Догадался… Сказать бы ему, что не догадался вовсе, а знал точно. Как он на это среагирует? Нет, Димка, держи язык за зубами, бери пример с Олега, с великого конспиратора - под стать прославленному Штирлицу, не трепись попусту - не в университете сидишь. Это все-таки Старков, самый что ни на есть настоящий, и не делай скидок на его молодость, на неопытность в общении с изворотливыми студиозами семидесятых годов. Характер-то у него старковский. Честно говоря, не сахар - характерец, пальца в рот не клади.
– Глаз у вас был какой-то нездешний, - сказал Димка. - С таким глазом ни приказы, ни листовки не сочиняют. Вот письмо если? Письма еще такого глаза требуют…
Сказал он так в шутку, а Старков помрачнел, насупился:
– Некуда мне письма писать. Мать перед войной умерла, а отца я не помню.
И это знал Димка, рассказывал им Старков о своем детстве, о матери, не дожившей до июня сорок первого всего двух месяцев, об отце, убитом кулаками в суровые годы коллективизации. Знал, да не вспомнил, ляпнул бестактно. Правильно Раф говорит, что язык у Димки на полкорпуса любую мысль опережает.
– Извини, друг, - пробормотал Димка, даже не заметив, что обратился к Старкову на "ты". Как-то само собой вырвалось, но и выглядело это естественно, потому что война всегда нивелирует возраст. Да и чего здесь было нивелировать, если разница в годах между ними - года три всего, никакая это не разница, даже война тут ни при чем.
– Чего там… - протянул Старков и вдруг спросил: - Ты своих товарищей давно знаешь?
– Давно, - сказал Димка. - Учились вместе.
– И этого здорового? Как его?..
– Олег. С ним тоже с первого курса.
– А потом?
Правда кончилась. Начиналось зыбкое болото легенды.
– Что потом? Военкомат. Фронт. Окружение. Отряд. - Он повторял придуманные Олегом этапы из биографии, повторял с неохотой не потому, что боялся выдать себя незнанием, неточностью какой-нибудь, а потому, что не хотелось ему врать Старкову. Честно говоря, идея эксперимента была Димке не очень-то по душе. С какой радостью сейчас он рассказал бы комиссару об университете, о студенческих турнирах КВН, о Старкове бы рассказал - каким он станет через тридцать с лихом лет, о его теории, о председателе, который в одном "сегодня" увел отряд в неведомое Черноборье, а в другом - сидит в лесниковой избухе, мается, наверно, неизвестностью, клянет шефа почем зря: на кой черт отправил сосунков под фашистские пули.
А сосунки тоже маются от той же неизвестности, и, может быть, только супермен Олег ждет этих пуль, надеется, что удастся ему проявить себя в настоящем деле, в мужском занятии. А физика, видите ли, не настоящее дело. Там, видите ли, никакого риска не наблюдается. Так и шел бы в военное училище, куда-нибудь в десантники, рисковал бы себе на здоровье и отечеству на пользу. Хотя он и в физике умудрился найти самую рискованную тропку, помог ему Старков со своим генератором…
Димка поймал себя на том, что не совмещает он в собственном представлении Старкова-партизана и Старкова-ученого. Не может он себе представить, что это есть один и тот же человек. И не хочет представить. Воображения не хватает, сказал бы Олег. Да не в воображении суть, мил человек Олеженька, воображения у Димки хоть отбавляй. А суть в том, что разные они люди - партизан и ученый. Фамилия у них одна, верно. И биографии сходятся. Даже отпечатки пальцев совпадут - линия в линию. Так что же, возраст мешает, пресловутые тридцать лет? Мешает возраст, спору нет. Но главное - и Димка был твердо в том уверен - характеры у них неодинаковые. Партизан Старков казался мягче, спокойнее, не виделась в нем нервная ожесточенность Старкова-физика, сильного человека, фанатика найденной им идеи.
Сейчас Димка ощущал некое превосходство над комиссаром, которое ни на миг не появлялось в отношениях с профессором. Профессор для Димки был богом, добрым и всемогущим богом из древнегреческой мифологии, где, как известно, боги прекрасно уживались с простыми смертными, делали подчас одно дело, но все же оставались богами - малопонятными и прекрасными. Димка ничуть не стеснялся своего преклонения перед профессором, даже гордился этим чувством, выставлял его напоказ. А комиссар был ровней ему - никакой не бог. Димка удивлялся, за что партизаны выбрали комиссаром Старкова. Не Торопова, например, который и постарше был, и опытнее, а именно Старкова - в его щенячьи девятнадцать лет.
Удивляться-то Димка удивлялся, но предполагать мог: за характер и выбрали. Как раз за тот самый старковский характер, которого не мог пока углядеть в комиссаре Димка. И сила, и фанатизм в добром смысле слова, и ожесточенность, и воля, и решительность - все, вероятно, было у комиссара. Просто качества эти проявлялись в деле. В том деле, каким занимался Старков, какому был предан до конца.
Димка знал физика. А перед ним в полутемной землянке сидел партизан, боец, которого Димка впервые видел. И с делом его знаком не был. Но никакой мистики не существует, Димка, и партизан и ученый - один и тот же человек, пусть сей факт и не укладывается в твоем сознании. А ты бы смог представить комиссаром твоего Старкова? Димка усмехнулся: да он и так комиссар, чье слово - закон для студента. То-то и оно…
Но неразумные чувства противились строгой и точной логике. Димка аккуратно зачищал ножом контакты у лампы, поглядывал на Старкова, видел все того же парня, ровесника, которого и борода не спасала, и завидовал ему смертельно. "Ты ужасно легкомысленный", - говорила Димке мама. "Трепло ты великое", - осуждал его Раф, беззлобно, впрочем, осуждал, не без симпатии. А сам Старков подводил итог: "Быть бы тебе великим ученым, если бы не твоя несобранность".
Все они были собранные, серьезные, деловые. А Димка - нет. И он завидовал сейчас мальчишке Старкову, потому что все-таки тот стал комиссаром, проявив все вышеперечисленные распрекрасные качества, которые Димка в нем не желал признавать.
– Ну, вот и все. - Димка привинтил крышку, повернул тумблер. Рация запищала, пошел грозовой фон. - Работает.
– Спасибо, - сказал Старков, протянул руку.
Пожатие было сильным, Димка поморщился, украдкой потер ладонь.
– Я пойду?
– Валяй. - Старков уже не смотрел на него, уселся перед рацией, прижал к уху эбонитовую чашку наушника, крутил ручку настройки.
Димка стал лишним. Ну что ж, он мальчик воспитанный, мешать не станет. Поднялся по земляным ступенькам, вдохнул холодный воздух, сощурился.
"Дождик-дождик, перестань, - закрутилась в голове детская считал очка, - мы поедем… Куда? Далеко не уедешь: вон Севка с автоматом сидит. А что, если остаться?.."
А что, если остаться здесь, со Старковым, пройти с ним до конца войны, до Победы, поступить на физфак в МГУ, разработать вместе теорию обратного времени? Дурацкая мысль, подумал Димка. Как останешься, когда в Москве - привычная жизнь, мама, девчонки, диплом на носу. И главное, через полсуток Старков из будущего вырубит поле, и Старков из прошлого канет в прошлое. Без Димки. Вздор, вздор, будь реалистом, Дмитрий, не распускай слюни.
Он медленно пошел к землянке Макарыча. Сам Макарыч азартно резался в дурака с Олегом, с размаху шлепал на расстеленную прямо на земле плащ-палатку засаленные рваные картишки. Олег курил "козью ножку" - как свернуть сумел? - явно выигрывал. Севка с любопытством наблюдал за игрой. Рафа не было: видно, в землянку залез. Димка подошел, сел тихонечко на бревно. Он уже не ощущал того пьянящего азарта, с которым начал путешествие во времени. Неизвестно почему пришла тоска - холодная и тусклая, как этот день.
– А где все? - спросил он у Севки.
– Кто?
– Ну партизаны.
Севка смотрел на него с подозрением, недружелюбно.
– Где надо, там и располагаются, - мрачно сказал он.
– Дурак ты, Севка, - в сердцах ругнулся Димка. - С бдительностью перебарщиваешь. Кому я доносить пойду?
– Кто тебя знает? - хитренько улыбаясь, протянул Севка. - А за дурака можно и схлопотать.
– От тебя, что ли?
– А чем я плох? - Севка встал.
Димка тоже вскочил, но Олег, не глядя, поймал его за руку, потянул на место.
– Сядь, - приказал он, именно приказал, бросил карты на брезент. - И ты уймись, - это уже Севке. - Сейчас только драки не хватало. Своих бить будем?
– Знать бы, что своих, - буркнул Севка, однако сел, поставил автомат между ног, оперся подбородком о дуло.
– Придет время - убедишься.
Олег явно надеялся на то, что время это придет и что докажет он глупому Севке всю бессмысленность его подозрений. А впрочем, плевать ему было на Севку и на подозрения его плевать. Он просто ждал боя. Боя, ради которого он пошел сюда.
И дождался.
Глава 5
Где-то совсем рядом послышался топот копыт. Макарыч поднял голову, прислушался. Севка снова встал, взял автомат на изготовку.
– Рытов, что ли? - спросил он.
– Кто же еще? - сердито сказал Макарыч. - Видать, стряслось что. Ишь - гонит. Весь лес переполошил.
На поляну влетел всадник, осадил коня, спрыгнул на землю, побежал к землянке Старкова.
– Чего там, Рытов? - окликнул его Севка.
А Рытов только рукой махнул, нырнул в землянку. Брошенный им конь зафыркал, затряс головой, пошел к коновязи. Привязанные к слеге лошади заволновались, переступали с ноги на ногу, дергали поводья.
Из землянки выбежал Старков, Рытов - за ним.
– Севка, - крикнул Старков, - подымай людей! Немцы!
Он спустился в соседнюю землянку, а из леса уже бежали люди - по двое, с разных сторон, с автоматами, с карабинами, кто-то даже с дробовиком.
"Вот и началось", - облегченно подумал Олег.
Да, он ждал боя - Димка не ошибся. Этим боем он и жил последний месяц, ездил в райцентр, сидел в музее, корпел над архивными папками, над запыленными папками с казенными титулами "Дело № …" хранившими пожелтевшие документы - письма, копии наградных листов, приказы, листовки, писанные от руки воспоминания, писанные корявым почерком, с ошибками и описками, писанные людьми, для кого автомат и граната были много привычнее авторучки или карандаша.
Что он хотел от этого - пока предполагаемого - боя? Славы? Но перед кем? Перед бойцами отряда, которые проживут с Олегом только полсуток, мимолетные двенадцать часов, забудут его напрочь и славу его лихую и зыбкую забудут - те, кто выживет. Нет, не славы он искал, не гнался за ней, а если и мечтал о славе, то не о военной. Он был физиком, настоящим физиком - вопреки сомнениям Димки, и слава талантливого ученого привлекала его значительно больше любой другой мирской славы. Если, впрочем, привлекала. Так мог подумать кто угодно - Димка, Старков, приятели по факультету, но не он. Сам он не слишком часто вспоминал о ней.
И не самоутверждения хотел он. Уж чего-чего, а всякими там комплексами Олег не страдал. Что умел - то умел, а умел немало. А коли не получалось что-то, знаний не хватало или опыта, то не мучился от бессилия, не страдал, не опускал рук, а раз за разом повторял это "что-то", пока не говорил себе: могу! И - точка. А комплексы - для слюнтяев и лодырей. Как там у классика: талант - это терпение. Внесем поправку: и терпение тоже. Потому что - как считал Олег - талант суть сумма качеств, данных природой и скорректированных личностью. Итак, он был личностью, а личность не нуждается в самоутверждении.
И остается предположить единственное: бой, которого Олег ждал с великим нетерпением, был ему нужен… просто так. Как этап в биографии, какого могло и не быть - семидесятые годы на дворе! - но раз случился, то мимо пройти нельзя. Риск - вот что любил Олег. Ту самую зыбкую грань, за которой - неизвестность, а значит - опасность. Опасность провала, просчета, неудачи. Опасность для жизни, наконец. Но зато победа в обстоятельствах, неподвластных прогнозам, - вдвойне, втройне сладка. А если ты ее рассчитал - свою победу, - запрограммировал, заранее выстроил, то цена ей невелика. Скучно. Книжный человек Раф цитировал как-то стих о "езде в незнаемое". Так себе стишок, рукоделие на подушке. Но запомнилась Олегу одна строка: "Не каждый приедет туда, в незнаемое". Верно, не каждый. А Олег приедет. Должен приехать. Ради этого стоит жить. Он и к Старкову пошел, потому что вся его теория обратного времени - езда в незнаемое. Старков - это сила, считал Олег. И если не молился на него, как восторженный Димка, то уважал его безоглядно. Как и должен уважать талантливый ученик талантливого учителя. Старков тоже любил риск. В конце концов, вся его жизнь была риском. Начиная с сорок первого военного года, когда он мальчишкой пришел в партизанский отряд. Тем самым бородатым мальчишкой, который сейчас собрал на поляне невеликий личный состав отряда. В отличие от Димки Олег не делил Старкова пополам: на партизана и физика. Олег чуждался подсознательных эмоций, обуревавших приятеля, и относился к комиссару с той же ученической почтительностью, как и к профессору. Что ему было до молодости комиссара! Он твердо верил: зелень узнают не по возрасту, а по цвету. Он и на собственный возраст скидок не делал.
…Они втроем по-прежнему сидели на мокром бревне, смотрели на неровный разномастный строй бойцов на поляне, прислушивались к тому, что говорил Старков. Слышно было плохо: комиссар говорил тихо-тихо, и слова его гасли в монотонном шуршании дождя.
– …обойдется… на рожон не лезть… предупредить… - Даже не целые фразы, а отдельные слова доносились до землянки Макарыча.
Олег сам складывал из них предложения. Получалось так: все обойдется, не стоит лезть на рожон, необходимо предупредить жителей деревни. Что ж, если Олег верно понял Старкова, тот не рвался первым вступать в бой, выбрал политику выжидания. Верное решение. Сил у отряда мало, главная задача - сохранить обоз и помочь деревне. Если гитлеровцы не собираются идти к ней, пройдут мимо, то и Бог с ними. Другое дело, если это те самые каратели, которые существовали в действительном - не моделированном - сорок втором году. Олег спрашивал Старкова о точном дне сражения. Тот не помнил даты. Не мудрено: в те дни о календаре некогда было вспоминать. Но все события, все грустные перипетии сражения Олег - со слов Старкова - знал назубок. И все могло повториться - как тогда. Дополнительным фактором было присутствие здесь их самих - гостей из будущего. Тем самым дополнительным фактором, который перечеркивал всю запрограммированность событий, столь ненавистную Олегу. И хотя Старков строго-настрого приказал им ни во что не вмешиваться, Олег скептически отнесся к приказу. Что ж, по-вашему, сидеть сложа руки, с холодным любопытством наблюдать за тем, как убивают людей, не помочь им? Ну нет, фигушки!
Олег встал - нарочито лениво, медленно пошел к комиссару. Тот уже закончил инструктаж, и партизаны разошлись. Пятеро из них, забрав автоматы, ушли в лес, - видимо, на разведку. Остальные разбрелись по поляне, томясь ожиданием, собирались малыми группками, курили, с любопытством поглядывали на незнакомцев. Кто-то - заметил Олег - уже подошел к Рафу с Димкой, сел рядом, завел разговор.
– Что случилось, комиссар? - спросил Олег Старкова. - Может, поделишься всеведением?
– Отчего бы нет? - Старков будто впервые видел Олега, осматривал его с головы до ног, изучал, что-то прикидывал в уме. - Наша разведка обнаружила фашистов километрах в четырех отсюда.
– Много ли?
– Девять человек в пешей цепи. Идут осторожно, высматривают. Похоже - дозор.
– А основные силы? Старков пожал плечами:
– Не видно. Где-то позади. Гитлеровцы не рискуют ходить по лесу малым числом.
– Вас ищут?
– Сдается, что так и есть.
– Они знают о вашем местоположении?
– Точно - вряд ли. Ориентировочно - наверняка.
– Примешь бой, комиссар?
– Не хотелось бы… Сколько их там? А нас - три десятка.
– Плюс три единицы.
– Себя считаешь?
– А ты не считаешь?
– С устным счетом не в ладах.
– Не прибедняйся, комиссар. Не до красивых слов, а скажу: рассчитывай на нас. Да и сами мы прохлаждаться не станем. Приставишь Севку, скрутим его - и в бой. Ты проверить нас хотел, комиссар? Так вот она, проверка, куда точнее.
Олег напрягся, видел, что Старков готов отступить: три лишних человека ох как не помешают.
– Не дрейфь, комиссар. Ты нас всегда кокнуть успеешь, ежели не по-твоему будет.
– Вы без оружия, - отступал Старков, - а у нас лишнего нет.
– А бой на что? Добудем.
– Ладно, посмотрим, - вроде бы сдался Старков. - Будете при мне.
– Есть! - гаркнул Олег, даже Раф с Димкой услыхали, глянули на него: что он там задумал?
– Ждите команды, - сказал Старков, пошел к землянке, куда уже скрылся Торопов.
Да только не сдавался Старков, Олег сие понимал прекрасно. Сыграл этакую неуверенность, мучительные колебания, а на самом деле все давно решил. Бессмысленно оставлять пришельцев под чьим-то присмотром, даже под самым строжайшим глазом. Бой и вправду - лучшая проверка. Если друг, его помощь пригодится. А враг - так в бою партизанская пуля достанет.
Олег уселся на бревно рядом с друзьями, сказал им:
– Уломал комиссара.
– Поверил? - спросил Раф.
– Поверить не поверил, а проверить решил.
– Бой всех проверит, - сказал партизан, сидевший напротив. Это он давеча прискакал на поляну с вестью о немцах.
Парень лет девятнадцати-двадцати, черный, цыганистый, даже с медной серьгой в ухе, буравил Олега взглядом, а глаза тоже черные, непрозрачные, колючие глаза. Улыбался в сто зубов.
– Дело говоришь, - поддакнул ему Олег. - Звать как?
– Василием нарекли. А по фамилии - Рытов.
– Сам-то откуда?
– Степь мне матушка. Эх и приволье там!.. А туточки тесно, душно… - Он передернулся.
Что-то наигранное было в его поведении, искусственное. И голос с надрывом, с ноткой истерики, и банальщина насчет степи-матушки, и мимика третьесортного актера из провинции, и серьга в ухе. Олег сказал зло:
– Не задохнешься в лесу?
– Терплю, из сил выбиваюсь. А ты, громила, не шути шутки с Васенькой, обжечься можно.
– Ладно, поберегусь, - отмахнулся Олег, подумал: что-то все здесь на ссору набиваются. И рыжий Севка, и Васенька этот, лицедей липовый.
Севка - тот хоть естественный, вся его задиристость - от молодости да глупости, от избытка сил молодецких. А этот хитер, себе на уме. Старков ничего не говорил о нем. Может, забыл? Он всех и не назвал, не вспомнил. Мудрено ли: сколько времени утекло! Да и остались тогда с обозом под началом Старкова люди случайные. Не сам он их выбирал из двухсот с лишним бойцов отряда Петровича. А сродниться не успел: и пяти дней вместе не прожили. Так что на многих самим придется характеристики составлять и Старкову подсказывать. На Рытова, к примеру…
– Карабинчик бы сюда, - мечтательно протянул Димка, представил, видать, старковский карабин, зажмурился.
– А что ж это вы безоружными по лесу шастаете? - съехидничал Рытов. - Аль посеяли где?
– Тебя не спросили, - огрызнулся Димка, которому надоел цыган со своими прибаутками.
И снова Олег вмешался:
– Не только по лесу шли, в деревни заходили. С оружием опасно. Зарыли мы его.