- Возвращается Стэффорд, - сказал я.
- Стэффорд? А, он работал на Венере… Как ты провел праздники?
- Хорошо. А ты?
- Чудесно. Я сделала миллион анализов.
- Ну да…- Мне стало немного неудобно за свою праздность, в то время как она напряженно работала. Никто в лунной обсерватории не управлялся лучше нее со спектральными анализами.
- Галактики в заговоре против меня, - сказала Ксения. - Как только приближается праздник, их излучение становится интенсивнее. Зайди, если хочешь, Улисс.
- Зайду, - сказал я.
Узел транскосмической связи - можно сказать, вотчина семьи Грековых. Дед Робина, Иван Александрович Греков, был здесь - тогда еще студентом-практикантом, - когда были приняты первые сигналы с Сапиены. Много десятилетий он бессменно руководил узлом. Да и теперь старейшина межзвездных связистов частенько наведывался на Луну, даром что ему было без малого сто лет. И хотя узлом теперь ведал Анатолий Греков, отец Робина, фактически им продолжал руководить Дед. Так его и называли селениты - Дед.
Из-за двери доносились голоса. Я постучал - никто не ответил. Табло "Не входить. Идет сеанс" не горело, и я вошел в комнату, примыкавшую к аппаратной узла связи. Мои шаги тонули в сером губчатом ковре, никто не обратил на меня внимания. Только Робин подмигнул мне. Он сидел в кресле под огромными часами с секундной стрелкой во всю стену и любезничал с девушкой-лаборанткой.
А за столом сидели предки Робина и старший оператор, сверхсерьезный молодой человек. Феликс стоял по другую сторону стола, как студент перед грозным синклитом экзаменаторов, и тихо доказывал свою правоту. Говорил он по-русски, потому что Дед не признавал интерлинга.
Дед сидел насупясь, занавесив глаза седыми бровями; топорщились седые усы, в глубоких складках у рта змеилось сомнение. На голове у Деда была древняя академическая шапочка, которая, как уверяли лунные шутники, приросла к нему навечно.
Я прислушался.
Феликс, насколько я понял, говорил примерно то же, что в рубке корабля, - о сдвиге квази-одновременности, уравнении Платонова и о своей экстраполяции. Он зашарил по карманам куртки, стал вытаскивать пленки, таблицы, простые карандаши и тепловые многоцветки, недоеденный брикет. Наконец он извлек смятый листок логарифмической бумаги с каким-то графиком.
- Вот, - сказал он. - Здесь шкала времени, фактические точки и та, которую я получил.
Грековы склонились над листком.
- Я основывался на вашей инфоркарте из последнего "Астрономического вестника", Иван Александрович, - сказал Феликс. - Там, если помните, дан подробный график всех сеансов связи…
- Моя статья, молодой человек, - веско сказал Дед, - не может служить основанием для подобных экзерсисов.
- Что? - Феликс посмотрел на него своим странным взглядом издалека. - Ах да, экзерсисы… У вас в инфоркарте сказано, что вторая передача с Сапиены дошла до нас на три и две десятых метрической секунды раньше расчетного времени…
- К вашему сведению, молодой человек: для одиннадцати лет прохождения сигнала три метрических секунды выпадают из допусков на точность совпадения земного и сапиенского календарей.
- Возможно, - согласился Феликс. - Но следующая передача пришла еще быстрее. Вот ее номер и величина опережения. И дальше - по нарастающей. Последняя передача пришла на два часа раньше расчетного времени. Здесь закономерность… Вот номер передачи, отправленной вами двадцать два года назад: "восемнадцать тридцать девять". Ответ на нее придет завтра. С опережением на двадцать с лишним суток.
Дед откинулся на спинку кресла, его сухонькие руки с коричневыми стариковскими пятнами лежали на столе.
- Чепуха, - сказал он.
Я оглянулся на Робина, он усмехнулся и подмигнул мне.
Теперь заговорил отец Робина, Анатолий Греков:
- Видишь ли, Феликс, нам удалось договориться с Сапиеной относительно времени подготовки ответной информации. Это время не может превысить двенадцати суток по нашему счету. Даже если на Сапиене мгновенно расшифровали нашу передачу и мгновенно составили и закодировали ответ, если бы даже они не затратили на это ни одной секунды, то и тогда опережение не может быть более двенадцати суток. Твоя экстраполяция некорректна.
Феликс сунул свой график в карман.
- И все-таки, - тихо сказал он, - ответ на "восемнадцать тридцать девять" придет завтра.
Дед поднялся, уперся кулаками в стол.
- Я знавал покойного Петра Николаевича Платонова, - объявил он. - Прекрасный был математик. Но с заскоками. Его уравнение, на которое вы тут ссылались, - заскок. Оно не удовлетворяет элементарным требованиям логики.
- Но Платонов предложил принципиально новую систему отсчета, - сказал Феликс с какой-то затаенной тоской в голосе. - Почему никто не хочет это понять?
- Потому что, молодой человек, его система противоречит факту зависимости "время-пространство".
- Нет. Это противоречие кажущееся.
Дед грозно засопел. Анатолий Греков сказал поспешно:
- Ты устроился с ночлегом, Феликс? Мальчики тебе помогут. У нас тут тесновато… Постой! - окликнул он Феликса, направившегося к двери. - Забери свои карандаши. И этот… брикет.
Глава пятая
Сапиена нарушает график
Столовая в Селеногорске называется "У Герасима". Это потому, что робота, обслуживающего столовую, зовут Герасим. Робот он хороший, расторопный. Принеся поднос с едой, он говорит приятным низким голосом; "Кушать подано". Унося посуду, заявляет совсем другим тоном: "Поел - уступи место товарищу".
Феликс наотрез отказался от ужина, и мы с Робином пошли к Герасиму без него. Как всегда, в столовой стоял веселый гомон. За шахматными столиками сражались участники восемьсот какого-то лунного чемпионата - тут стоит закончиться одному чемпионату, как начинается следующий. Антонио, конечно, торчал у магнитолы, он жаждал музыки и спорил с шахматистами, которые музыки не жаждали.
На нас накинулись с вопросами - что нового на шарике? Они все прекрасно знали, визор и радио здесь почти не выключаются, но все равно - на прилетавших с Земли было принято накидываться.
Робин изобразил, как я пел на Олимпийских играх, и я сам чуть не подавился супом от смеха. Робин здорово умеет копировать.
Потом я рассказал о лекции Селестена.
- А что, ребятки, в этом есть смысл, - сказал кудрявый селенолог Макги. - Без копыт я, в общем-то, обойдусь, а вот от третьей руки не отказался бы.
Тут, конечно, начался спор.
- Глупости, Мак, - прогудел астрофизик Каневский. - Зачем тебе третья? Научись вначале двумя руками управляться.
- А то я не умею!
- Не умеешь. Вот если ты, к примеру, научишься писать одновременно обеими руками разные тексты, - тогда, пожалуйста. Требуй себе третью.
- Зачем мне это - два текста одновременно?
- Экономия времени. Одной рукой кодируешь информацию о селеногенных породах, другой - отстукиваешь письмо к своей Мэри. Плохо?
- Да при чем тут руки? - закричал Антонио. - Для такой работы надо два мозга иметь в черепной коробке.
- Одного достаточно. Тренировать нужно мозг, вот что. Организм человека еще не исчерпал своих возможностей. Модификации ни к чему.
- Не представляю, - сказала Ксения своим медленным контральто, - человек с тремя руками! Уродство какое-то. Осьминог. Ужасные вы все рационалисты, никто даже не подумал об эстетическом идеале.
- Правильно, Ксения! - закричал Антонио. - Природа создала человека прекрасным. В человеке все тончайше выверено, целесообразно…
Я не выдержал, прервал его пылкое излияние:
- Ну и что? Прекрасно, потому что привычно. А сделай человечество трехруким - и следующее поколение будет поражаться: какими безобразными инвалидами были раньше люди, подумать только - с двумя руками! Эстетический идеал - дело привычки.
- Да нет необходимости, понимаешь ты это? - Антонио сунул ладонь мне под нос. - Никакой необходимости приклеивать или там вживлять третью руку!
- Далась вам третья рука, - сказал я. - Мне она тоже не нужна. А представьте себе, как Маку надоело таскаться по Луне в скафандре. Надоело ведь, Мак?
- Ну, дальше что? - осведомился Мак. Наверно, он ожидал подвоха.
- И вот ему говорят: милый Мак, мы тебя малость переделаем. Будет у тебя в легких дополнительная емкость. Заполнишь ее воздухом, и ступай себе, можешь весь рабочий день лазать по горам без скафандра…
- И шкура, непробиваемая для метеоритов, - в тон мне заметил Робин.
- Пускай так. Или возьмите… ну, хоть Венеру. Приспособить дыхательный аппарат человека к тамошней атмосфере, к давлению…
- Не ново, Улисс, - сказал Каневский. - Стэффорд уже предлагал что-то в этом роде.
- Стэффорд говорил о длительной и естественной адаптации человеческого организма к инопланетным условиям. Я имею в виду искусственное приспособление.
- И этим искусственно переделанным людям ты закроешь дорогу домой, на Землю, - сказал Каневский. - Им придется таскать скафандр на Земле.
- Да нет же… - Это мне в голову не приходило. - Ну, не знаю, я не биолог… Только мне кажется, что, если поселенцы хорошо приспособлены к планете, им может и не захотеться домой. Там их дом и будет…
- Поел - уступи место товарищу, - прогремело у меня над ухом.
- Что? - Я не сразу понял, что это Герасим, и вызвал взрыв смеха. - Хоть бы вы чему другому его научили! - сказал я с досадой и встал из-за стола. - Тоже кибернетики! Фантазия дальше еды не идет.
Я подсел к Ксении на диван.
Спор продолжался. Теперь говорили о роботах. Вот кого следовало отправлять осваивать Венеру - им и меркурианское пекло нипочем, и сверхморозы Плутона… Не зря ли андроидов перебили?.. Мне расхотелось спорить. Чудный выход из положения - посылать роботов. А человечеству что прикажете делать? Отдавливать друг другу ноги в тесноте? Да и вообще…
- Потанцуем? - спросила Ксения.
Антонио все-таки включил музыку, несмотря на протесты шахматистов.
- Не хочется, - сказал я.
Она испытующе смотрела на меня.
- Что-то в тебе появилось новое, Улисс.
- А именно?
- Не знаю. - Она поднялась. - Что-то угрюмое. Робин, идем танцевать.
Робин, этот дамский угодник, конечно, пошел.
В столовой появился Дед. Странно все-таки выглядела здесь его академическая шапочка. Он принялся за еду, благодушно поглядывая на селенитов. Вид у него был такой, словно он сейчас скажет насчет "племени младого, незнакомого" или что-нибудь в этом роде.
- Иван Александрович, - обратился к нему Каневский, перейдя с интерлинга на русский, - мы тут об андроидах заспорили. Понимаю, конечно, что людям было с ними хлопотно и… неуютно, что ли, но разве нельзя было найти другой выход?
- Можно было, - сказал Дед.
- В конце концов, не было случая, чтобы андроид нанес человеку вред, ведь так?
- И никак иначе, - подтвердил Дед. - Наоборот, они были очень заботливы.
- Значит, - прогудел Каневский, - можно было обойтись без их уничтожения. Если бы андроидов послали осваивать Венеру…
- Послали? - переспросил Дед, иронически щурясь. - Любопытно, как вы это себе представляете, Каневский?
- Ну, обыкновенно… кинуть клич, объяснить положение… Вы сами сказали, Иван Александрович, что можно было найти другой выход.
- Конечно: превратиться в жирных, ленивых выродков. Чему вас только в школе учили, голубчик? Или кинороботомахия не входит в программу обучения?
- Входит, мы знаем факты. Разумные существа всегда могут договориться друг с другом - этому нас тоже учили. Жестокость не может быть альтернативой разуму…
- Вас учили хорошо. - Дед насупился. Его седые усы воинственно топорщились. - Выключи музыку, Михаил.
Он не признавал имени "Робин" и всегда называл его родительским именем. Робин выключил магнитолу и негромко сказал:
- Повело…
Он не раз слушал рассказы Деда, а мне еще не доводилось. Я пересел поближе к Деду и приготовился слушать.
РАССКАЗ О ВОЙНЕ СОБАК И РОБОТОВ
Так уж устроены люди - они всегда забегают вперед, не думая о последствиях.
Первые прямопрограммные роботы были туповаты, но удобны - вроде нашего Герасима. Удобны - не то слово. Роботы узкой специализации были благом для человечества. Все эти деловитые и неутомимые копатели, укладчики стройблоков, уборщики, мойщики, няньки наконец. Они преобразили быт, высвободили гигантский резерв времени для творческой работы. Остановиться бы на этом уровне роботехники, но людям останавливаться несвойственно. Существует, кроме того, и объективная закономерность: производительные силы всегда опережают развитие производственных отношений, и регулировать бурный рост этих сил в глобальном масштабе стало возможным сравнительно недавно. А тогда существовали еще государственные границы, и, хотя Договор о всеобщем разоружении был подписан, в мире, разделенном на две противостоящие системы, было неспокойно. Вы изучали историю и, несомненно, знаете, как цеплялась за свое существование частная собственность, в какой сложной борьбе идей и экономических структур утверждался на планете социализм.
Так вот, именно в то неспокойное время появились сложные самопрограммирующиеся подвижные устройства - логический результат развития роботехники. Светлые умы предупреждали: будьте осторожны с человекообразными, с роботами андроидного типа. Появилась декларация группы физиков и философов - она называлась "Мементо". Мементо - помни! Помните о Франкенштейне, породившем чудовище. Им ответили: чудовища не будет, андроиды дружелюбны к человеку, как дельфины, бояться нечего. В Копенгагене было подписано международное соглашение об основном принципе роботехники - ненанесении вреда человеку.
И этот принцип андроиды не преступили ни единого раза. Они действительно были преисполнены дружелюбия к человечеству, хотя не следует это понимать в обычном смысле слова, ибо андроидам были чужды какие-либо эмоции. Следуя основной своей программе, они заботились о людях и старались изо всех сил приносить пользу.
И все-таки чудовище было порождено.
Андроиды совершенствовали сами себя, и, разумеется, настало время, когда они превзошли интеллектуальный уровень человека. Они сделали многое. Современная система управления промышленностью и снабжением, всеобъемлющая система инфор-глобуса, единая энергетическая сеть - во всех этих областях они как следует поработали.
Взялись андроиды и за литературу и искусство. Они писали книги и ставили фильмы двух сортов: попроще - для людей и поспецифичнее - для себя. Я был тогда мальчишкой, но помню некоторые из фильмов для людей. Пожалуй, главный их конфликт заключался в следующем: милейший добрый человек совершает нелогичный поступок, и тут появляется друг-андроид, который выручает его из беды. По-видимому, они жалели людей - за механическую и тепловую непрочность, за нелогичный образ мыслей, за эмоциональные вспышки. Нашлись среди людей ренегаты - они вертелись около андроидов, пытались вникнуть в их проблемы, в их книги и фильмы.
Собственно, во всем этом не было ничего дурного. Но люди вдруг заметили, что перестают быть нужными друг другу. Андроид оденет и накормит, андроид решит алгебраическую задачу за школьника и техническую проблему - за инженера, андроид организует развлечения. Чуть ли не подоткнет под тебя одеяло, если ты раскинешься во сне…
Я сказал: вдруг заметили. Конечно, это было не вдруг. Возникла проблема незанятости. Многим людям некуда было девать свое время, и они разленились от праздности. Раздались первые тревожные голоса; куда мы идем? Для того ли человечество покончило с социальной несправедливостью, чтобы бездумно загорать на пляжах и отплясывать в дансингах? Не встает ли, черт побери, новый мещанин?
И тогда произошла Ла-Валеттская трагедия. Мальта была в те годы самым модным курортом в Евразии, в Ла-Валетту так и валили купальщики. В один прекрасный, вполне безоблачный день при посадке разбился самолет. Не помню уж, что там случилось, но разбился он вдребезги - на глазах у всего аэропорта. Ну, вы знаете эту историю. Из семидесяти пассажиров погибло только одиннадцать - это были люди. Остальные уцелели, потому что были андроидами. И тут на них накинулся Маноло. Он встречал свою невесту и, когда опознал ее изуродованные останки среди погибших, обезумел от горя. Он схватил металлический прут и напал на андроидов. Удары не причинили им особого вреда, хотя Маноло бил что было сил. При этом он кричал, что житья от них не стало, всюду эти холодноносые, ну, и все такое. В толпе многие его поддержали. Трудно сказать, чего здесь было больше - помрачения от горя или накопившейся неприязни к опекунам. Двум андроидам размозжили головы, остальные успели скрыться.
Весть о Ла-Валеттской вспышке облетела и взбудоражила весь мир. Андроиды пытались образумить человечество. Дискуссия затопила газеты, радио и телевидение. Тут и там стихийно начались избиения андроидов. Но дело-то было в том, что их стало невозможно отличить от людей, внешне они ничем не различались. К тому же они выработали превосходный инстинкт самосохранения. Тут-то и вспомнили про собак.
Странности в поведении собак давно известны. Чем руководствуется собака, когда выбирает друга-человека? Почему, бывало, она предпочитала жить с человеком, который ее бил и плохо кормил, и удирала к нему от нового, более состоятельного хозяина? Это всегда было малопонятно, особенно если учесть собачью жадность. Жадность странно сочетается у псов со способностью жертвовать материальными благами во имя расплывчато-эмоционального индивидуального выбора друга-человека.
Так вот, собаки не переносили андроидов. Даже когда андроид снисходил к собаке и, подражая человеку, делал ей тримминг и чесал за ушами, она, как правило, не давалась, рычала и пыталась укусить.
Наверное, собаки узнавали андроидов по запаху - или отсутствию запаха.
Собак стали натравливать на андроидов. Те, естественно, оборонялись. Нет, людей андроиды не трогали, но собак убивали чем только могли. Так началась война собак и роботов - ее назвали на греческий манер кинороботомахией.
Советы коммун тщетно призывали к спокойствию. Борьба была тяжелой. Кто-то из наиболее непримиримых изобрел специальный разрядник - от его прикосновения опознанный андроид падал замертво, если так можно выразиться.
Все это вы знаете. Знаете и о том поистине великом акте, который предприняли андроиды, когда убедились, что примирение невозможно, - об акте саморазряда. Они добровольно уступили место человечеству, чтобы спасти его от вырождения. А ведь их собственная цивилизация могла превзойти человеческую.
Как бы там ни было, а роботы проявили истинное величие духа. И в то же время кинороботомахия послужила для человечества грозным предостережением. Человек - творец, это так, но - не господь бог, он не имеет исторического и морального права искусственно порождать себе подобных.