Лет двадцать назад, когда я только учился пищать, этот самый Стэффорд с целым отрядом таких же, как он, студентов-этнографов отправился на острова Меланезии. Они там расположились на долгие годы, состав отряда менялся, но Стэффорд сидел безвылазно. Огромную культурную работу провел он среди отсталых островитян. Члены Совета текущего планирования только головами качали, рассматривая его заявки на обучающие машины, на нестандартную психотехнику. Стэф Меланезийский - так его прозвали с той поры.
- Разумеется, - продолжал Стэффорд, - я не допускаю мысли, что слухи об изменении психики примаров побудят два с половиной миллиона колонистов, живущих за пределами Земли, главным образом на Марсе, прекратить освоение планет и возвратиться на Землю. Но психологический эффект так или иначе может сказаться на темпе заселения Системы. Я прошу всех, кто смотрит и слушает сегодняшнее заседание Совета, подумать об этом. Три с лишним десятилетия демографы отмечают ежегодный устойчивый рост числа добровольцев, покидающих Землю. Без этой величины не может обойтись перспективное планирование мирового общественного производства.
Еще не установлено точно, что же происходит на Венере, имеем ли мы дело с действительными или мнимыми переменами, но сама мысль о каких-то возможных переменах может отпугнуть… пожалуй, не то слово… ну, скажем, остудит порыв добровольцев. В исторической перспективе сокращение потока колонистов, направленного на Марс, на Венеру и спутники больших планет, вызовет серьезнейшие последствия. Не нам, так нашим потомкам придется сворачивать программу переселения из старых городов, проект зеленой мантии. И через столетие - страшная скученность. Серая безлесная планета…
- Пусть лучше погибнут леса, но будет сохранен человек! - вскричал тощий мужчина, выпучив светло-голубые глаза.
Это был Баумгартен. Он казался моложе, чем тогда, в скафандре.
- Здесь надо как следует разобраться, - спокойно сказал Стэффорд. - Вполне с тобой согласен, Клаус, что отказ в помощи человеку, терпящему бедствие, - случай чрезвычайный. Но разреши задать тебе несколько вопросов. Не могло ли случиться так, что Тудор просто не услышал Холидэя?
Я поднялся. Было невмоготу сидеть. Напряженно ждал ответа Баумгартена.
- Я вынужден повторить еще раз, - сказал тот, подчеркнув последние слова, - перед тем как покинуть Венеру, мы тщательно расследовали обстоятельства происшествия…
- Да, Клаус, ты говорил об этом. Меня интересует…
- Говорил и снова скажу. Представители Совета Дубова и я, как врач, провели расследование. Рация у Тудора была включена. Он подробно перечислил все радиоразговоры, которые вел в тот злосчастный день, но утверждал, что не слышал голоса Холидэя. В это поверить невозможно.
- Надвигался очень сильный теплон, - продолжал спрашивать Стэффорд, - не нарушил ли он радиосвязь?
- В тот момент связь была. Это установлено точно. Спустя двенадцать минут после того, как Тудор проехал мимо, призыв Холидэя услышал пролетавший летчик. Он тут же приземлился и взял Холидэя на борт.
- Кстати, Клаус: кем был летчик - примаром или нет?
- Он родился на Земле и, значит, не был примаром. Правда, живет на Венере уже двадцать один земной год. Родители привезли его на Венеру в трехлетнем возрасте.
- Существенное добавление. Итак, летчик, примар на девяносто пять процентов, услышал Холидэя и взял его на борт, а стопроцентный примар Тудор услышал и проехал мимо. Так ты считаешь, Клаус?
- Я в этом убежден!
- А я - нет. Согласиться с твоей версией означало бы признать беспримерное нравственное падение. К счастью, ничего подобного на Венере не произошло.
- Дорогой мой Стэф, - закричал Баумгартен, - отринь от себя благодушие! Я прожил на Венере почти два земных года и знаю обстановку лучше, чем ты. Я не обвиняю примаров в нравственном падении, но - я предостерегаю! Да, да, предостерегаю! Нравственное падение начинается с мелочей. Вначале человек не отвечает на заданный ему вопрос, потом избегает нормального общения, и наконец - не откликается на призыв о помощи. Именно это происходит с примарами! Теперь я спрашиваю: можем ли мы спокойно сидеть и благодушествовать?
- Спокойно сидеть мы, конечно, не станем. Тут уже внесено предложение о том, чтобы направить на Венеру комиссию Совета. Думаю, что оно будет принято. Но я хотел бы довести свою мысль до конца. Тудор утверждает, что не слышал Холидэя. Нельзя ли допустить, что по какой-то причине до примаров стали плохо доходить обращения колонистов, прилетевших с Земли относительно недавно? Ты сам говорил, Клаус, что сложный комплекс венерианского поля…
- Не только сложный, но и мощный комплекс.
- Сложный и мощный, - терпеливо повторил Стэффорд. - Можно допустить, что он действительно оказывает влияние на психику человека. Но это уже иной аспект. Не нравственный, а физиологический. И требует он не апокалипсических предостережений, а тщательного изучения.
"Правильно!" - хотелось крикнуть мне. Но не таков был, по-видимому, Баумгартен, чтобы соглашаться с доводами, противоречащими его убеждениям.
- Так или иначе, - заявил он тоном, не допускающим возражений, - у примаров развиваются черты, несвойственные человеку.
- Лучше определим их как специфические черты. В неожиданностях, с которыми мы можем столкнуться в условиях, резко отличающихся от земных, есть своя закономерность. Человек должен приспосабливать к себе другие планеты, не боясь того, что планеты в какой-то мере будут приспосабливать человека к себе.
- Ты хочешь, чтобы мы… чтобы часть человечества перестала быть людьми? - Глаза Баумгартена готовы были выскочить из орбит.
- Нет, - сказал Стэффорд. - Они приспособятся к новым условиям, что-то, возможно, в них изменится, но они не перестанут быть homo sapiens.
- Что-то! - Баумгартен саркастически усмехнулся. - За этим "что-то" …м-м… душевный мир человека! - выкрикнул он по-немецки. - На Венере жить нельзя! Можно изменить климат планеты, но не ее воздействие на психику человека!
- Послушай, Клаус…
- Равнодушие ко всему, что прямо и непосредственно не касается тебя самого, - что может быть опасней! Подумайте только, что может воспоследовать! Или вы забыли трудную историю человечества? Прогрессируя и усиливаясь из поколения в поколение, это свойство станет источником величайшего зла!
Меня коробило от пафоса Баумгартена, и в то же время я слушал его с жадным, тревожным вниманием. Теперь он патетически потрясал длинными жилистыми руками.
- И кто же, кто - сам Ирвинг Стэффорд, знаток рода человеческого, готов преспокойно санкционировать - да, да, я не подберу другого слова… санкционировать превращение людей в нелюдей!
- Клаус, прошу тебя, успокойся!
- Никогда! Заявляю со всей ответственностью врача - никогда не примирюсь и не успокоюсь. Для того ли самозабвенно трудились поколения врачей, физиологов, химиков, совершенствуя и… м-м… пестуя прекрасный организм человека, чтобы теперь хладнокровно, да, да, хладнокровно и обдуманно обречь его на чудовищный регресс! Одумайтесь, члены Совета!
Баумгартен последний раз потряс руками и неуклюже уселся в кресло. Некоторое время все молчали.
- Клаус, - сказал коренастый человек, который сидел за столом, подперев кулаком массивный подбородок, - ты можешь быть уверен, что члены Совета отнесутся к твоему предостережению внимательно.
Его-то я знал - это был отец Робина, специалист по межзвездной связи Анатолий Греков.
- Да, да, - отозвался Баумгартен, - главное - без спешки. Люди вечно торопятся. Мы не думаем о последствиях! Забываем элементарную осторожность!
- О последствиях надо думать, - сказал Стэффорд после короткого молчания, - но, так или иначе, мы должны исходить из того, что возврат к временам изоляции невозможен. Нам придется побороть в себе страх. Освоение других миров не может быть прекращено. - Стэффорд энергично рубанул ладонью воздух.
Глава третья
Олимпийские игры
Хорош был лес, мягко освещенный утренним солнцем. Я смотрел из окна на зеленую стену и радовался, что удачно выбрал домик на окраине поселка космонавтов. Никогда еще у меня не было такого превосходного жилья - залитого солнцем и лесной тишиной.
Нет лучшей для человеческого жилья планеты, чем Земля. Я вспомнил холодные марсианские пустыни, вспомнил сумрачное, исполосованное молниями небо Венеры…
Что знал я раньше? Мир, простиравшийся вокруг купола моего родного поселка Дубова, - плантации желтых мхов, бешеные вихри, тепловые бури, угрюмые горные цепи на искаженном рефракцией горизонте - этот мир был естественным, привычным. Напротив, призрачной, нереальной казалась земная жизнь, о которой мы, школьники Венеры, знали из учебников и фильмов.
Помню одно из самых ранних впечатлений детства - изумление, вызванное фотокарточкой. Эта фотокарточка, цветная, величиной чуть ли не с окно, висела в комнате моего деда. Дед, молодой и совсем не похожий на себя, каким я его знал, коричневый от загара и мускулистый, стоял в полный рост на носу парусной яхты. Он улыбался. И улыбалась сидевшая на корме яхты молодая красивая женщина - моя бабушка, которую я не помнил совершенно. Я зачарованно разглядывал синюю воду озера. Темно-зеленый лес и домик - белую башенку под красной крышей-конусом - на дальнем берегу, голубое небо с облаками вразброс. Может, именно тогда впервые шевельнулось во мне желание увидеть этот странный мир воочию? Не знаю.
Как одержимый накидывался я на книги. Трудная история человечества развертывала передо мной свои страницы, я поглощал их с жадностью, но безмерно далеко от меня трубили ее беспокойные трубы, слишком чужим казался земной водоворот событий. Более всего волновали меня путешествия. Плавания Колумба и Магеллана, капитана Кука и Беллинсгаузена, затертые льдами нансеновский "Фрам" и седовский "Святой Фока", подвиг Миклухи-Маклая, трагический исход экспедиции Скотта, первые шаги пионеров космоса - вот что владело моим воображением. Дубов - так назывался поселок, в котором я родился, памятник Дубову на плато Пионеров был такой же привычной частицей детства, как палисадник перед домом, как огненные сполохи полярного сияния. Не сразу понял я, чем была Венера для Дубова и его товарищей, первыми из землян ступивших на ее поверхность. "Злая", "бешеная" планета, "планета-чудовище" - странно было читать эти слова: ведь тут был мой дом…
Конечно, я понимал, что люди, сделавшие первые шаги по Венере, ничем не были защищены от бешенства черных теплонов. Надежные купола поселков появились миого позже. Я понимал это, но… Представьте себе снежного человека, о котором много писали в прошлом веке, а нашли только в нынешнем, - представьте, как он сидит у себя дома - в уютной снежной норе на склоне Джомолунгмы - и преспокойно жует корешки какого-нибудь гималайского рододендрона, и тут он видит, как сквозь вьюгу, измученные, обмороженные, полуживые, лезут к вершине первовосходители…
Отец пытался приохотить меня к агротехнике, мать - к метеорологии (это были едва ли не главные области деятельности примаров), но я не испытывал ни малейшего желания возиться с селекцией мхов и запускать радиозонды. Мне было тесно и душно под толстым одеялом венерианской атмосферы, меня ждали звезды, которые я видел только в фильмах и атласах, ждали синие озера Земли, ждало распахнутое настежь пространство.
Настало время - я кончил школу и засобирался в дальнюю дорогу. Мать плакала, отец хмуро помалкивал. Мой друг Рэй Тудор в последний момент смалодушничал - не устоял перед доводами своего отца, решил остаться на Венере. "Здесь тоже много интересной работы, - сказал он мне. - Мы должны продвигаться в ундрелы". "Ну и продвигайся, - ответил я. - Жаль, что ты передумал, Рэй…" Мне и в самом деле было жаль. Вдвоем не так страшно покидать привычный мир. "Может, останешься?" - спросил Рэй по менто-системе. Я покачал головой…
Я улетел на Землю и поступил в Институт космонавигации. Быстро промчались годы учения. "Разве у вас не бывает каникул?" - спросила тогда мать. Наверное, это было дурно - ни разу не провести отпуск дома, на Венере. Но Земля не отпускала меня. Я носился в аэропоездах с континента на континент, забирался то в горы, то в тайгу, мне хотелось вобрать в себя многообразие мира, а более всего - найти то лесное озеро, что было на фотографии у деда.
Я перевидал множество озер, иногда говорил себе - вот оно! Но всякий раз что-нибудь оказывалось не так, полной уверенности не было, и зеленоглазый бес странствий гнал меня все дальше и дальше.
Сказочно прекрасна была Земля.
Иногда я как бы примеривал к себе поступок деда. Он был немногим старше, чем я, когда с первой волной колонистов покинул Землю и обосновался на Венере. В те далекие времена прочно была обжита Луна, полным ходом шло освоение Марса, что же касается Венеры, то она пользовалась скверной репутацией планеты, непригодной для жилья, активно враждебной человеку. Мой дед и другие пионеры не вняли трезвым голосам предостережений. Они высадились близ Северного полюса Венеры и поставили первый купол на плато Пионеров. Программа колонизации была составлена заранее со всей возможной тщательностью, и едва ли не главным ее пунктом была селекция так называемых венерианских мхов. Колонисты проделали изумительную работу: опустили на поверхность планеты облака странных микрорастений, питавшихся атмосферной влагой, и скрестили эту летучую аборигенную растительность с особо жаростойкими сортами земных кустарников. Так появились на плато Пионеров первые плантации желтых мхов.
Земля поддерживала нечеловечески тяжелый труд венерианских пионеров всей своей индустриальной мощью. В полярной области возникла целая промышленная зона - энергоустановки, опытные теплоотводные башни, предназначенные для отвода внутреннего, подоблачного тепла вертикальными потоками в верхние слои атмосферы. Впоследствии, когда селекционеры стали выращивать на плантациях венерианские дыни в масштабах, превзошедших внутреннее потребление, были построены фабрики пищеконцентратов. Теперь Венера не только потребляла, но и посылала на Землю плоды трудов своих колонистов.
Я пытался представить себя на месте деда, променявшего зеленые леса и озера Земли на раскаленную каменную пустыню, иссушенную адским дыханием черных теплонов. Прекрасное голубое небо - на вечно клубящиеся угрюмые тучи,.. на жизнь в скафандре.. Не знаю, решился бы я на такой шаг…
Да, я был по рождению примаром. Примаром второго поколения. Но нити, связывавшие меня с Венерой, были теперь разорваны навсегда. Моя переписка с родителями почти заглохла - лишь по праздникам мы обменивались поздравительными радиограммами. Конечно, я мог бы попросить Самарина, начальника космофлота, перевести меня на линию Луна-Венера. Но этого-то мне и не хотелось. В печати и по радио продолжали много говорить и спорить о примарах, об их обособлении, о каких-то сдвигах в психике. Я прислушивался к этим спорам не то чтобы со страхом, но с холодком жути. В голову приходили тревожные мысли, невольно я начинал отыскивать в себе примарские черты…
Тудор не услышал призыва о помощи или услышал, но не помог, - но я-то тут при чем?
Хватит, хватит! Не хочу больше думать об этом…
Хорошо на Земле: нормальная комната с окнами. Не то что крохотная каморка на Луне. Ну и теснотища там, в Селеногорске!
Я погладил оконное стекло. Потом как бы увидел себя со стороны и поспешно убрал с лица улыбку, потому что чувствовал, что она тупая-претупая. Во всяком случае, не к лицу межпланетному волку.
"Бен-бо!" - вспомнилось мне почему-то. Я знал, где тут начальное звено ассоциации, но углубляться в это не хотелось. Просто я сказал себе: "Бен-бо! Почти два года ты мотаешься на линии Земля-Луна. Вот так межпланетный волк! Туда-сюда, туда-сюда - как маятник гравиметра. Бен-бо! Ты добьешься перевода на линию Луна - Юпитер или уйдешь из космофлота. Ведь взяли Антонио вторым пилотом на линию к Марсу…"
Но я знал, что все это ох как не просто! Пилотов с каждым годом становится больше, а линий больше не становится.
Даже наоборот: закрыт один из рейсов к Венере, а ежегодный облет Плутона заменен полетом раз в два года. Остальное там делают автоматы.
Дальние линии, дальние линии…
…Плещутся о берег, очерченный Плутоном,
Звездные моря…
Я опять погладил стекло и только тут вспомнил, что могу открыть окно. Вот что значит отвыкнуть от земного уюта!
Вместе с лесной свежестью в распахнутое окно влетела далекая песня.
Пять дней праздников на Земле! Отосплюсь. Всласть почитаю.
Я подошел было к коробке инфора, чтобы узнать код ближайшей библиотеки и заказать себе книг, но тут загудел видеофонный вызов.
Робин подмигнул мне с круглого экранчика:
- С земным утром, Улисс. С праздником.
- С праздником, Робин. Когда ты успел наесть такие щеки?
- Просто опух со сна. Поехали на Олимпийские?
- Нет, - сказал я.
- Зря. А что будешь делать?
- Читать.
- Зря, - повторил он. - Твой могучий интеллект не пострадает, если два-три дня не почитаешь.
- Что ты понимаешь в интеллектах? - сказал я. - Поезжай и прими участие. Может, лавровый венок заработаешь.
Где-то здесь, в лесу, вспомнил я, должно быть озеро. Нет, не то, что на дедовской фотографии, но тоже хорошее. Пойти, что ли, поискать его - и весь день в воде, в пахучих травах, в колыхании света и тени… А ночью - костер, прохлада, далекие звезды, звезды, звезды…
Набрать книг, еды - и пять дней блаженной тишины и одиночества…
В следующий миг я схватил видеофон и набрал код Робина.
- Ты еще не ушел? - Я перевел дух. - Я еду с тобой.
- Вот и прекрасно! - Робин пристально смотрел на меня. - Что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось. Встретимся через полчаса у станции, ладно?
Ничего не случилось. Решительно ничего. Пилот линии Земля-Луна желал провести праздник Мира, как все. Желал принять участие в Олимпийских играх и веселиться вовсю, как все люди.
Мы встретились с Робином у станции трансленты. Сразу перескочили с промежуточной полосы на среднюю, быструю, и понеслись мимо лесного приволья, мимо мачт инфор-глобус-системы, мимо домиков из гридолита, так умело подделывающего фактуру древесного ствола и шершавого гранита.
Робин принялся расхваливать своего мажордома - это старинное словцо, обозначающее домашний автомат, недавно вошло в интерлинг.
- Настроился на сверхзаботу, - говорил Робин, посмеиваясь. - Непременно хотел мне всучить дождевик и шляпу.
- А мне ленивый попался, - сказал я. - По-моему, он беспробудно спит.
- Ты просто его не включил.
- Может быть.