- Что все-таки происходит? - спросил Баумгартен.
- Регламентный осмотр корабля, - ответил я ровным голосом.
- Какой может быть осмотр в темноте? - раздался голос Михайлова.
Ага, он тоже здесь. Отлично. Я не ответил, только посвистел, как бы в раздумье. В условиях сенсорной депривации свист звучит особенно зловеще.
- Пойдем дальше? - сказал Робин.
- Да.
- Может, зажечь фонарик? - услышали мы тихий голос Нагаты.
- Прошу пассажиров разойтись по каютам, - сказал я.
Разумеется, они не разошлись по каютам. Они шли за нами, тревожно прислушиваясь к звяканью открываемых люков и нашим отрывочным и непонятным им замечаниям. Раза два я почти нечаянно натыкался на кого-то из психологов. Потом мы пошли обратно в рубку.
- Одну минутку, Улисс, - окликнул Михайлов. - Мы должны знать, что делается на корабле, и я прошу…
- Занимайтесь своим делом, - сказал я таким тоном, каким ответил бы на вопрос случайного пассажира капитан работоргового парусника, только что застреливший пару матросов.
Мы скрылись в рубке. Время от времени я постукивал по магистралям. К обеду вышел один Робин, и, конечно, психологи не сумели у него ничего выведать.
Так продолжалось и на следующий день. Тревога нарастала, это чувствовалось по многим признакам. В каюте Баумгартена шел какой-то бурный разговор. Робин приносил мне брикеты в рубку.
Прошло еще несколько дней. Я лазал впотьмах по кораблю, стучал и свистел и уклонялся от объяснений. Рискованную игру я затеял, но теперь уж отступать было некуда. Не знаю, как там с нарастанием эгоизма, но упрямство мое нарастало, это точно. Решалось нечто очень важное для меня. Я пробовал рассуждать хладнокровно. Я понимал, что они по-своему правы: с Венеры их выжили, исследовать примарских потомков, живущих на Земле, бессмысленно, я - единственный сын примаров, которого можно было вытащить на венерианскую орбиту. Но дело-то в том, что я не хотел быть объектом исследования. И если уж говорить всю правду, боялся этого.
Надо было доводить игру до конца.
Таинственные осмотры корабля, обрывочные замечания, которые роняли мы с Робином, делали свое дело. У психологов создалось впечатление, что на корабле неладно и мы пытаемся принять какие-то меры. Психологи нервничали. Я знал со слов Робина, что Нагата потребовал прекратить эксперимент, что даже Баумгартен колеблется и только Михайлов был непоколебим. Михайлову приходилось хуже других, у него явно развивалась мания преследования, но он держался стойко - это вызывало уважение.
Я сидел в рубке и мысленно уточнял, в какой точке орбиты мы находимся, наше положение в пространстве относительно Земли. Мы с Робином ежедневно занимались этой умственной гимнастикой, требовавшей гигантского напряжения. Включить бы систему ориентации, взять несколько радиопеленгов, чтобы проверить расчеты…
Я вздрогнул от резкого стука в дверь. Это был Баумгартен. Я услышал его голос откуда-то сверху: должно быть, он, войдя, не удержался за поручни и плавал теперь по рубке. Он произнес немецкую фразу, которой я не понял. Наверно, чертыхался. Потом он ухватился за спинку моего кресла, я ощутил на затылке его частое дыхание.
- Ну, так, - сказал Баумгартен. - Ввиду некоторых обстоятельств мы решили прекратить эксперимент.
Меня охватило волнение. Никогда и никто не решался на такую штуку, какую я задумал. Но мне это было просто необходимо…
- Эксперимент закончен, - повторил Баумгартен без обычной своей торжественности. - Можно распломбировать приборы и сходить с орбиты.
- Хорошо, - сказал я. - Робин, включи, пожалуйста, свет.
Робин оповестил по внутренней связи Михайлова и Нагату, предложил зажмурить глаза. Вспыхнул свет. Робин включил только один плафон над дверью, но все равно, даже и сквозь плотно закрытые веки свет больно полоснул по глазам.
Первое, что я увидел, когда открыл глаза, было лицо Робина, обросшее бородой. Он смотрел на меня испытующе, и я послал ему менто: "Ни о чем не спрашивай".
Прежде всего мы отодрали от себя датчики. Теперь я почувствовал прилив уверенности - как будто раньше эти проклятые датчики сковывали меня. Я снова представил себе наше положение в пространстве. Если в расчетах и была ошибка, то самая незначительная.
- Приготовиться к старту! - Моя команда прозвучала громче, нежели нужно.
Робин предложил пассажирам занять места в амортизаторах. Баумгартен не пожелал уходить из рубки и уселся в запасное кресло. Я не возражал. Это как раз соответствовало моему плану.
Робин потянулся к пульту координатора и замер с протянутой рукой, потому что я послал менто: "Не надо". Он воззрился на меня, расширив глаза. "Все правильно, Робин, все правильно!"
- Двигатели на предпусковой, - сказал я.
Поворот вправо, да, конечно, поворот вправо, соображал я, пока реактор входил в режим. Не более сорока градусов…
- Почему ты не включаешь координатор? - спросил Баумгартен. - И часы?
Я ожидал этого вопроса и был к нему готов.
- Они мне не нужны.
- То есть как - не нужны?! - Баумгартен подскочил в кресле.
- Ты сомневаешься, старший? Сомневаешься в том, что я знаю место корабля и время?
Передо мной вспыхнул зеленый глазок, одновременно коротко прогудел ревун, извещая, что реактор введен в режим. Моя рука легла на рычаг правого поворотного двигателя.
- Он сошел с ума! - завопил Баумгартен, выкатывая глаза. - Робин! Возьми управление кораблем!
Робин не шелохнулся в своем кресле. Он был очень бледен.
- Пилот Греков, ты слышишь? Сейчас же прими управление!
- Я подчиняюсь командиру корабля, - глухо сказал Робин.
- Вы… вы оба… - Баумгартен задохнулся от возмущения.
- Я запрещаю!..
Вот тут-то я и хотел ему все выложить: "Вы обманным путем затащили меня сюда, на венерианскую орбиту, вы правильно рассчитали, что ни один человек не откажется пойти на какие-то жертвы ради науки, да, вы все правильно рассчитали. Кроме одного. Я не подопытный кролик. Вам не дождаться отклонений в психике, какой бы режим психополя вы для меня ни создавали. Я земной человек! Это так же верно, как то, что сейчас около шестнадцати часов пятого марта. По земному календарю! И сейчас я вам покажу, какая у меня реакция на неожиданность. Покажу, что не случайно я допущен к пилотированию кораблей всех классов. Вы увидите нашу сонастроенность, групповую психику и все такое прочее…"
Но я ничего не сказал, только скомандовал:
- К старту!
В пронзительном предстартовом звонке утонули протестующие крики Баумгартена. Я рванул рычаг. Сквозь гул прилившей к ушам крови я услышал пение двигателя. Привычная тяжесть перегрузки вжала меня в эластичную мякоть амортизатора. Я отсчитывал секунды и не сводил взгляда, с репитера астрокомпаса. Экраны по-прежнему были слепы, но я отчетливо представлял себе параболу, которую корабль описывал в пространстве.
- Пора, - сказал Робин.
Я кивнул. Остальную часть угла поворота корабль пройдет по инерции. Я включил главные двигатели.
Разгон и поворот шли нормально. Вдруг Робин сказал решительно:
- Хватит!
Не глядя на меня и не дожидаясь, моей реакции, он включил координатор. Вспыхнули экраны. Прямо по курсу, на границе Льва и Девы, возникла яркой звездочкой Земля. Диск Венеры был под нами, по нему, как обычно, ходили дымные вихри. В сетке гелиоцентрических координат мерцали серебристые точки, указывая истинный курс корабля. Вообще все было нормально.
Игра кончилась, но я почему-то не испытал торжества. Облегчение, усталость - все, что угодно, но никак не торжество. Не знаю, чем объяснить это. Я оглянулся на Баумгартена. Он выглядел постаревшим, даже просто старым - с набрякшими под глазами темными мешками, с реденькой седой бородкой, с гофром морщин на влажном высоком лбу. Он не смотрел на меня. Он смотрел прямо перед собой, на экран, на Землю. Мне захотелось как-то его утешить. Чтобы он выпрямился, сверкнул, как говорится, очами, изрек что-нибудь нестерпимо, высокопарное, черт возьми…
Нет, не было у меня чувства одержанной победы.
На Луне я первым делом пошел к Самарину и подробно, ничего не утаивая, рассказал ему обо всем.
- Ни от одного пилота у меня так не болит голова, как от тебя, Улисс, - сказал Самарин. Он встал из-за стола, загроможденного графиками, пленками и аппаратами связи, прошелся по тесному кабинету. - Ну что мне с тобой делать?
Я пожал плечами. Я был готов к любой каре.
- Следует наказать тебя дважды: за мистификацию, которую ты устроил, и за сход с орбиты вслепую. - Он схватился за голову. - Черт, неслыханное происшествие в космофлоте!.. Знаешь что, Улисс? Отправляйся-ка ты на шарик, догуливай свой отпуск. А я еще подумаю.
В дверях я остановился:
- Один вопрос, старший… Ты знал, что эта экспедиция…
- Знал, - прервал он меня. - С самого начала она мне была не по душе. Но нажимали сильно… Лично мне все равно, где ты родился - на Земле или на Венере… Ладно, Улисс. В одиннадцать тридцать стартует рейсовый.
- Спасибо, старший.
- Лети. Счастливо тебе.
Глава пятнадцатая
"Ты сильный, Улисс…"
А я и забыл, что на Земле бывает весна.
В толпе пассажиров, привезенных рейсовым лунником, я плыл на трансленге к зданию космопорта. Это белое здание, знакомое до мельчайших подробностей, сейчас выглядело необычно. Не сразу я понял, в чем дело. Вокруг плескалась весна - нежной зеленью газонов, легким дымом распустившихся акаций. Весна была разлита и в воздухе - пряном, свежем, чуть покалывающем ноздри изумительной прохладой.
Что наши ионизационные установки по сравнению с чудом земного весеннего воздуха!
Не дожидаясь, пока транслента остановится, я спрыгнул с нее и широко зашагал по молодой траве к балюстраде, за которой толпились встречающие.
Андры среди них не было. Я раз и два прошел вдоль балюстрады. Со мной здоровались незнакомые люди. Какой-то веснушчатый малый крикнул:
- Привет, Улисс! Ну как - больше не встречал привидений?
Но Андры не было. Что могло ей помешать прилететь в космопорт?
Я прошел сквозь здание космопорта и устремился к станции аэропоезда, и тут чуть не налетел на меня Леон Травинский. За ним поспешала раскрасневшаяся, улыбающаяся Нонна.
- Вечно я опаздываю, - сказал Леон, стискивая мне руку. - Привет, Улисс!
А Нонна, бурно дыша, выпалила, что Андра попросила их встретить меня. На сегодня неожиданно назначен отчет экспедиции, недавно возвратившейся из Конго, и Андре поручено сделать один из докладов. Надо поторопиться, может, мы еще успеем на ее доклад.
До ближайшего аэропоезда оставалось двадцать минут, и мы, конечно, не стали ждать. Мы побежали на площадку реапланов, хорошо еще, что не все расхватали, и нам достался трехместный типа "гепард". Ничего, быстролетная машина.
Автопилот принял программу, "гепард" помчался на северо-запад. Под нами поплыла серо-желтая пустыня, нарезанная каналами на ровные прямоугольники, собственно, уже и не пустыня - вся в зеленых и белых пятнах, и сюда добралась весна, а дальше пятна слились в сплошной пестрый ковер, пошли мелькать дома, дома, мачты инфор-глобус-системы, и вот уже шестипалая дельта реки в зеленой оправе берегов, а слева-голубое и серебряное мерцание моря…
Я наслаждался сменой пейзажей и скоростью и предвкушением встречи. Давай, "гепард", нажимай, милый! Я представлял себе Андру на кафедре докладчика - она говорит быстро, увлеченно, глаза блестят, а прическа какая-нибудь новая…
Ух, как бушует весна, разлилась зеленым морем вокруг корпусов Веды Гумана!
Знакомый вестибюль факультета этнолингвистики. Прыгая через ступеньки, я понесся на второй этаж, в конференц-зал. Леон и Нонна еле поспевали за мной.
Я влетел в одну из раскрытых дверей и остановился в проходе. Резкий высокий голос несся навстречу - нет, не голос Андры. Внизу изогнулся полукругом длинный стол, за ним сидело человек десять-двенадцать, вон красивая голова Стэффорда, а рядом с ним молодая женщина в желтом костюме и темных очках…
Да это же Андра! Надо же - родную жену не узнал! Но что за очки на ней? И почему волосы гладко стянуты к затылку, никогда она раньше не стягивала…
Не спуская с нее глаз, я тихонько пошел вниз меж скамей, амфитеатром спускающихся к полукруглому столу. Сел на свободное место сбоку и стал мысленно взывать к Андре: "Посмотри на меня, я здесь!" Но Андра, как я уже упоминал, не владела менто-системой. Она сидела, слегка наклонив голову набок, и внимательно слушала оратора. Ничего не поделаешь, придется потерпеть.
Говорил пожилой негр со сморщенным маленьким лицом, он сидел между Андрой и высоким загорелым юношей, в котором я узнал Эугеньюша, надежду этнолингвистики. И тут я понял, что негр вовсе не сидит, а стоит, ну да, это тот самый пигмей-этнограф, о котором Андра мне не раз рассказывала. Забыл его имя: не то Ндау, не то Нгау.
Я прислушался к его резкому голосу.
- …глубоко вошла в быт моего народа, и я приветствую, что экспедиция не ограничилась одними этническими и лингвистическими исследованиями. Вопрос о вырождении пигмеев ныне снят окончательно. Но встает вопрос о будущем…
Андра принялась листать блокнотик. Я следил не отрываясь за быстрыми движениями ее пальцев. Все, что она делала, нравилось мне, каждый жест, каждое движение. Вот только темные очки не нравились, я хотел видеть ее глаза.
- Методика воздействия на наследственность, - продолжал между тем Ндау или Нгау, - не вызывает сомнений. Химфизики полагают, что эволюция завершится примерно через двести лет и пигмеи достигнут среднеземного роста. Но! - Тут он сделал паузу и вытер лицо платком. - Мы не вправе рассматривать проблему пигмеев в отрыве от проблемы перенаселения. Общеизвестны трудности, возникшие ныне с расселением человечества на планетах Системы. Венера, в сущности, потеряна. Заселение Марса идет крайне медленно в силу технических и энергетических причин. Что же остается?..
- Выход в Большой космос! - крикнули из зала.
Мне показалось, что это Леон.
- Выход за пределы Системы - авантюра, - сказал негр.
Только я хотел вмешаться, как вдруг - возмущенный голос Нонны:
- Надо выбирать слова, старший! И надо следить за текущей информацией. Закончено проектирование корабля, который…
- Слежу и знаю, - резко прервал ее Нгау. - Не мешай мне говорить, женщина. Лично я не верю в преодоление парадокса времени, но допустим, такой корабль действительно будет создан…
- А полет Улисса Дружинина? - гаркнул кто-то сверху. - Как можно не верить в факт?
Стэффорд ударил молоточком по столу и попросил не прерывать оратора.
- Даже если будет создан такой корабль, - продолжал Нгау, - потребуется много десятилетий на разведку. И даже в том оптимальном случае, если будет найдена хотя бы одна пригодная для жизни планета, понадобится не менее столетия для ее освоения. Я предлагаю другой путь. Надо разработать методику постепенного уменьшения роста людей.
- Уменьшения? - опять гаркнули сверху. - Ты хочешь всех превратить в пигмеев?
- Нет, этого мало, - спокойно возразил Ндау. - Когда все люди уравняются в росте с пигмеями, уменьшение должно продолжаться - общее для всех. Пигмеи тоже слишком крупны.
- До какой величины ты предлагаешь уменьшаться, Нгау? - спросил Стэффорд.
- До биологически допустимой, Стэф. Я не утверждаю, что это единственно возможное решение проблемы. Но если не будет найдено других путей, то оно может оказаться наиболее радикальным. Планета станет просторнее, а пищи и прочих материальных благ понадобится значительно меньше.
- Ну конечно, - раздался иронический голос. - Горсти хлебных крошек и ложечки воды хватит на целую неделю. Но не опасаешься ли, что нас загрызут муравьи?
- И вообще - как быть с другими животными? - выкрикнула Нонна. - Их всех тоже уменьшать?
- А дома? - Выкрики нарастали лавинообразно. - А технические средства цивилизации?
- Поломаем все! Вернемся к первобытной радости жизни!
- Переселимся в скворечники!
- Что вы резвитесь, как первоклассники? - крикнула Андра. - Предлагается идея, пока только идея. Новизна и необычность требуют серьезного подхода, а вы…
Ее возмущенный голос потонул в нестройном хоре. Стэффорд стучал молотком, безуспешно пытаясь водворить тишину. А Нгау, маленький упрямый человечек, спокойно стоял посреди этого урагана.
Потом шум стал стихать, и тут знакомый голос произнес медленно и как бы задумчиво:
- По-моему, не надо уменьшаться. Есть другой путь.
Голос Феликса! Я привстал и увидел его лохматую голову на тонкой шее, раньше я не замечал, что у него такая тонкая шея, или, может, он похудел? Он сидел на несколько рядов ниже меня.
- Какой путь ты имеешь в виду, Феликс? - осведомился Стэффорд.
- Я могу показать, - ответил тот нерешительно, - но это пока только формулы, боюсь, что вы… Я еще не думал, какое для них найти словесное выражение…
Диспут окончился, но мне не сразу удалось протолкаться к Андре. Могучие спины этнолингвистов загородили ее от меня, проходы были забиты. Действительно, тесновато стало на шарике, подумал я, протискиваясь вниз. Вдруг я оказался притертым к Феликсу.
- Привет! - Я попытался высвободить руку, чтобы хлопнуть его по плечу. - Как поживаешь, потрясатель основ?
Он пробормотал нечто неразборчивое, в глазах у него мелькнуло не то удивление, не то испуг. В следующий миг он рванулся вверх, чуть не опрокинул седоусого гуманитария, бочком пролез меж двух полинезийцев и был таков. Что еще за странная выходка?
Наконец я пробился к Андре. Она убедительно доказывала что-то Стэффорду, тот слушал ее с доброй улыбкой, Эугеньюш заметил меня, сказал Андре несколько слов на незнакомом мне языке, с прищелкиванием. Андра живо обернулась…
- Ох, Улисс!
У нее опустились руки и как-то поникли плечи - будто она вдруг обессилела. Целоваться на людях не хотелось, я взял ее узкую руку в свои ладони. Ну вот. Теперь все в порядке. Теперь не выпущу твоей руки, пока Самарин не объявит глобальные розыски некоего Улисса Дружинина, пилота всевозможных линий.