В следующем павильоне были выставлены полотна, писанные в новомодной полисимфонической манере. Мне понравилось одно из них - "Шторм на Адриатике". От полотна отчетливо исходил запах морской свежести, я слышал посвист штормового ветра, шум волн - это было здорово!
Забормотал динамик. Я поморщился - он мешал слушать картину. Андра схватила меня за руку:
- Улисс, сейчас будет выступать Селестен. Ну оторвись же от картины!
- Кто это - Селестен?
- Нет, ты действительно человек с Луны! У вас что, нет там визора?
- У нас есть все, что нужно для счастья. Но визор я не смотрю. Ладно, давай своего Селестена.
Он оказался дородным и - мне пришло на память старое русское слово - холеным человеком с черной бородкой клинышком и подвижными белыми руками. Зрители так и валили со всех сторон в открытый амфитеатр, а Селестен стоял на помосте и благосклонно улыбался с видом человека, хорошо понимающего интерес к собственной персоне.
Он заговорил. Вначале я слушал невнимательно - мне хотелось додумать ту мысль, о целесообразности. Но потом Селестен меня увлек.
- …Прекрасны и гармоничны, не так ли? Но давайте вспомним, какими мы были…
Селестен подошел к стеклянному кубу и что-то тронул под ним. В кубе замерцало, задрожало, сгустилось, и вот возникло изображение сутулого, обросшего шерстью существа в полный рост. Низкий лоб, мощные надбровные дуги, длинные руки - словом, типичный неандерталец.
- Что дала нам эволюция? - продолжал Селестен. - Таз для прямого хождения, ступню, приспособленную к бегу, ключично-акромиальное устройство, позволяющее отводить руку вбок от туловища. - Взмах белой руки, и вокруг неандертальца возник светящийся контур тела современного человека. - На это пошел миллион лет. Миллион лет от неандертальца до кроманьонского человека! Что дали последующие двадцать тысяч лет? Изменения ничтожны. Наш скелет почти неотличим от скелета кроманьонца. Примерно тот же объем мозга, та же способность к хранению информации.
Неандерталец исчез, выросло изображение человека совершенных пропорций. Фигура стала прозрачной, были видны мерное биение сердца, красные токи крови, взлеты и опадания легких.
- Мы прекрасны, мы гармоничны! - воскликнул Селестен. - Но верно ли то, что человеческое тело - предел совершенства? Так ли безупречен неторопливый ход эволюции? Любой зверь нашего веса сильнее нас, лошадь быстрее, собака телепатичнее, летучая мышь в тысячи раз лучше разбирается в окружающих полях. Мы можем существовать в весьма узком диапазоне температур и давлений, наши желудки не переносят малейших изменений химизма привычной пищи. И вот я спрашиваю: есть ли у нас основания быть самодовольными? Обратимся к истории. Как только древний человек сумел сделать твердое острое лезвие, он прежде всего соскоблил с лица ненужные волосы…
Тут по амфитеатру прокатился смех. Селестен потрогал свою бородку и тоже усмехнулся.
- Видите, как мы непоследовательны, - сказал он. - Так вот, уже древний человек, пусть еще бессознательно, пытался исправить, улучшить данное природой. А теперь вспомним, о чем мечтала античная Греция…
Фигура в стеклянном кубе расплылась, раздвоилась, под человеческим торсом возникли очертания лошадиного туловища.
- Греки создали миф о мудром кентавре Хироне, воспитателе Ахилла. Смотрите, как удобно размещены в его торсе мощные легкие и сильное многокамерное сердце, на которое не давит снизу переполненный пищеварительный аппарат - он занял более естественное положение в горизонтальной части туловища. В образе кентавра античные мечтатели объединили прекраснейшие создания природы - человека и коня. Гармонию их тел прославили лучшие ваятели древности…
- Ты предлагаешь нам обзавестись копытами? - раздался чей-то насмешливый выкрик.
- Нам неплохо и на двух ногах!
- Не мешайте Селестену!
Селестен оглядел амфитеатр со снисходительной улыбкой.
- Я не призываю вас превратиться в кентавров и бездумно скакать по зеленым лугам. Моя задача - пробудить свободное воображение, обратить вашу мысль на необходимость совершенствования самих себя, на поиски новых биологических форм, ибо наше тело ограничено в своих возможностях по сравнению с мощью разума. Эту ограниченность понимали наши предки. Вот еще одно создание народной фантазии, пленительный образ старой русской сказки.
Куб наполнился аквамариновым зыбким свечением, сквозь сине-зеленый свет обозначилась женская фигура. Прояснилась. Ноги ее слились, превратились в рыбий хвост…
- Русалка, - сказал Селестен. - Какая прекрасная мечта - жить в воде, в среде, в которой тело невесомо и движение не ограничено по высоте… Человечество долго шло по неверному пути, создавая искусственных людей. Все помнят, чем закончилось увлечение роботами. Но было бы совсем неплохо нам, людям, перенять у роботов их сильные черты. Наша власть над неживой материей колоссальна. Так почему же мы так робки, так консервативны, когда заходит речь о разумной модификации человека?..
… - Понравился тебе Селестен? - спросила Андра, когда мы вышли из павильона.
- Красноречивый дядя, - сказал я. - Их называют антромодифистами, да? Что-то я про них читал.
- Он прав - надо совершенствоваться. Надо искать новые, целесообразные формы.
- Ну конечно, - сказал я. - Тебе так была бы к лицу еще пара ножек. Или русалочий хвостик. - Я показал рукой, как колышется воображаемый хвост.
- Я вижу, ты полностью утешился. До свиданья, Улисс. Я пошла.
- Постой! Дай мне номер твоего видеофона. Ведь завтра тоже праздник.
Глава четвертая
Феликс
Наш грузовик разогнался, включилась искусственная тяжесть, и мы с Робином покойно сидели в своих креслах - я в левом, он в правом.
Робин уже спал. Никак не отоспится после праздников. Подножка кресла, подчиняясь баростабилизатору кровяного давления, плавно водила его ноги вверх-вниз.
Привык я уже, что по правую руку сидит Робин. Никого другого не хотел бы я видеть в кресле второго пилота. Но не век же сидеть Робину в этом кресле. Я знал, что недавно ему предложили перейти на линию Луна - Марс. Тут и думать было нечего, но Робин, вместо того чтобы сразу согласиться, тянул с ответом. Тоже со странностями человек.
Мы хорошо провели праздники. Не без труда мне удалось убедить Андру, что подруги как-нибудь обойдутся без ее общества. Рассуждает, как взрослый человек, но, в сущности, девчонка. Храбрая - и пугливая. Русалочка. Так я ее называл, а она сердилась.
Я вспоминал ее оживленное лицо в отблесках карнавальных огней. "Смотри, смотри! Ну посмотри на этого клоуна - какой уморительный!" Она хохотала так безудержно, что и я смеялся, хотя клоун, в общем-то, был обыкновенный. Потом она вдруг тащила меня к книжным стендам, горячо убеждала в пользе интонационной цветотипии. Я пробовал читать тексты с буквами разного цвета и значками для передачи интонации - получалось скверно. Андра ругала негибкость моих модуляций, а заодно и консерватизм моего мышления. Я улыбался, а она сердилась. Мне, заявила она, недоступны красота и выразительность интерлинга.
Она водила пальчиком по моему значку и выпаливала старую детскую считалку: "Ну-ка, храбрый космолетчик, привези Луны кусочек. Не хочу я на Луну, я вам Солнце привезу".
Пилоты старшего поколения редко носят свои значки - их знают и так. А я, должно быть, тщеславен: ношу значок. Пусть все видят: идет космолетчик…
Правда, в полете тщеславие слетает с меня, как теплоотводная смазка с ракеты. Ведь теперь нет рядом пилотанаставника, я командир и отвечаю за корабль, пассажиров и груз. Смешно, конечно, но иногда мне лезут в голову всякие страхи: а вдруг не сработает поле метеоритной защиты… вдруг расстроится фокусировка и ионный поток начнет разъедать ускоряющие электроды…
Но корабль послушен, автоматы точно и безотказно выполняют программу, и я успокаиваюсь. Я смотрю на звездное небо и отыскиваю свою звезду - Арктур. Я дружески подмигиваю ему и тихонько шепчу: "Паси, паси своего вола…" И вот уже мне чудится, что это не обычный грузовик линии Земля-Луна и за моей спиной не три тысячи тонн продуктов и оборудования для Селеногорска, а огромный звездный корабль, что я лечу с субсветовой скоростью к далекой звезде, и мои спутники спят в анабиозных ваннах - ведь нам лететь добрых полвека…
Кто-то за дверью подергал ручку. Что еще за новости! Там ясно написано: "Вход в рубку не для пассажиров".
Сегодня пассажиров на борту немного - семеро. Самые нетерпеливые, не пожелавшие дожидаться пассажирского корабля, который стартует через несколько часов. Два астрофизика, инженер по бурильным автоматам, две женщины-врача и художник. И еще - Феликс Эрдман, тот самый специалист по хроноквантовой физике, которого, как говорит Робин, понимают не более десяти человек во всей Солнечной системе.
Опять постучали. Может, что случилось? Я нажал кнопку двери.
Вошел Феликс Эрдман. Он придерживался за поручни, будто корабль качало, - не привык, видно, к искусственной тяжести.
- В чем дело? - спросил я не очень приветливо. Он выглядел ненамного старше меня, и я не знал, следует ли употреблять обращение "старший".
- Нельзя ли воспользоваться вашим вычислителем? - сказал Феликс.
Он смотрел на меня, но, право, казалось, будто он видит совсем не то, на что смотрит.
Я не успел ответить, я только подумал, что это не полагается…
- Жаль, - сказал он и повернулся к двери.
- Погоди, Феликс, - сказал проснувшийся Робин. - Вычислитель свободен. Нам не жалко, правда, Улисс?
- Конечно, - проворчал я. Не люблю, когда запросто читают то, что у тебя в голове!
- Садись, Феликс. - Робин выдвинул кронштейн с третьим креслом. - Вот вводная клавиатура, вот вспомогательная панель для составления алгоритмов. Садись, считай.
Феликс сел и запустил пальцы в свою гриву, пальцы скрылись целиком. В старых хрестоматиях для детского чтения я видывал рисунки - украинские хаты с соломенной крышей. Вот такая крыша была у него на голове. О существовании парикмахерских-автоматов этот человек, безусловно, не подозревал. Уставился в окошко дешифратора, будто там откроется ему великая истина, и молчит. Хотел бы я знать, о чем думает такой теоретик.
- На лунную обсерваторию, Феликс? - спросил Робин.
Тот не ответил. Теперь он щелкал клавишами, вводя задачу. Наверное, он привык, чтобы на него работал целый вычислительный центр, и наша считалка слишком примитивна. Я послал Робину менто: "Не мешай ему".
Робин, кажется, не понял, а Феликс сказал, не отрываясь от вычислителя:
- Нет, ничего. Вы не мешаете. - И добавил: - Я лечу на станцию транскосмической связи.
- Если ты собираешься присутствовать на сеансе связи, - сказал Робин, - то ты малость поторопился. До сеанса еще двадцать с чем-то суток.
Звезда Эпсилон Эридана издавна была под наблюдением земных астрономов. "Прослушивали" ее не напрасно. Лет восемьдесят назад были приняты сигналы с одной из планет ее системы - Сапиены, Разумной, как ее тогда же назвали. Мы с детства свыклись с мыслью, что существует транскосмическая связь, что мы не одни в Галактике, для нас это вполне естественно. Но я знаю из учебников и фильмов, какой гигантской сенсацией было установление межзвездной связи тогда, много лет назад. Одиннадцать лет прохождения сигнала туда и столько же обратно. Накопилась кое-какая научно-техническая информация, нащупывался код для более широкого обмена, но пока мы знали слишком мало о разумных обитателях Сапиены, так же как и они о нас. Мы были примерно на одинаковом уровне развития - так предполагали ученые.
Вот если бы полететь к ним… Но одиннадцать световых лет - пустяк для радиосвязи - для корабля превращаются в миллиарды мегаметров…
Вся планета знала, когда состоится очередной сеанс связи. К нему готовились, о нем писали в газетах и говорили по визору.
- Двадцать трое суток, - подтвердил Феликс.
- Вот я и говорю: поторопился ты. Или есть еще дела на Луне?
Феликс мельком посмотрел на Робина своим странным - будто издалека - взглядом.
- Видишь ли, - сказал он, - прием с Сапиены начнется завтра.
- Как же так? - удивился Робин. - Ты сам говоришь, что через двадцать трое суток.
Феликс не ответил. Он вытянул из пультового рулона с полметра пленки, достал карандаш и принялся не то писать, не то рисовать. Им, теоретикам, не нужно специального оборудования. Была бы вычислительная машина, карандаш и бумага. Принципы - вот что они ищут. А уж если они пожелают провести эксперимент, то подавай им всю Галактику, иначе они не могут…
Робин был не из тех, от кого можно отделаться молчанием.
- Мой дед, - сказал он, - безвылазно сидит на станции связи. Уж он-то разбирается в сапиенских делах. И если ты скажешь ему, что сеанс состоится завтра…
- Я слышал твой вопрос, - перебил его Феликс. - Вот я набрасываю график, чтобы тебе было понятно. Видишь эти точки? Это предыдущие сеансы. Легко заметить нарастающую закономерность сдвига в квази-одновременности при разных системах отсчета. И если кривую, построенную на этих точках, экстраполировать по уравнению Платонова…
Он продолжал говорить, но дальше мы уже ничего не понимали. Мы знали только, что споры среди математиков по поводу гипотетического уравнения Платонова не утихают и по сей день, а Феликс, как видно, брал это уравнение в качестве отправной точки и шел дальше, в такие дебри чистой абстракции, где переворачивались все обычные представления о четырехмерном многообразии времени-пространства.
Вдруг он умолк. Наверное, спохватился, что мы его не понимаем. Или просто забыл о нас. Он продолжал набрасывать уравнения, понятные только ему самому, а потом надолго задумался, запустив пальцы в волосы.
"Надо поесть", - дошло до меня менто Робина. Я кивнул, и он вытащил из холодильника три общебелковых брикета, развернул прозрачные обертки. Один протянул Феликсу.
- Ты, наверное, голодный, - сказал Робин. - Возьми, поешь.
Феликс, не глядя, взял брикет и сунул бы в рот, если б Робин не перехватил его руку.
- Вот густиватор, - сказал он. - А это вкусовой код. Что ты хочешь на обед, какой вкус?
- Не знаю, - сказал Феликс.
Входя в режим торможения, я включил экран прямого обзора. Под нами беспорядочно громоздились горы лунного Кавказа. Они росли, быстро приближались, потом ушли вбок. Вот решетчатые антенны узла транскосмической связи. Мачта противометеоритной службы. Наружные шлюзовые камеры лунной базы. Сам Селеногорск сверху не виден - он в толще горного массива. Дорога, сбегающая со склона на равнину Моря Ясности. Дорога разветвляется. Космодром. Спекшийся от плазмы лунный шлак.
В динамике запищал вызов диспетчера. "Командир Дружинин, разрешаю посадку на три - пятьдесят семь". Очень мило, большое спасибо. Как будто я бы сумел воздержаться от посадки, если бы не получил разрешения!
Я перевел двигатели на дезактивизацию. Вручную. Если бы я забыл это сделать, то автопилот все равно провел бы программу. Все дублировано, случайности исключены. Сел я хорошо, на нулевой скорости. Толчок. Тишина. Мы на Луне.
На Луне как на Луне.
Но Феликс прилетел сюда впервые, и для него все было новым: шлюз корабля, шлюз вездехода, шлюз вестибюля базы, санпропускник. Потом - коридоры Селеногорска. Город коридоров. Их все время расширяют, удлиняют, разветвляют. Комбайн-скалорез на Луне главная машина. Жители Селеногорска - селениты - пели про самих себя:
Селенит - подлунный крот.
Селенит долбит и бьет,
Скалы рубит, сверлит, бьет,
Под горою ход ведет.
Робин вызвался проводить Феликса на узел связи. Новичку в этих коридорах ничего не стоит заблудиться, особенно если он будет читать надписи на поворотах. На Луне полно шутников, и никогда нет уверенности, что, скажем, надпись "Прямо - только на четвереньках" сделана всерьез, а не для смеха.
Я пошел сдавать груз. Интересно, что на Луне, самой старой из освоенных планет, процветает эта штука, с которой так долго и героически боролись на Земле, - бюрократизм. "Оформлять" доставленный груз и принимать на борт новый - все это здесь не просто. Каждый начальник старается "протолкнуть" груз для своей службы, и вечно они спорят, и все это, конечно, с насмешечками. Пока лунные начальники препирались в диспетчерской, а я посмеивался, сидя в уголке, пришел рейсовый с Марса. В диспетчерскую ввалился его экипаж, самоуверенные и громкоголосые пилоты, а громче всех, конечно, разговаривал второй пилот - наш старый друг и одноклассник Антонио.
Он подсел ко мне и принялся выкладывать свежие марсианские анекдоты и сам хохотал, хватаясь за голову. Потом вдруг согнал смех с ярких полных губ. Лицо его стало озабоченным. Пристально глядя на меня яркими черными глазами, потребовал совета. У него на Марсе девушка, молодой врач Дагни Хансен - так ее зовут, и это такая красавица, каких в Солнечной системе больше нет и никогда не было раньше. Антонио начал описывать ее достоинства, и я сказал:
- Если тебе нужен мой совет, то возьми и женись на Дагни Хансен.
- Спасибо! - закричал Антонио. - Какой прекрасный совет! Какой неожиданный! - Он фыркнул. - К твоему сведению, мы уже два месяца, как поженились.
- Так чего же ты от меня хочешь? - удивился я.
- Видишь ли, мы будем видеться с Дагни очень редко. А потом меня и вовсе могут перевести на другую линию. Вот в чем беда, понятно?
- Понятно. Никто тебя не неволит, Антонио. Уйди из космофлота, поселись на Марсе со своей Дагни, и дело с концом.
- Прекрасный ты советчик! - Антонио смерил меня презрительным взглядом. - Что я буду делать на Марсе? Перегонять драгоценный кислород на углекислоту? И как это я уйду из космофлота, глупое ты существо? Уж лучше помалкивай.
Он пошел к диспетчерским столам, но тут же вернулся ко мне.
- Слушай, мне еще перед рейсом предложили в управлении знаешь что? Начальником службы полетов на "Элефантину". Что скажешь?
"Элефантина" была крупнейшей орбитальной станцией, городом-спутником - туда доставлялись секции межпланетных кораблей, и там они монтировались. Ведать полетами грузовиков и буксиров - не захватывающее счастье.
- Что же ты молчишь? - сказал Антонио. - Трубицын потребовал в управлении, чтобы ему подобрали молодого, энергичного парня. Я молодой, верно? И энергичный, а? И я бы забрал Дагни на "Элефантину", врачи ведь нужны и там. Ну, чего ты молчишь, Улисс?
- Тебе же не нравятся мои советы, - сказал я. - Посоветуйся лучше с Робином.
- И то верно. - Антонио ринулся к диспетчерам и с ходу ввязался в спор.
Наконец я сдал груз и спросил, когда очередной рейс.
- Послезавтра, - сказал усталый диспетчер. - Повезешь Стэффорда.
- Стэффорда? - переспросил я. - Постой, разве он…
- Исчезни, Улисс. Тебе ясно сказано: послезавтра прилетит с Венеры Стэффорд, и ты повезешь его на шарик. Ступай и не морочь людям голову.
Я побежал на узел связи, чтобы сообщить Робину потрясающую новость. Возвращается Стэффорд со своей комиссией!
Мне навстречу по коридору, вся облитая зеленоватым светом плафонов, шла Ксения. Руки в карманах брюк, невысокая фигура обтянута черным биклоном, белокурые волосы выбились из-под шапочки с козырьком.
- Знаю, что ты прилетел, Улисс. - Она, улыбаясь, смотрела на меня. - Что случилось?