"Кому из нас труднее, отец? Тебе - потому что ты сейчас в самом пекле войны, и впереди у тебя Сталинград и Курская дуга, потом Варшава, а потом Будапешт, и не знаешь ты ничего ни о своем будущем, ни о маме, ни обо мне? Или все-таки мне - потому что это не мое время, я чужой в нем, меня просто-напросто нет на свете? Выходит, не чужой. И это мой лес, и моя война, и я тоже не знаю, что впереди будет…"
Олег, обогнавший их, вдруг остановился, огляделся.
– Километра два осталось. Давайте-ка здесь и сховаем дублер. Место знакомое, приметное. - Он вытащил коробочку, положил ее в заранее приготовленный полиэтиленовый пакет, сел на корточки, начал копать под раздвоенной березой землю подаренной председателем финкой с пестрой наборной рукояткой.
– Не рано ли? - осторожно спросил Раф. - Если что случится, два километра пилить придется.
– А что случится?
– Мало ли… - пожал плечами Раф.
– Вот что, парни… - Олег бережно опустил в ямку пакет с дублером, сгреб на него мокрую землю, набросал листьев, выпрямился, отряхивая руки. - Мы должны вернуться через двенадцать часов. Это максимальный обусловленный срок, когда шеф вырубит поле. Раньше я возвращаться не намерен. Что бы ни случилось. Есть возражения?
У Рафа, пожалуй, были возражения. Он не любил рисковать вслепую, просто не умел, не приходилось ему рисковать в его короткой двадцатидвухлетней жизни. Он готовился стать физиком-теоретиком, да и был им уже - по духу, по призванию, и твердо знал, что всякий эксперимент, тем более опасный, необходимо продумывать до мелочей, предусматривать любые случайности, рассчитывать их и даже планировать наперед. Но то, на что они шли, уже вышло за рамки самого необычного эксперимента. То была жизнь, а жизнь наперед не рассчитаешь. И он не стал возражать Олегу. Сейчас они - партизаны, и впереди - встреча с людьми, которым, может быть, завтра предстоит бой, тяжелый бой, последний. Стыдно знать о том и трусливо держаться за спасительную коробку дублера: вы, мол, сами по себе, а мы ни при чем, у нас другие задачи. Другие? Нет, Раф, не хитри сам с собой: одни у вас задачи, одни цели. Хотя бы на полсуток. Прав Олег.
И Раф сказал:
– Какие могут быть возражения?
И Димка молча кивнул. А Олег улыбнулся широко и радостно, - видно, все-таки ждал возражений! - ухватил друзей в медвежьи объятия, стукнул лбами:
– Молодцы, гаврики. Их там двадцать девять, как шеф рассказывал, да нас трое. Уже тридцать два. И кое-что мы умеем. Так почему бы не использовать это "кое-что"?
Он отпустил ребят и снова пошел вперед, уже осторожнее, посматривая внимательно по сторонам, приглядываясь к каждому дереву, к любому кусту. Сколько раз они здесь ходили? Десятки. И был тот же дождь, и те же продрогшие деревья, и казалось, ничего в мире не изменилось с тех пор, как Старков включил генератор. Раф даже начал подумывать, что не сработало поле, хотя сам многократно проверял настройку, а себе он верил, внимательности своей верил, скрупулезной точности. Но они шли дальше, и ничего не происходило, никто не выскакивал на тропу, не пугал автоматом, не кричал сакраментальное: "Стой! Кто идет?" Раф совсем успокоился, что-то насвистывать стал, но Олег оборвал его:
– Тише! Не дома…
И вовремя.
Они продрались сквозь кусты, в который раз осыпавшие их холодной дождевой водой, выбрались на поляну и замерли. Перед ними стояли три человека - один тоже в телогрейке, в ушанке не по сезону, другой - в выгоревшей плащ-палатке, третий - в шинели со споротыми петлицами. Три автомата наперевес, три черных стальных зрачка. Недружелюбные колючие взгляды.
– Ну-ка, ручки… - Один из людей качнул автоматом, и Олег медленно поднял руки вверх. Раф и Димка сделали то же. - Проверь их, Севка.
Небритый Севка перебросил автомат на спину, бесцеремонно ощупал карманы, провел по груди, по бедрам ладонями, отобрал вещмешки, по очереди развязал их, заглянул в каждый.
– Вроде пустые, - сказал он, по-волжски окая.
– Куда путь держите? - спросил первый, тот, что в плащ-палатке, не отводя, однако, дуло автомата.
– За грибами, - зло сказал Олег. - Погода, понимаешь, грибная.
Севка хлопнул себя по бокам, захохотал тоненько.
– Масляток им захотелось. Есть маслятки. - Вернул автомат на грудь, взял на изготовку. - Только не по вкусу будут, больно горькие масляточки-то.
– Не паясничай, - оборвал его первый. - Возьми их вещмешки. Отведем к комиссару, пусть сам разбирается. Грибники, так вашу… - выругался, сплюнул. - А ну, живей! Рук не опускать.
Партизан в шинели пошел впереди, оглядываясь поминутно, а первый с Севкой шли сзади, подталкивали автоматами в спину, и Раф невольно ускорял шаги, потому что был твердо уверен: эти выстрелят, особенно весельчак Севка, который явно не привык раздумывать, предпочитал действовать с налету и преспокойно расстрелял бы пришельцев, если бы не приказ первого. Раф вспомнил: Старков рассказывал о Севке, называл его лихим и бесшабашным парнем, прекрасным боевиком. Он, кажется, из Брянска, детдомовец. А первый - Торопов, так, помнится? Учитель географии. А третий, в шинели? Кто его знает… Может, его Старков и не называл, не вспомнил.
Так они прошли минут пять - молча, с поднятыми руками. Руки с непривычки затекли, Раф попытался украдкой пошевелить ими, но Севка сильно ткнул его автоматом:
– Не балуй.
– Руки устали, - тихо сказал Раф.
– Отдохнешь еще, коли дадут. Недолго осталось.
Осталось и вправду недолго. На огромной лесной поляне стояли телеги, крытые рваным брезентом, поодаль, привязанные к длинной слеге, прибитой к двум елям, теснились лошади - шесть или восемь, Раф не успел сосчитать. Из землянки навстречу им вышел партизан в матросском бушлате, увидел нежданную процессию, остановился:
– Тю, Севка шпионов поймал.
– Где комиссар? - спросил его Торопов.
– У себя.
Торопов нырнул в низкий вход в землянку, пробыл там с полминуты, выглянул:
– Давай их сюда. Матвей, постой у входа.
Матвей опустил автомат, поднял воротник шинели, спрятал в него лицо. Севка подтолкнул Олега, пробурчал:
– Пошевеливайтесь. Комиссар ждет.
Нагнув головы, они спустились по земляным ступеням в сырой полумрак землянки. Раф остановился у порога, огляделся. Черные бревна стен, низкий потолок, стол, на столе - коптилка, невысокое желтое пламя качнулось в латунном снарядном патроне. За столом на топчане - двое. Раф пригляделся. Один - Торопов. Он снял плащ-палатку, остался в цивильном бобриковом пальто, какое, видно, носил еще до войны. Второй - бородатый, в расстегнутой гимнастерке. Жарко ему, видите ли. Комиссар?
– Кто такие? - хрипло спросил комиссар, и Раф вздрогнул.
Ждал он этого, все знал, и все-таки странно было услышать в холодной, почти нереальной песенной землянке голос Старкова. Значит, это был именно Старков - неузнаваемый, даже не помолодевший, а какой-то иной, незнакомый. Борода его, пожалуй старила, но и изменяла начисто. Если бы не голос, Раф ни за что не узнал бы его.
– Кто такие? - повторил комиссар, и Олег быстро ответил:
– Солдаты мы. Вас искали, - улыбнулся, переступил с ноги на ногу, сказал облегченно: - Вот и нашли…
– Какие солдаты? Откуда?
– Из отряда Якова Лескова. Слыхали?
– О Лескове слыхал. А к нам зачем?
Олег закусил губу.
– Трое нас осталось, - глухо, сквозь зубы.
– Как это?
– Проще некуда. - В голосе Олега была злость: и на комиссара, задававшего неумные и ненужные вопросы, и на судьбу свою, заставившую пережить гибель отряда. - Нет больше Лескова. Убит капитан. И все убиты! - выкрикнул, даже голос сорвался.
– Ну-ну. - Старков стукнул кулаком по столу, патрон подпрыгнул, пламя мигнуло, закачалось. - Без истерик! Что с отрядом?
– Нет отряда. Выдала какая-то сволочь. Четвертого дня нас окружили у Ивановки, караул сняли, брали спящих, как куропаток. Нас-то и было всего ничего: полсотни бойцов. Все полегли. А мы вот живы…
– Та-ак, - протянул Старков. - Жаль Лескова. Да только не надо ему было самодеятельностью заниматься. Соединился бы с нами. Или с Панкратовым. Полсотни бойцов - не сила.
– А что сила? Армия сила? Вам легко говорить, вы небось давно партизаните. А мы с Лесковым из окружения шли - не выбрались. Застряли в Ивановке, колхозники к нам присоединились - так хоть воевать начали, а не драпать. Знаете, что значит для нас - бить врага? Дорвались мы, понимаете? Доедались. Капитан выходил на соединение к вам, да вот не успел. Говорил: еще одна операция - и баста. За три месяца - сколько операций, не сосчитаешь. Аэродромные склады, железнодорожная ветка, четыре взвода карателей. Это как запой…
– Допились…
Олег резко шагнул вперед, схватился за стол, закаменело лицо в свете коптилки, ходили желваки по щекам.
– Слушай, комиссар, или кто ты есть, ты Лескова не суди. Он со своим делом справлялся. Знаешь поговорку: о мертвых или хорошо, или…
– Или. Встань на место! А то тебя Севка пристрелит ненароком. А дело свое Лесков не доделал. На войне погибнуть легче всего. Ты выжить попробуй. Да не на печке схорониться, а на передовой.
– Так нет здесь передовой.
– Есть. Везде, где бой, там и передовая. Ты мне лучше скажи, почему тебя не убили, орел лихой? Сумел выжить?
– Уйти сумел.
– А оружие где потерял?
– Патронов не было. Да и что за оружие - один "шмайссер" на троих. Закопали его по дороге.
– Кто будете?
– Я же говорю: солдаты. Москвичи. Из роты капитана. С самого начала с ним были.
– Москвичи? Студенты или рабочие?
– Студенты. Третий курс физфака.
– Ты смотри: земляки, выходит. А я тоже хотел в МГУ на физфак поступить, да война помешала. Ничего, наверстаю…
Раф смотрел на Старкова и удивлялся: совсем оказывается, молодой парень казался много старше своих лет, и совсем не потому, что борода прибавляла годы. Рассуждал он как взрослый, опытный, много поживший человек. Война его состарила, оборвала юность, заставила стать не по возрасту мудрым. В конце концов, комиссаром его выбрали не за молодость, а скорее вопреки ей. Потому что именно вопреки ей он и повзрослел не по годам. Все они - мальчишки, ушедшие на фронт со школьной скамьи, сразу перескочили из детства в зрелость, не ждали ее, не звали - она сама к ним пришла. И Раф, и Олег, и Димка уже года на два, на три постарше Старкова. Но на сколько лет он обогнал их? Как считать - год войны за три? за пять? Кто из них смог бы стать комиссаром пусть маленького, в тридцать человек, но все же самостоятельного воинского подразделения? Может быть, только Олег…
Раф и не подозревал в Олеге таких способностей. Честное слово, перед комиссаром стоял не студент физфака, а именно партизан, солдат, усталый от долгого бессонного похода в тылу врага, ожесточенный гибелью товарищей, обозленный недоверием партизан. И Рафу вдруг показалось, что Олег не играет роль, а живет в ней: действительно устал он, ожесточен, обозлен. И все эти чувства не поддельны, не придуманы - выношены и пережиты. Хотя, вероятно, это только казалось Рафу. Просто хорошо развитое воображение, прекрасная память, которую принято называть эйдетической, да плюс желание выглядеть достоверно помогали Олегу в его игре. Все-таки в игре. А нынче получается мистика, фантасмагория какая-то, в которую рациональный реалист Раф никак поверить не мог.
– Документы у вас есть? - спросил Старков, размягченный довоенными воспоминаниями, мечтой своей, пока не осуществленной.
Олег зло усмехнулся:
– Может, тебе паспорт показать? У самого-то документы имеются?
– Имеются, - прищурился Старков. Он снова стал комиссаром, бдительным и строгим.
– А у нас нет. Зарыли мы их, когда из окружения топали.
– Говоришь, солдаты вы? Не из саперов ли?
– Пехота.
– А мне показалось - саперы. Землю копать любите. То оружие зароете, то документы.
– Знаешь, комиссар, - Олег даже рукой с досады махнул, и опять запрыгало в патроне пламя, тени на бревнах пошли в пляс, придавая всей сцене некий мистический колорит, так противный Рафу, - если не веришь, прикажи твоему Севке вывести нас под дождик и шлепнуть по очереди. Тем более, что у него такое желание на лице написано.
Старков засмеялся. И Торопов растянул тонкие губы в улыбке. И Севка у стены хохотнул баском. Почему-то смешной сочли они досадливую обреченность Олега.
– Шлепнуть - дело нехитрое, - лениво сказал Старков. - Это успеется. Никуда вы отсюда не денетесь, да и Севка за вами присмотрит. Как, Севка?
– Можно, - подтвердил Севка.
– Вот и присмотри. А там поглядим, что вы за солдаты-партизаны такие… Есть хотите?
Раф вспомнил, что они так и не позавтракали, проглотил слюну, и сделал это достаточно громко, потому что Старков опять засмеялся:
– Разносолов не обещаю, а каши дадим. Отведи-ка их, Севка, к Макарычу. И глаз не спускай.
– Будет сделано, - гаркнул Севка, приказал: - Давай пошевеливайся, гвардия, - впрочем, вполне миролюбиво приказал.
Глава 4
Каша была с дымом, с горьковатым запахом костра, закопченного котелка, обыкновенная солдатская "кирзуха", необычайно вкусная каша. Они сидели на поваленном березовом стволе, обжигались мисками, дули на ложки, уписывали кашу пополам с дождем.
– Хлебца у нас нема, извиняйте, - сказал Макарыч.
Он сидел напротив, на полешке-кругляше, выложил на колени тяжелые руки, склонил по-птичьи голову набок, смотрел жалостливо. Что ему были подозрения комиссара или мрачный взгляд бравого Севки! Он был поваром - по профессии или по партизанской необходимости - и видел перед собой только голодных парней, здоровых ребят, которым не каша нужна, а добрый кус мяса и горбуха с маслом и солью, а ничего такого предложить не мог и мучился оттого.
Городской житель, привередливый гурман Димка в жизни не едал такой странной каши, отвернулся бы от нее в обычное время, брезгливо поморщился бы, а сейчас - ничего, ел - похваливал, поскреб алюминиевой ложкой по миске, спросил вежливо:
– Добавки не найдется?
– Как не найдется, - засуетился Макарыч, вскочил со своего полешка, отобрал миску, скрылся в землянке, вынес оттуда полную. - Кушайте на здоровьечко.
"Хорошо, что не завтракали, - подумал Димка, уплетая добавку, - хоть голодны по-настоящему…"
А что понарошку? Да все вокруг, считал Димка. И лес этот, и землянки - партизанские декорации, и толстый добряк Макарыч, и даже герой удалец Севка - все виделось элементами какой-то странной, но чертовски интересной игры. И бородач Старков - ждал Димка - сейчас выйдет из своей землянки, отклеит фальшивую бороду, улыбнется знакомо, скажет: "Как я вас разыграл? А вы поверили, остолопы".
Вот он и вправду вышел, не застегнув гимнастерку, лишь набросив на плечи короткую шинель, придерживал ее полы руками. Подошел к студентам. Олег встал, вслед за ним поднялись Раф с Димкой, стояли навытяжку, держали миски у пояса, как кивера гусары.
– Садитесь, - кивнул Старков. - Кто из вас в радио разбирается?
Это тоже было из области игры: вопрос Старкова, который мог с закрытыми глазами починить любой радиоприемник или магнитофон, даже в заводскую схему не заглядывал.
– Все, наверно, - пожал плечами Димка.
– Пойдем со мной. - Он повернулся и пошел к себе, не оборачиваясь, уверенный, что приказ будет выполнен, иначе и думать не стоит.
Димка быстро отдал Макарычу миску с недоеденной кашей, побежал за комиссаром, оглянулся на бегу. Олег смотрел ему вслед, сузил глаза щелками, сжал губы, будто напоминал: не подведи, Дмитрий, не сорвись. Жалел он сейчас, ох как жалел, что не может пойти вместе с Димкой, проконтролировать его действия, а еще лучше - заменить его. Нет, это выглядело бы слишком намеренным, и он остался сидеть на березке, неторопливо зачерпывал кашу, смаковал вроде, на комиссарскую землянку больше и не взглянул.
"Вот и отлично, - с каким-то злорадством подумал Димка. - Тоже командир нашелся. Все сам и сам. А мы - мальчики на подхвате. Фигушки вам…"
На столе рядом с коптилкой стояла маленькая походная радиостанция с гибкой коленчатой антенной, ротная рация, очень похожая на те, что Димка изучал в институтском кабинете радиодела. Только те были поновее, здорово модифицированные, но принцип-то в общем, не изменился за три десятилетия. А в конструкции хорошему физику грешно не разобраться.
– Что стряслось? - спросил хороший физик Димка.
– Трещит, - как-то виновато сказал Старков, и опять Димка поймал себя на мысли, что притворяется он умело, правдиво, даже талантливо, но притворяется - он, Старков, для которого такую рацию починить ничего не стоит, раз плюнуть. Но нет, не притворялся комиссар: пока не умел он чинить рации. Все это придет потом, позже, а сейчас Димка знал в тысячу раз больше него.
– Ножичек дайте, - сказал он и тут же мысленно похвалил себя, что не отвертку попросил - ножичек. Действительно, откуда в лесу отвертке взяться? Да и забыл Димка, прочно забыл о ее существовании за полтора года войны, службы в пехоте, боев в партизанском отряде, где именно нож стал для него главным и порой единственным техническим инструментом.
Он взял протянутый Старковым складной нож, быстро отвернул заднюю крышку. Так и есть: примитив, ламповая схема на уровне средневековья. А пыли-то, пыли!
– Без пылесоса не обойтись, - машинально произнес он и ужаснулся, сообразив: Старков еще не мог знать, что такое пылесос. Или знал? Разве упомнишь, когда у нас появились всякие там "Ракеты" и "Вихри"… Поднял веки, внезапно отяжелевшие, глянул на комиссара, тот улыбался.
– Хорошая, должно быть, штука. Пы-ле-сос, - смакуя слово, по слогам произнес он. - Кончится война, наладим производство, будет тогда чем радиоприемники чистить.
Эта нехитрая шутка почему-то развеселила Димку, он засмеялся, уткнув нос в несвежие внутренности рации, подумал, что далеко еще, ох далеко юному комиссару Старкову до мудрого и остроумного профессора Старкова. Это поначалу он показался им взрослым и опытным. А на деле - мальчишка, который и видеть-то ничего не видел, и кругозор неширок, и знания небогаты. Все это придет, но потом, позже, и удивит он ученый мир своей теорией обратного времени, а пока до физического факультета - почти три года войны.
Димка копался в рации, изредка поглядывал на Старкова. Тот сидел на углу топчана, что-то писал в потрепанную тетрадь огрызком карандаша. Димка знал, что он пишет. Шеф как-то говорил им, что в годы войны самым близким собеседником для него был дневник. Начал он его вести как раз в отряде, таскал в вещмешке "сквозь боевые бури", как он сам выражался, прикрывая смущение высокопарной фразой. А чего смущаться? Был бы Димка поусидчивее, тоже вел бы дневник. Хотя о чем ему писать? Как сессию сдавал? Как в Карелию в турпоход ездил? Как жег спину на сочинском пляже? Скукота, обыденность! А по старковским запискам какой-нибудь историк вполне мог бы диссертацию сочинить. Олег вон предлагал шефу отнести дневники в журнал - в "Смену", или в "Юность", или в "Новый мир", а то в "Знамя". С руками оторвут. А шеф смеялся: рано, дескать, мемуары публиковать, еще пожить не успел, главного не сделал.
Димка не вытерпел, поднял голову:
– Дневник ведете?
– Вроде того. - Старков отложил блокнот, посмотрел удивленно. - Как ты догадался?