В друзьях он не нуждался, подчиненных не имел, а начальства не видел, так как не имел для этого повода.
Иногда он встречал на улицах собак, но поскольку с самого детства относился к ним с предубеждением, то обходил их стороной, не обращая внимания на типоразмер пряжки ошейника.
Между тем в мире происходили разные события. Однажды по телевизору объявили, что с первого марта отменяется денежное обращение. Служащий не очень задумался над этим - он был очень занят: заводы в Доусонсити и в Верхних Щиграх запоздали с заявками на первое число. Но вообще-то без денег стало удобнее: не надо было зимой расстегивать пальто, чтобы достать кошелек. Теперь можно было чаще менять костюмы, но, не будучи снобом и щеголем, Служащий проявлял в этом разумную умеренность. Он даже не заметил, что после отмены денег люди стали писать, как подсчитала статистика, в сто двенадцать и семь десятых раза меньше книг и писали теперь только хорошие книги: ведь Служащий не читал их, вполне довольствуясь телевизором…
Так бы ему жить-поживать да делать свое дело, не очень важное для человечества, а с точки зрения собак просто нехорошее дело. Впрочем, собаки несколько прямолинейно оценивают заботы людей…
Так он и жил. Ходил на работу и в столовую и смотрел спортивные передачи, изобретенные для того, чтобы люди могли изведать радость победы или горечь поражения, не вставая с поролонового сиденья.
С некоторых пор, однако, реорганизация ГУФа активизировалась. Люди неинтеллигентного, с точки зрения Служащего, труда стучали инструментами, названий которых он не знал. По коридорам носили и возили серые щиты со множеством электронных штучек, мотки проводов, волноводные трубы. По коридорам плыли незнакомые запахи… А потом наступила странная, небывалая тишина.
Всю жизнь Служащий прожил в относительном одиночестве, и оно не тяготило его. Он знал, что в Управлении множество других служащих, делающих общее с ним дело, и этого было с него достаточно. Всегда он чувствовал, что вокруг - люди.
И вдруг - странное ощущение одиночества. Коридоры Управления будто вымерли. Исчез куда-то даже швейцар, постоянно распивавший чай в гардеробе…
Как-то по телевизору показывали фильм "Один на астероиде", и Служащему запомнилось ощущение ужаса пустоты, заброшенности, беспомощности, и теперь он ежедневно испытывал это. И однажды страх одиночества дошел до того, что в перерыв он не пошел в кафе, а отправился на этаж развлечений, куда раньше ни разу не заходил.
Как и у всех служащих, у него был план Управления. Но это было, видно, старое издание, потому что он не нашел ни читальни, ни бильярдной, ни музыкального салона. Всюду только гладкие стены коридоров и двери. Дверей стало почему-то меньше, и все они были незнакомые, металлические, наглухо запертые.
Служащему стало совсем страшно. Как будто он оказался один на астероиде, среди гигантских анаэробных пауков, как в том фильме. Он заблудился в бесконечных коридорах. Мягкий пластик глушил звуки шагов. Автоматика, как обычно, гасила свет за спиной, и он теперь бежал, не оглядываясь, чтобы не видеть тьмы. Бежал, будто за ним шла погоня.
В углу, на одном из бесчисленных поворотов, он увидел стальной лом, забытый строителями. Повинуясь инстинкту, он схватил его - впервые в жизни он держал в руках такую штуку. Но в тяжести лома было нечто успокоительное - может, чувство оружия?..
Впереди резко щелкнуло, серая дверь начала открываться… Служащий, опять-таки повинуясь инстинкту, выставил вперед острие лома. Он плохо понимал, что происходит, но был готов, по крайней мере, дорого отдать свою жизнь…
Из-за двери вышел рослый парень в синем комбинезоне. Мельком глянув на Служащего, он запер дверь и пошел, помахивая чемоданчиком, насвистывая "Холодней пустыни марсианской".
Служащий опомнился. Он поспешил за парнем, громко откашливаясь, чтобы обратить на себя внимание.
- Привет! - сказал он как можно развязнее. - Что, у кого-нибудь информатор испортился?
- У кого-нибудь? - удивился парень. - Здесь никого нет. Уже давно.
- Как - нет? Я каждый день с девяти…
Парень изумленно воззрился на него:
- Извини, старший, а где, в каком отсеке?
- Не в отсеке, а в комнате тысяча тридцать восемь бис, - с достоинством произнес Служащий.
Молодой человек достал из кармана план здания и полистал его.
- Такого отсека нет, старший, - сказал он. - Ошибка на плане? Может, покажешь свой "бис"?
- С удовольствием, но я… Я немного заблудился. Вот если бы пройти к главному входу - там бы я легко нашел…
Парень поглядел на Служащего с некоторым подозрением, но пошел вперед.
Коридоры, лифты, площадки… Далеко же его занесло! Но вот и знакомые места. Служащий, радостно взвизгнув, кинулся к родной двери, распахнул ее.
За время его отсутствия информатор, принимавший отчеты с периферии, завалил пульт фестонами перфоленты. Служащий поспешно начал наводить порядок, распутывать ленту, а парень между тем с недоумением рассматривал комнату Э 1038-бис.
- Ну и ну! - сказал он. - Придется пойти к диспетчеру.
И тогда все стало ясно. Уже семь месяцев, как Главное Управление Фурнитуры полностью кибернетизировали. Но пряжки к собачьим ошейникам выпали из внимания Кибероргучетпроекта, потому что комната Э 1038-бис не была нанесена на план здания…
Конечно, если бы речь шла не о пряжках к ошейникам, а о деталях более существенных агрегатов, то давно бы уже заметили выпавшее звено и последствия планирования вручную. Но пряжки… Служащий управлялся с ними. Не так хорошо, как электронный плановик, но управлялся. Промышленность, в общем, не лихорадило.
Но звенья не должны выпадать.
В комнате Служащего установили панели с электронными штучками. И теперь не требовалось планов и отчетов ни к первым, ни к пятнадцатым числам. Датчики всех участков Производства Пряжек для Собачьих Ошейников вели непрерывный гармоничный учет-планирование. Они могли менять скорость поточных линий с точностью до микрона в микросекунду. Они могли среагировать на каждое нажатие кнопки потребительского автомата от Новой до Огненной Земли, доведя информацию об этом событии до складов, баз и заводов, даже до отдельных станков, если бы появилась необходимость в поштучном учете.
Служащий по инерции продолжал каждый день приходить к девяти утра. Он просто не мог иначе. Он стоял перед запертой наглухо дверью, пытался и никак не мог себе представить, бедняга, как это могут бездушные электронные штучки делать то, что делал он многие годы. Служащий глухо надеялся: вдруг эти штучки ошибутся, зашлют, скажем, листовой металл не того размера, что идет на пряжки, и тогда снова вспомнят о нем, Служащем, вспомнят и позовут…
Но никто не вспоминал о нем. Он навел справки и узнал, что бывшие его сослуживцы переучивались на новые специальности, а некоторые из них даже стали специалистами по кибернетическим машинам. Ему тоже предлагали переучиться, но он и слышать не хотел ни о какой другой работе. Ему было все равно, что учитывать и планировать, и, когда сведущие люди, к которым он обращался, категорически сказали, что учет и планирование отданы машинам навсегда. Служащий впал в отчаяние. Он даже заболел и целую неделю лежал в постели, тихо стеная и глядя глазами, полными тоски и непонимания, в потолок. Врач не знал, как его лечить. На всякий случай он прописал хвойные ванны.
Однажды ночью Служащий лежал без сна, и в потоке беспокойных мыслей вдруг представился ему стальной лом, забытый монтажниками. Наверное, он все еще там стоит, прислоненный к стене… Взять бы его, снова ощутить в руках холодную, надежную тяжесть оружия…
Служащий не помня себя вскочил с постели и как был, в мятой пижаме, помчался по ночным улицам к бывшему своему Управлению.
Лом был на месте - там, где он оставил его, возле двери бывшей комнаты Э 1038-бис. Служащий схватил лом и нанес страшный удар по двери. Он колошматил изо всех сил, пока не сорвал дверь с петель. Проникнув таким образом в отсек, он подскочил к голубым панелям, к этим проклятым электронным штучкам, и, размахнувшись, обрушил на них оружие своей мести и обиды…
Очнулся он в больнице. Хорошо, что сигнализация повреждений сработала мгновенно и прибежавший дежурный диспетчер успел оказать ему, Служащему, помощь, необходимую при сильном ударе тока.
Спустя несколько дней врач сказал, что Служащий может уйти из больницы.
- Доктор, - сказал Служащий. - Доктор, куда мне идти? Я погибаю оттого, что не нужен…
- Знаю, - ответил врач, - ты последний чиновник планеты. Знаю и понимаю. Но почему бы тебе не попытаться найти себя в новом занятии?
Служащий сухо поблагодарил и вышел.
Вот такая история…
…- Бедненький! - воскликнула Андра. - Какая ужасная история! Но что же с ним стало потом?
- Потом? - переспросил Борг. - Не прошло и двух месяцев, как в лесу появилась шайка разбойников…
Мы засмеялись, а Гинчев, принимавший все всерьез, твердо сказал:
- Этого не может быть.
- Ты прав, - подтвердил Борг. - Говорили, что он стал неплохим спортивным комментатором…
Тут вошли Нонна и Леон Травинский. Леона я не видел с тех пор, как жребий свел нас в поединке на Олимпийских играх. Но стихи его часто попадались мне в журналах. В последнем цикле стихотворений Леона меня поразило одно, под названием "Примару". В нем были такие строки:
Плоть от плоти - избитая истина.
Кровь от крови - забытая истина.
Но тебя я прошу:
Помни о нашем родстве!
Ибо нет ничего ужаснее
Отчужденья людей.
Леон, как мне показалось, раздался в плечах. Его летний светлый костюм приятно контрастировал с загорелым лицом.
- Ты стал осанистый, - сказал я, пожимая ему руку. - Почитаешь новые стихи?
- Нет, - сказал он, дружелюбно глядя серыми глазами. - А ты, я слышал, работаешь теперь на дальней линии?
- Дальние линии пока еще на конструкторских экранах.
- Да… Я за тем и прилетел сюда. - Леон повернулся к Боргу: - Я не помешаю, старший, если поживу здесь несколько дней?
- Живи. - Борг налил себе густого красного вина.
Нонна сочла нужным кое-что объяснить.
- Мы с Леоном, кажется, не встречались с окончания школы, - начала она громким голосом, немного резковатым и как бы не вяжущимся с ее пухлыми розовыми щечками.
- Встречались, - кротко поправил ее Леон. - В Москве, в Центральном рипарте, помнишь? Я тебе еще сказал, что улетаю на Венеру.
Ну конечно, в рипарте, подумал я: где еще можно тебя встретить, модника этакого? Раньше я непременно сказал бы это вслух, а теперь - только подумал. Вот какой добрый я стал, никого не задираю.
- Он в школе вечно писал на меня эпиграммы, - продолжала между тем Нонна. - Кстати, совсем не остроумные…
- Признаю, - засмеялся Леон.
- А теперь, когда узнал, что мы проектируем новый корабль…
- Небывалый, - вставил Леон.
- Новый корабль, - упрямо повторила Нонна, - он вспомнил о моем существовании и принялся вызывать по видео, пока у меня не лопнуло терпение и я не ответила: "Хорошо, прилетай". Леон хочет набраться впечатлений для новой поэмы.
- Все правильно, - подтвердил Леон, - кроме одного: поэму я пока писать не собираюсь. Просто хочется посмотреть, как работают конструкторы, послушать ваши разговоры…
Борг сказал:
- Наши профессиональные разговоры будут тебе непонятны, а будничные - неинтересны. Впрочем, слушай, если хочешь.
Леон посмотрел на главного несколько обескураженно. Потом перевел взгляд на меня, как бы ожидая поддержки. Я знал, что ему хотелось сейчас услышать: "Как? Ты называешь будничным разговор о корабле, которому предстоит уйти в глубины Галактики?" Вот что хотелось услышать Леону. Но я молчал. Глубины Галактики… Ах, да не надо громких слов. Оставим их поэтам…
Было в словах Леона нечто другое, поселившее во мне неясную тревогу.
- Ты был на Венере? - спросил я.
Я знал, что, хотя комиссия Стэффорда давно закончила работу, на Венеру устремились по собственному почину исследователи-добровольцы - биологи и экологи, психологи и парапсихологи, просто генетики, онтогенетики, эпигенетики - большинство из них придерживалось взглядов Баумгартена.
- Я провел на Венере четыре месяца, - сказал Леон.
- Ну, и как там?
Как там мои родители, Филипп и Мария Дружинины, - вот что мне хотелось бы знать более всего. Но, конечно, не приходилось ждать ответа на этот вопрос.
- На Венере сложно, - сказал Леон. - Я разговаривал со многими примарами, и… я не очень силен в психологии, но впечатление такое: никакой враждебности, ничего такого нет. У них свои трудные проблемы, очень трудные, и земные дела их не интересуют. В этом - суть обособления примаров.
- Надо принять меры, - заявил Гинчев. - Решительные меры. Иначе эволюция их обособления приведет к полному отрыву. Венера будет потеряна.
- Какие меры ты имеешь в виду? - спросил Леон.
- Не насильственные, разумеется. Ну, скажем, прививки. Что-то в этом роде предлагал Баумгартен.
- Примары не пойдут ни на какие прививки. Вообще там назревает недовольство. Они охотно сотрудничали с комиссией Стэффорда, но теперь, похоже, исследователи им надоели.
Можно их понять, подумал я.
Я посмотрел на Андру, наши взгляды встретились, в ее глазах я прочел беспокойство. Знает, что Венера - трудная для меня тема. Ах ты, милая… Я улыбнулся ей: мол, не надо тревожиться, мы с тобой сами по себе, а Венера - сама по себе… Но Андра не улыбнулась в ответ.
- Ходит слух, - продолжал Леон, - что кто-то из примаров вышел из жилого купола без скафандра и пробыл четверть часа в атмосфере Венеры без всякого вреда для себя. Понимаете, что это значит? Правда, проверить достоверность слуха не удалось.
- Чепуха, - сказала Нонна. - Психологическое обособление не может вызвать такие резкие сдвиги в физиологии. Они остаются людьми, а человек без скафандра задохнется в венерианской атмосфере.
"Остаются людьми"… Что-то у меня испортилось настроение, и я уже жалел, что затеял этот разговор.
- Лучше всего, - сказал я, - оставить примаров в покое.
- Да как же так - в покое! - тут же вскинулся Гинчев. - Ты понимаешь, что говоришь, Улисс? Существует логика развития. Сегодня - равнодушие, завтра - недовольство, а послезавтра - вражда! Понимаешь ты это - вражда! Как же можем мы…
- Сделай одолжение, не кричи, - перебил я его, морщась. - У Баумгартена, что ли, научился?.. Не будет никакой вражды.
- Как же не будет! - вскричал Гинчев и вдруг умолк, глядя на меня и часто моргая. Вспомнил, должно быть, что я примар.
В наступившем молчании было слышно, как Гинчев завозил под столом ногами. Борг отхлебнул вина из своего стакана, тихонько крякнул. Андра сидела против меня, странно ссутулившись, скрестив руки и обхватив длинными пальцами свои обнаженные локти. Чем-то она в эту минуту была похожа на свою мать. Да, да, вот так же, в напряженной позе, сидела когда-то Ронга в забитом беженцами коридоре корабля, с широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас.
Что было в глазах у Андры?..
Вдруг она выпрямилась, тряхнула головой и, взглянув на меня, слабо и как-то растерянно улыбнулась. Узкие кисти ее загорелых рук теперь лежали на столе. Я с трудом поборол искушение взять эти беспомощные руки в свои… взять и не выпускать-никогда…
- Улисс, - услышал я бодрый низкий голос Леона. - Улисс, я обрадовался, когда узнал от Нонны, что ты здесь. Давно мы не виделись. Как поживаешь, дружище? Почему тебе никогда не придет в голову вызвать меня по видео?
Я посмотрел на него с благодарностью. Мы не были друзьями, и мне действительно ни разу не приходило в голову вызвать его.
Почему? Почему я не вызываю Костю Сенаторова? Ведь он мне далеко не безразличен…
- Редко бываю на шарике, - ответил я. - Рейсы у меня теперь долгие.
- Рейсы долгие, а жениться ты все-таки успел? - Леон подмигнул мне. - Поздравляю, Улисс. У тебя замечательная жена.
Снова завязался общий разговор. Теперь Леон заговорил о своеобразии венерианского интерлинга, о словечках, непонятных для землян, об особенностях версификации в стихах и песнях тамошних поэтов. Ну, это была его тема. Меня не очень волновало, что поэты Beнеры явно отходят от семантической системы и все более склоняются, как выразился Леон, к кодированию эмоций. Андра - вот кто разбирается в таких вещах, и она, конечно, тут же ввязалась в спор с Леоном.
Я начитан довольно-таки беспорядочно и не силен в поэзии. Мне нравятся философские поэмы Сергея Ребелло и космические циклы Леона Травинского. Из поэтов прошлого столетия я охотнее всего чигаю Хлебникова. Еще в школьные годы меня поразили стихи этого поэта, не признанного в свое время и необычайно популярного в нашем веке.
Не знаю, достигнут ли уже "лад мира", но удивительно, как мог провидеть его из дальней дали этот человек. Помните его:
Лети, созвездье человечье,
Все дальше, далее в простор
И перелей земли наречья
В единый смертных разговор.
Это ведь о нашем времени. Недаром он называл себя "будетлянином". И вправду он весь был устремлен в будущее. Недавно отмечали стопятидесятилетие со дня смерти Хлебникова, и в Северную Коммуну, где умер Хлебников, слетелись толпы его почитателей. Там открыли памятник ему с надписью: "Будетлянину от благодарных потомков". Жаль, я был в тот день в рейсе у Юпитера, а то бы непременно туда поехал.
Какая-то смутная мысленная ассоциация побудила меня оглянуться на Феликса. Его не было, кресло у двери, в котором он сидел, пустовало. Когда он успел незаметно улизнуть? Странный человек…
Глава тринадцатая
Жизнь пилотская
Жизнь пилотская!
Не успел мой отпуск перевалить за половину, как меня отозвали и предложили внерейсовый полет на Венеру. Я бы мог и отказаться: существуют санитарные нормы и все такое. Но уж очень срочная возникла надобность, и, как назло, именно в этот момент Управление космофлота не располагало свободными экипажами, кроме нашего. Такое уж у меня счастье.
А случилось то, что предсказывал Леон Травинский. Венерианские примары попросили исследователей "очистить планету". Собственно говоря, никто ученых не прогонял, и они могли жить на Венере сколько угодно. Примары просто отказались подвергаться исследованиям и перестали отпускать энергию для питания приборов.
Венерианские овощи, растительное мясо и фрукты были великолепны, но не сидеть же без дела только ради того, чтобы набивать ими желудки. И вот психологи и парапсихологи, биологи и экологи, онтогенетики и эпигенетики засобирались домой. Очередной рейсовый должен был прибыть на Венеру через четыре месяца, но ожидать так долго ученые не пожелали. Результатом их настойчивых радиограмм и был мой досрочный отзыв из отпуска.
Три дня наш корабль стоял на Венере, грузовые отсеки набивались багажом ученых и контейнерами с пищеконцентратом. И только в последний день выдалось у меня несколько свободных часов, и я поехал в Дубов.
Со стесненным сердцем шел я по улицам жилого купола. Ничто здесь особенно не переменилось, только очень разрослись в скверах лианы и молочай, лишь названием напоминающий своего земного родственника. Да еще - рядом с компрессорной станцией поставили новый клуб, украшенный цветными фресками с венерианским пейзажем.