Я работал с ним почти год. Потом как-то вечером один проигравшийся банковский служащий, потеряв голову, всадил в него восемь пуль из спортивного пистолета 22-го калибра. В ту же ночь я покинул город. После этого пару месяцев продавал подержанные автомобили в Мемфисе, работал кем-то вроде телохранителя в Дейтоне, насаживал наживку на крючки для ловли тунца на десятиметровом баркасе у побережья Ки-Уэст. В общем, случайные работы с мизерным жалованием и абсолютно никакой перспективы. Два года провел на Кубе, но все, что я там приобрел, это два шрама от пуль на левой ноге и особое положение в черном списке ЦРУ… После чего мои дела пошли совсем плохо. Человек моей профессии не может надеяться на настоящий успех, не получив от правительства маленького голубенького удостоверения в пластике, которое обеспечивает подходящие условия для его деятельности. На зиму я отчалил к югу. Но, добравшись до Мейпорта, сел на мель.
Я встал:
- Мне очень понравилась ваша ванная, мистер Фостер, и ужин тоже. Теперь я хотел бы побыстрее подняться в спальню, забраться в постель и, для полного счастья, хорошенько выспаться до утра. Но, повторяю, я не заинтересован в вашей работе.
Я повернулся и зашагал через комнату.
- Лиджен, - окликнул меня Фостер.
Я обернулся. Прямо в лицо мне летела пивная бутылка. Я перехватил ее.
- Неплохая реакция для человека, в жизни которого все приключения уже закончились, - заметил Фостер.
Я отшвырнул бутылку.
- Если бы я не среагировал, она бы выбила мне зубы, - ответил я со злостью.
- Но вы же среагировали, хотя и передвигаетесь немного неуверенно от выпитого пива. А человек, которого разбирает от пол-литра пива, алкоголиком быть не может. Следовательно, туг вы чисты.
- А я и не говорил, что меня ждут не дождутся в больнице для алкоголиков, - ответил я. - Как бы то ни было, ваше предложение меня просто не интересует.
- Лиджен, - произнес Фостер, - может вы думаете, что объявление, которое я поместил в газете на прошлой неделе, - моя причуда? Но дело в том, что я даю его в той или иной форме уже более восьми лет.
Я выжидательно смотрел на него.
- И не только в местных газетах. Я помещаю их в газетах, выходящих в крупных городах, и даже в некоторых еженедельных и ежемесячных изданиях, распространяемых по всей стране. В общей сложности я получил около пятидесяти ответов.
Фостер криво улыбнулся:
- Около трех четвертей из них пришли от женщин, которые полагали, что мне нужна подружка. Еще несколько было от мужчин, которые думали аналогичным образом. Остальные несколько оказались абсолютно неподходящими.
- Удивительно, - усмехнулся я. - Мне думалось, что ваше объявление должно было взбудоражить половину всех психов в стране.
Фостер взглянул на меня без улыбки. Я вдруг почувствовал за его учтивой внешностью признаки внутренней напряженности, увидел следы тревоги в его спокойных голубых глазах.
- Я бы хотел, чтобы вас заинтересовало то, что я должен вам сказать, Лиджен. Мне кажется, вам не хватает только одного - уверенности в себе.
Я рассмеялся.
- Ну тогда какими же, вы полагаете, я обладаю способностями? Я ничего толком не умею делать.
- Лиджен, вы человек достаточно большого ума, с уровнем культуры значительно выше среднего. Вы много путешествовали, знаете как вести себя в трудных ситуациях, иначе бы вы не выжили. Я уверен, что ваша подготовка предусматривает умение проникать туда, куда вам нужно; вы знаете методы сбора информации, неизвестные обычному человеку. Но, вероятно, наиболее важным является то, что будучи человеком честным, вы все-таки способны преступить закон, когда это необходимо.
- Ну, хватит, - отрезал я.
- Нет, Лиджен, не подумайте, что я сколачиваю воровскую шайку. Как я уже писал в своем объявлении, это будет не обычное приключение. Оно может и, скорее всего, будет связано с теми или иными нарушениями законов и правил. Теперь, после того, как вы узнали мою позицию, оставляю вам самому судить, стоит ли игра свеч.
Если Фостер пытался разбудить во мне любопытство, то сделал это успешно. Он подходил абсолютно серьезно к тому, что задумал. Но его затея, похоже, была таковой, что любой здравомыслящий человек поостерегся бы в нее ввязываться. Однако с другой стороны, сам Фостер не был похож на человека, способного пойти на глупость…
- А почему бы вам не рассказать мне все подробно? - сказал я. - Зачем вам, человеку, имеющему все это… - я обвел рукой его роскошные апартаменты, - нужно вытаскивать из грязи такого бродягу, как я, и уговаривать его взяться за вашу непонятную работу?
- Ваше "я", Лиджен, пережило несколько серьезных ударов - это очевидно. По-моему, вы боитесь, что я ожидаю от вас слишком многого или что меня может шокировать какая-нибудь еще не известная сторона вашего "я". Возможно, если бы вы на время забыли о себе и своих проблемах, мы могли бы прийти к соглашению…
- Да, - сказал я, - забудем о моих проблемах…
- В основном, конечно, денежных. Большинство проблем нашего общества связаны с абстракциями тех ценностей, которые представлены деньгами.
- Ладно, - сказал я. - У меня свои проблемы, у вас - свои. Давайте на этом закончим.
- Вы полагаете, что поскольку я обладаю материальным достатком, мои проблемы должны быть обязательно мелкими, - продолжал Фостер. - Скажите, мистер Лиджен, вы когда-нибудь знали человека, который бы страдал от амнезии?
Фостер пересек комнату. Подойдя к небольшому письменному столу, он взял что-то из его ящика и взглянул на меня.
- Мне хотелось бы, чтоб вы познакомились вот с этим, - произнес он.
Я приблизился и взял из его рук предмет, который он держал. Это была небольшая книга в пластиковом переплете тускло-коричневого цвета, на котором, кроме выпуклого рисунка из двух концентрических колец, не было никаких украшений. Я откинул обложку. Страницы были тонкими, как папиросная бумага, но не прозрачными. Они были исписаны странными незнакомыми знаками чрезвычайно мелким почерком. Последний десяток заполненных страниц был исписан по-английски. Мне пришлось поднести книгу поближе к глазам, чтобы прочесть такое мелкое письмо:
"19 января 1710 года. Я очутился на краю беды, едва не утеряв ключ. Отныне сей дневник буду вести на английском языке…"
- Если эта запись что-либо и объясняет, то для меня такое объяснение слишком сложно, - промолвил я.
- Лиджен, как по-вашему, сколько мне лет?
- Трудный вопрос, - ответил я. - Когда я увидел вас впервые, я подумал, что вам, вероятно, за тридцать пять. Сейчас, если откровенно, вы выглядите ближе к пятидесяти.
- Я могу предоставить вам доказательства того, - сказал Фостер, - что я провел чуть ли не год в военном госпитале во Франции. Очнулся в палате забинтованным по самые глаза и без единого воспоминания о своей жизни до этого дня. Согласно сделанным тогда записям, мне, по всем признакам, было около тридцати лет.
- Что ж, - заметил я, - во время войны амнезия не такая уж редкость среди раненых. Однако вы, судя по всему, достаточно преуспели с тех пор.
Фостер нетерпеливо покачал головой:
- Добиться материального достатка в нашем обществе нетрудно, хотя для этого мне пришлось хорошо потрудиться в течение нескольких лет. Это отвлекло мои мысли от вопроса о моей прошлой жизни. Но пришло время, когда я смог отложить дела в сторону и заняться своей проблемой. Ключей к разгадке было совсем мало: возле меня нашли дневник, который я вам показал, да еще кольцо на пальце.
Фостер вытянул руку: на среднем пальце была массивная печатка с таким же выгравированным рисунком из двух концентрических колец, который я видел на обложке дневника.
- Я сильно обгорел, моя одежда обуглилась. Но, как ни странно, дневник оказался в полной сохранности, хотя и был обнаружен среди обгоревших обломков. Он сделан из очень прочного материала.
- И что же вы узнали в результате своих поисков?
- Если одним словом, то ничего. Ни одна воинская часть не искала меня. Я говорил по-английски, из чего сделал вывод, что я - англичанин или американец.
- А по акценту нельзя было определить?
- Однозначно - нет. Оказалось, что я говорил на каком-то смешанном диалекте.
- Может, вам и повезло. Я, пожалуй, был бы счастлив забыть первые тридцать лет своей жизни.
- Я истратил значительную сумму, пытаясь узнать свое прошлое, - продолжал Фостер. - Плюс несколько лет жизни. В конце концов я решил отказаться от этой затеи. И вот тогда-то появились первые неясные намеки.
- Так вы все-таки что-то нашли? - спросил я.
- Ничего такого, чего бы я не имел все это время при себе. Дневник.
- Я был уверен, что до того; как предпринимать какие-либо шаги, вы прочли его, - заметил я. - Не будете же вы утверждать, что сунули его в ящик стола и забыли.
- Конечно, я прочел его, вернее, то, что можно было прочитать. Только сравнительно небольшая часть записей сделана на английском языке. Остальное - шифр. Но даже то, что я прочел, для меня непонятно и, к тому же, совсем со мной не связано. Вы сами просмотрели его: это не более, чем дневник, который велся нерегулярно. К тому же он настолько зашифрован, что смысла в нем не намного больше, чем в самом шифре, который для этого использовался. Ну и, конечно, даты - они охватывают период от начала восемнадцатого до начала двадцатого века.
- По-видимому, это что-то вроде семейных записей, - предположил я, - которые велись из поколения в поколение. Там не упоминаются какие-либо имена или места?
- Взгляните на него еще раз, Лиджен, - продолжал Фостер. - Может, вы заметите еще что-нибудь необычное, помимо того, что мы уже обговорили.
Я снова перелистал дневник. В толщину он был не более дюйма, но по весу - тяжел, на удивление тяжел. В нем было множество страниц. Я бегло пролистал не одну сотню мелко исписанных листов, и все-таки дневник был заполнен меньше чем наполовину. То здесь, то там я пробегал глазами отдельные записи:
"4 мая 1746 года. Путешествие было неудачным. Мне нужно оставить это направление поисков…"
"23 октября 1790 года, Высота западного Барьера увеличена на локоть. Костры теперь горят каждую ночь. Неужто их дьявольскому упорству не будет предела?"
"19 января 1831 года. Я возлагаю большие надежды на филадельфийское предприятие. Нетерпение - вот мой самый большой враг. Все приготовления к Переходу завершены, и все же я должен сознаться, что чувствую некоторую тревогу…"
- Здесь немало странного, помимо самих записей, - заметил я. - По идее, эта вещь должна быть старой, однако качество бумаги и переплета превосходит все, что я видел до сих пор. Да и почерк слишком изысканный для гусиного пера…
- Перо закреплено там, на корешке, - сказал Фостер. - Им и писали.
Я осмотрел корешок, вытащил оттуда тонкую ручку и взглянул на Фостера.
- Кстати о необычном, - сказал я. - Не каждый день можно встретить подлинно антикварную шариковую ручку раннего колониального периода…
- Не спешите с выводами, пока не узнаете всего, - вставил Фостер.
- И двести лет на одном стержне - неплохо, - закончил я.
Я еще раз перелистал дневник и бросил его на стол:
- Кто кого дурачит, Фостер?
- Дневник был подробно описан в официальном документе, копиями которого я располагаю. Упомянуты и бумага, и переплет, и перо. Даже процитированы некоторые записи. Соответствующие органы изучили его достаточно тщательно, пытаясь выяснить мою личность. Они пришли к такому же выводу, что и вы: это - дело рук сумасшедшего. Но все в том, что тогда он выглядел точно таким же, каким вы видите его сейчас.
- Ну и что? Значит, дневник был сфабрикован во время войны. И что это доказывает? Я готов согласиться, что ему шестнадцать лет…
- Вы не понимаете, Лиджен, - сказал Фостер. - Я говорил вам, что пришел в сознание в военном госпитале во Франции. Но то был госпиталь союзных экспедиционных войск. И произошло это в 1918 году.
ГЛАВА II
Я скосил глаза на Фостера. Он не был похож на психа…
- Вы выглядите чертовски бодрым для семидесятилетнего старичка, - съязвил я. - Вот все, что я могу сказать.
- Вас удивляет моя молодая внешность. А какова будет ваша реакция, если я вам скажу, что сильно постарел за последние несколько месяцев? И что год назад я без малейшего труда мог сойти за молодого человека не старше тридцати?..
- Боюсь, что мне трудно будет вам поверить, - заявил я. - И извините, мистер Фостер, ко я нисколько не верю в вашу историю с 1918 годом. Это невозможно. Это…
- Я знаю, фантастично. Но давайте на минутку вернемся к дневнику. Посмотрите внимательно на бумагу. Ее исследовали эксперты, и она их озадачила. Попытки провести химический анализ закончились неудачей - они не смогли взять опытный образец. Бумага не поддается растворителям…
- Не могли взять образец? - перебил я. - Нужно было просто оторвать уголок листа.
- Попытайтесь, - предложил Фостер.
Я взял дневник и потянул за край одного из чистых листов, потом крепче сжал бумагу пальцами и дернул. Она не поддавалась. Я взялся поудобнее и дернул еще раз. Бумага была подобна тонкой, прочной коже, разве что она совершенно не растягивалась.
- Ничего себе, прочная, - удивился я.
Я вытащил свой перочинный нож, открыл его и провел острием по краю листа - никакого эффекта. Я подошел к комоду, разостлал на нем один из листов дневника и попытался пилить его, налегая на нож всем своим весом, потом, размахнувшись, с силой ударил сверху вниз острием по бумаге. На листе не осталось ни малейшего следа. Я спрятал нож в карман.
- Вот это бумага, мистер Фостер! - восхитился я.
- Попробуйте разорвать переплет, - предложил Фостер, - Поднесите горящую спичку. Выстрелите в него, если хотите. Ничто не оставит следа на этом материале. Послушайте, Лиджен, вы ведь умеете мыслить логически. Есть ли в этом что-нибудь, выходящее за рамки повседневного опыта, или нет?
Я сел и поискал у себя сигареты, которых как всегда не было.
- И что это доказывает? - спросил я.
- Только то, что дневник - не простая подделка. Перед вами вещь, которую нельзя отвергнуть как некий плод фантазии. Дневник существует. И это наша главная отправная точка.
- И куда мы от нее пойдем?
- Есть еще один фактор, который следует проанализировать, - продолжал Фостер. - По-видимому, когда-то в прошлом я нажил себе врага. Кто-то или что-то систематически охотится за мной.
Я попробовал рассмеяться, но это прозвучало явно не к месту.
- А почему бы вам не сесть спокойно и дождаться, пока это нечто не настигнет вас? Может, оно вам объяснит, что все это значит, - пошутил я.
Фостер покачал головой.
- Все началось почти тридцать лет назад. Как-то ночью я ехал за рулем автомобиля из Олбани, штат Нью-Йорк, в южном направлении по длинному, прямому участку дороги. Вокруг не было ни единого жилища. Я заметил, что меня преследуют огни. Нет, не фары автомобиля, а какие-то огни, пляшущие над полем вдоль дорога. Они двигались с большой скоростью, постепенно обогнали меня и сосредоточились впереди, держась вне досягаемости света фар. Я остановился, не придавая этому большого значения, просто из любопытства. Мне захотелось разглядеть их получше. Я включил фару-искатель и направил ее на эти огни. Они рассеялись во вес стороны, как только на них упал луч. Штук пять исчезли, а остальные начали приближаться. Я принялся их методично уничтожать. Все сопровождалось каким-то звуком, похожим на тонкое жужжание. Потом я почувствовал запах серы, и меня вдруг охватил страх, смертельный страх. Последнего я поразил лучом всего в десятке футов от машины. Мне трудно описать весь ужас, который я испытывал в тот момент…
- Звучит весьма таинственно, - сказал я. - Но чего вы испугались? Наверняка это была какая-то разновидность зарницы.
- Успокаивающее объяснение можно придумать всегда, - ответил Фостер. - Но чем можно объяснить тот инстинктивный страх, который меня охватил? Я завел машину и мчался без остановки всю ночь и следующий день. Я чувствовал, что мне нужно уехать как можно дальше от того, с чем я повстречался. Я купил дом в Калифорнии и попытался выбросить этот случай из головы, правда, без особого успеха. Потом это повторилось.
- То же самое? Огни?
- На этот раз все было сложнее. Началось с появления помех в виде статических разрядов при работе радиоприемника. Потом это нечто воздействовало на электропроводку: все лампочки стали тускло светиться, хотя были выключены. Я чувствовал, чувствовал нутром, что "оно" приближается, обступает меня. Я попытался удрать на машине, но двигатель не завелся. К счастью, в то время я держал несколько лошадей. Я вскочил на одну из них и поскакал в город - и весьма резвым галопом, смею вас уверить. Я видел огни, но мне удалось их обогнать. Потом я сел на поезд и продолжил бегство.
- Не понимаю…
- Это случалось еще - в общей сложности четыре раза. Последнее время я уже было подумал, что мне удалось наконец от них уйти, но ошибся. Сейчас уже обнаружились верные признаки того, что спокойный период моей жизни здесь подходит к концу. Я давно бы уехал отсюда, да мне еще нужно уладить кое-какие дела.
- Послушайте, - сказал я, - все это чушь. Вам необходимо обратиться к психиатру, а не к бывшему супермену. Мания преследования…
- Было очевидно, - упрямо продолжал Фостер, - что объяснение этому можно найти в моей прошлой жизни. Я вернулся к дневнику - единственной имеющейся у меня ниточке. Я переписал его, включая зашифрованный текст, и сделал увеличенные фотокопии первой части - той, которая написана непонятными знаками. Никто из экспертов, изучавших по моей просьбе рукопись, не смог ее прочитать. После этого я, естественно, сосредоточил все внимание на последней части текста, которая написана по-английски. Меня сразу же поразил один любопытный факт, на который ранее я не обращал внимания. Автор ссылался на какого-то "Врага", упоминались таинственные "они", против которых необходимо было принять меры защиты.
- Может именно поэтому вам пришла в голову эта навязчивая идея, - предположил я. - Когда вы читали дневник впервые…
- Автора этого дневника преследовал тот же рок, что и меня, - заявил Фостер.
- Но это - абсурд! - возразил я.
- Прекратите на минуту искать логику в данной ситуации. Проанализируйте лучше общую схему, - сказал Фостер.
- Да, в этом есть определенная закономерность, - согласился я.
- И следующим фактом, который поразил меня, - продолжал Фостер, - было упоминание о потере памяти - второе явление, с которым я, мягко говоря, немного знаком. Автор выражает досаду по поводу своей неспособности восстановить в памяти некие факты, которые могли бы ему помочь в его поисках.
- В каких еще поисках?
- Насколько я мог понять, что-то вроде научного исследования. Дневник пестрит загадочными для меня ссылками на вещи, которые нигде не объясняются.
- И, по-вашему, человек, который написал это, страдал амнезией?
- Возможно не в полной мере, - ответил Фостер. - Но вспомнить кое-какие вещи он был не в состоянии.
- Ну, если вы называете это амнезией, тогда мы все больны ею, - заявил я. - Ни у кого нет идеальной памяти.
- Но то были действительно важные вопросы, а не мелочи, которые легко забываются.