена. Настолько, что не ответила на дежурную остроту, коей встретил её психофизик. Что-то такое Митя выдал об индейцах и вождях, невероятно плоское.
Инспектор тоже пропустил шутку мимо ушей. Нужно было следить за ситуацией, - мадемуазель Гладких определённо к чему-то готовилась.
- Посмотришь последние сканы? - попросил её Сухарев. Громко, нарочито непринуждённо. И, резко повернувшись к инспектору, задал вопрос:
- Вы не в курсе, где Света?
'Он знает? - забеспокоился Володя. - Или просто так, наугад? Ответ ему быстро'.
- Думаю, вернулась к себе. Она хотела показать вам результаты расшифровки памяти, разве нет? И вы сами её об этом просили. Получилось у вас что-нибудь?
- Пока нет. Не хватало корневых образов.
- Ну так, она в Энрико Ферми, скорее всего. Образы ищет. И вообще, она с вами в лаборатории оставалась, когда мы с доктором увели Горина. Так ведь?
Сухарев не ответил.
'Полегче с ним, напугается раньше времени, станет искать Берсеньеву, а это ни к чему', - решил Володя.
- Шесть корневых образов есть, - сообщила Инна. - Одного не хватает. Андрюша, хочешь просмотреть инварианты?
Сухарев подошёл к терминалу, взял стул, уселся, потом попросил:
- Нет, сначала посмотрим образный видеоряд. Дай-ка мне видео, всю цепочку образов.
И снова перед ними в экранном окне запрыгали по полу янтарные бусы. Володя пришлось выбирать: эти двое или Ян? Он остановил выбор на Горине - сунул руки в карманы и как бы невзначай подошёл к перегородке.
Душку доктора тоже терзали сомнения. Всё было странно: и то, что инспектор вернулся с разбитыми кулаками, и то, что не захотел выяснять вопрос об исчезновении Светы, и то, что Сухарев отнёсся к пропаже лингвистки равнодушно - всё это было подозрительно. 'А ведь инспектор просил не выходить из бункера! - думал Дмитрий Станиславович. - И теперь он так спокойно говорит - она у себя. А ведь пистолет мог быть у неё! Инспектора в тоннеле нашла она. Сигареты Яну тоже могла подбросить. А лже-инспектор, узнав об этом, мог...'
Дмитрию Станиславовичу стало нехорошо, когда представил сначала Свету, потом руки инспектора с разбитыми в кровь костяшками, испачканный извёсткой комбинезон...
'Так испачкаться он мог только в бывшем массажном кабинете, где теперь барахло валяется. И тело там же мог спрятать'.
У Синявского пересохло во рту. Он пересилил себя, подошёл к инспектору и спросил вполголоса:
- Владимир Владимирович, вы заходили в массажный кабинет?
- Пришлось, - коротко ответил инспектор.
- Что вы там делали?
Володя глянул на психофизика с интересом и не без уважения:
- Сами догадались?
Синявский сглотнул, потом, страдальчески подняв брови, тихо спросил:
- Что вы с ней сделали?
- С кем?
- Сами знаете.
- А, вот вы о чём! Пришлось её отодрать, уж извините. Обстоятельства.
- Что?! - старому психофизику показалось, что спросил громко, на самом деле его едва хватило на хриплый шёпот. - Что?! Что вы сделали с телом?
- С чьим? - удивление заставило Володю отвлечься от наблюдения и повернуться к доктору.
- Светы, - через силу выговорил тот.
- Причём здесь её тело? А! Я понял. Вы подумали... Чепухи всякой детективной начитались, дорогой доктор. Извините, но... Я говорил о старой вешалке. Отвлекаете всякими глупостями, а я, между прочим, делом занят.
В голове у Дмитрия Станиславовича образовалась каша: 'Массажный кабинет... Извёстка... Старая вешалка... Занят делом... Следит...' - он непроизвольно перевёл взгляд с раздосадованного инспектора на объект наблюдения и вскрикнул:
- Где он!?
Горина в комнате не было.
- Тише! - прошипел инспектор. - Быстро сдвиньте перегородку!
Он подтолкнул доктора к пульту, думая: 'Только бы 'Аристо' не заартачился'.
- Но...
- Делайте что сказано, - шепнул инспектор.
Синявский от растерянности послушался, подошёл к пульту, нажал. Перегородка сдвинулась с места, поехала. Володе казалось - еле ползёт. На бегу услышал, как Сухарев спросил:
- Митя, зачем вы?!
'Только бы Аристотель впустил. Если Света сделала, что обещала... А если нет? Тогда я труп', - думал Володя, нажимая клавиши пульта. Одновременно полез в карман. 'Вот сволочь, зацепился, вылезать не хочет'. Он не успел обрадоваться тому, что 'Аристо' открыл дверь, на эмоции просто не хватило времени. Ян был в аппаратной, - неловко ломился в лабораторию картографии мозга, нажимая на дверь плечом.
- Остановитесь, Ян Алексеевич, - негромко сказал инспектор.
Ян вздрогнул, затравленно оглянулся.
В руке инспектора...
***
Я остановился на пороге. За спиной заныл электродвигатель, с шелестом закрылась, дверь. Что тут? От серых, в рост человека... Тумб?.. Шкафов?.. Да, от шкафов с округлыми краями протянуты были гофрированные трубы, у стены они поворачивали и дальше шли рядом, в сторону Пещеры Духов. Как будто там осьминог. Только ног у него больше восьми. Шкафы соединяла труба потолще, до половины утопленная в пол. Когда выключились дверные двигатели, я услышал тихое сипение. Так воздух выходит из неплотно завязанного воздушного шара. Дышит. Чудовищная машина. Зачем она? Тот рыжий говорил о квантовых моделях, но ведь квантовые модели строят в этом... Со словами беда. Невозможно без них думать, ничего не вспоминается.
Я оскалился, стукнул себя ладонью по лбу, но лучше не стало. Нет, так не пойдёт. Те скоро меня хватятся, начнут искать. С машиной после разберусь. Помнится, здесь была дверь. Может...
Я двинулся вдоль ряда шкафов.
Вот она. Дверь как дверь, табличка на ней: 'Лаборатория картографии мозга'. Нет, это враньё, что лаборатория. Я помню, именно там это было. Крик, слёзы. Пытки. Почему мне кажется, что не эти трое палачи, а я сам? Надо войти. Повернуть ручку, открыть. Нет, заперта.
Я налёг плечом. Дверь поскрипывала, не поддавалась. Бесполезно. А если с разгону? Нашумлю. Ещё раз поднажать?
- Остановитесь, Ян Алексеевич, - за спиной голос. Не успел. Что делать?
Этот верзила в синей перепачканной одежде улыбался, руку вытянул. В руке... Нет, он без угрозы. Хочет отдать?
Я взял у него это. Как оно называется? Гвоздь. Погнут слегка. Помнится, такие гвозди были у меня, когда...
***
...я захотел построить себе дом. Пусть пока без гаража и камина, но чтобы был подальше от моих, раз они ничего не понимают. Пусть, думал я, без меня тут занимаются своими преобразованиями, а я буду делать что хочу. Возьму у деда инструменты, возьму доски. Гвозди нужны.
Это через день было после того, как отец с дядей Вадиком застукали меня в машине с сигаретой в зубах.
Я решил начать с досок - они самые тяжёлые. Досок полно за домом, где у деда верстак, надо натаскать побольше, чтоб хватило мне на дом. Кроме деда на даче никого не было - понедельник, август, мои на работе, а у деда отпуск не кончился. Ясно было, он не заметит, как я утащу доски. После обеда всегда спит.
Одна доска показалась мне лёгкой, и я прихватил три. И всадил занозу, потому что третья доска ёрзала. Ну ладно, подумал я, мне бы перетаскать до границы, где кусты крыжовника, а дальше как-нибудь, не торопясь.
Доски были разной длины, обрезки, но ничего. Я брал без разбора, таскал и сваливал возле крыжовенных кустов. Упарился, все руки в занозах. Жарко, август. На крыжовник старался не обращать внимания, это после. Куча досок росла убийственно медленно, а та - что у верстака, - и не думала уменьшаться. Так я до вечера не управлюсь. Дед проснётся, застукает. Может, хватит? Пересчитывать я не стал, решил - не дворец же строить, а дом, и не на целую ораву, а для меня одного. У соседей бубнили последние известия, с той стороны тянуло дымом яблоневых дров и чем-то сладким. Тётя Люба с вареньем возилась, наверное. Вчера матери говорила: пропасть, мол, в этом году яблок, что делать - прямо не знаю. Интересно, что я-то буду есть, когда поселюсь в своём доме? Тут я спохватился - строить не начал, а уже о еде. Сначала стройка - потом остальное, а то дед проснётся. Тут мне пришло в голову, что сначала надо было взять дедовский инструмент, чтобы потом не возвращаться.
Оказалось - ящик с инструментами увесистый, все руки мне оттянул. Никогда бы не подумал, что он тяжелее досок. Я даже хотел выложить рубанок, потому что не знал зачем он мне, но потом решил - нет. Всё пригодится. Лучше сразу утащу, чтобы не возвращаться, когда всё-таки будет нужен. Проклятый ящик страшенно грохотал, стукаясь о стены и косяк, но дед не проснулся, храпел себе. Пока я притащил инструменты к доскам, думал - умру. Надо было подкрепить силы, и пить очень хотелось, а жажда - страшная вещь. Крыжовник, подумал я. Он сладкий, лопается во рту, хрустит. Если набить им брюхо, пить точно перехочется. Я стал рвать ягоды и думать о том, как потащу через соседский участок эту прорву досок и ящик с инструментами, будь он неладен. А у тёти Любы с другой стороны забор. Наверняка схватит меня с моими досками. Нет, думаю, это не годится, это будет провал. Почище, чем тогда с сигаретой. Но не отказываться же от дома из-за какой-то тётки?! Думал я думал, но ничего лучше не придумал, чем строить прямо возле крыжовенных кустов. А что? Участок наш, общий, значит и мой тоже, а этот угол пусть будет только мой, вместе с крыжовником.
Так я решил, доел крыжовник и стал строить. Начал с угла. Как дед доски сбивает, чтоб получился угол? Я приставил одну к другой углом, потянулся к ящику... Ах ты, думаю, падают, сами стоять не хотят. Надо было сначала молоток вытащить, а после браться за доски. Вытащил я молоток, тот, который побольше, опять приставил одну доску к другой углом, а потом думаю - а гвоздь? Гвозди ещё нужны! Тьфу ты, думаю. Полез в ящик - а там их всего несколько штук и почти все гнутые. Дед выравнивает те, какие согнул. Возьмёт в плоскогубцы, - тюк! - молотком, - тюк! - ровный гвоздь. Но что-то мало он гвоздей выпрямил.
Ладно, думаю, хватит мне пока и этих. Главное - начать. Взял один, остальные сунул в рот, как дед делает, когда руки заняты, опять сделал угол из досок, прицелился и ка-ак стукну! По гвоздю не попал, шарахнул по доске со всего маху, а она соскочила, и ка-ак даст по ноге! Я ж босиком! Прямо по пальцу попала и по косточке. Заорал я так - все гвозди выплюнул, и хорошо ещё не проглотил - они здоровенные, ржавые.
- Ян, ты чего кричишь? - услышал я - И зачем натаскал сюда столько досок?
Я даже молоток выронил, хорошо - не на ногу. Ёлки-палки, разбудил деда своим ором! Что теперь ему скажу? Смотрю - дед ничего, не злится, просто интересно ему. Подошёл, сел рядом на корточки, стал собирать гвозди.
- Зачем столько досок? - спрашивает. - Здесь на собачью будку хватит или на крольчатник.
- Крольчатник?! Собачью будку?! - от злости я забыл даже, что не надо бы деду рассказывать, всё выложил. Что строю себе дом и буду в нём жить, подальше от всех, и ещё сказал, что теперь этот вот угол сада мой, и крыжовник тоже мой. Просто очень на деда злился за собачью будку и крольчатник. И палец на ноге болел, сильно всё-таки меня доской гвоздануло. Выорал я всё это деду и тут же пожалел. Всё, думаю, делу конец. И вправду ведь досок мало, и от деда теперь точно влетит.
Но он почему-то не стал ругаться и погрустнел.
- Необитаемый остров, значит, - говорит он, и садится на доски. - Робинзонить надумал.
- Чего? - спрашиваю.
- Ну, тут у тебя что-то вроде необитаемого острова, где жил Робинзон.
- Это который с доктором Айболитом? - спрашиваю. Читал я об этом Робинзоне, у него был корабль, только никакого острова, да ещё и необитаемого, там не было.