Содержание:
ДО 1
ПЕРЕД 9
ПОСЛЕ 11
ТЕПЕРЬ 14
Лапсанг Сушонг
Lapsang Souchong . Крупнолистовой чай. Один из наиболее известных сортов чая из Южного Китая.
Этимология названия Lapsang Souchong неизвестна. Китайское название - чжен шань сяо чжун ("малый вид с горы Чжен"). Известен также как "копчёный чай".
Неповторимый вкус и благоухание этого сорта чая обязаны своим появлением сушке толстых листьев чая над костром из сосновых поленьев.
Родина чая - китайская провинция Фуцзянь. Уже около 1610 года или 1650 года, в горах У И, в деревне Син Ху Чжэнь, в районе Нань Ли, существовало производство чая чжен шань сяо чжун .
Отличается слегка закругленным листом и очень черным цветом. Согласно китайскому чайному канону, высококлассный чжен шань сяо чжун имеет настой насыщенного красно-бордового цвета и красный лист, аромат южных плодов гуйюань и вкус, похожий на вкус цветов корицы. Начинающие обычно сравнивают его аромат с запахом скипидара, лыжной мази и копченой рыбы. Искушённые любители различают нотки дыма и древесины, а также сладкого имбиря, карамели, чернослива и сушёной груши.
Lapsang Souchong поставляется для английского парламента и дома Королевы Великобритании. Популярен среди курильщиков. В частности, потребителем Lapsang Souchong был Уинстон Черчилль. Чай упоминается в сериале о Джеймсе Бонде.
Наиболее распространённые торговые марки производителей: Twinings , Newby , Master Team .
"Большая чайная энциклопедия". М., "Капитель", 2003.
ДО
1973 год, февраль. Подольск.
Магазин был похож на больницу: пустой, гулкий, с кафельными стенами, вдоль которых выстроились бесконечные шеренги пыльных банок с голубцами и овощным лечо. В углу поблёскивали стеклянные конусы с краниками - рыжий и бурый: в рыжем яблочный сок, в буром томатный. Под потолком зло шипела лампа дневного света.
Очереди не было. Саша пробил сыр, два молока и батон белого с поддона. Хлеб был свежий, только привезли. Он сунул тёплый батон в сетку, мучаясь искушением отъесть вкусную горбушку. Саша с детства любил простое: молочко холодненькое да с хлебушком тёпленьким. "Лепота", как говорит мама. Он не знал точно, что такое "лепота", но это было определённо что-то хорошее - из того сказочного раньшего времени, когда в магазинах всё было.
Оставалась ещё Клавдия Львовна.
Саша её побаивался: тётка была склочная и злопамятливая. Подольских она не уважала, поскольку величалась коренною москвичкою - её родители жили на Сухаревке. Однако же все знали, что Клава появилась на свет в селе Плетёный Ташлык под Кировоградом. В столицу она перебралась - она всегда говорила "вернулась", будто там жила - уже после войны, каким-то хитрым нечестным способом. Устроилась в промтоварный, доросла до заведующей, забурела, потом чуть было не села по проверке, но выкрутилась - хотя с заведывания её, что называется, попросили, и из Москвы - тоже. Всплыла в Подольске, где и пригрелась возле продуктового. Место своё понимала и ни во что серьёзное не лезла, промышляя мелким шахер-махером.
"Настоящая торговка" - говорила о тёте Клаве сашина бабуся, - "хамка, наглая такая, без мыла в одно место пролезет". Тем не менее, когда Львовна приходила в гости, бабуся перед ней заискивала, угощала домашней выпечкой и ставила пластинки Шульженко. Семейство Лбовых нуждалось в продуктах и товарах народного потребления.
Ждать Львовну полагалось во дворе, у железной двери, куда подъезжала машина с хлебом.
Саша проторчал там около получаса, разглядывая кривой забор, деревья, ржавый гараж, покрытый наледью. За это время успел-таки скушать полбатона, промёрзнуть до попы и страшно известись насчёт по-маленькому. Когда Львовна наконец явилась, он совсем было засобирался за гаражи.
- Здря-асьте вам, - неприветливо поздоровкалась Клавдия Львовна.
- Здрасьте, - буркнул Саша, кося в сторону гаражей. - Мама просила передать. Он протянул сетку с обёрнутым в газету бумажным кирпичиком.
- Это у нас чего? - прищурилась торговка.
- Мушкетёры и Вознесенский, - вздохнул Саша. - Новый, в супере.
- Передай своей маме, что в прошлый раз супер был рваный, - подпустила сволочного тона тётя Клава. - Внутри бумажкой заклеили. Думали, не посмотрю? За дурочку держите?
- Это букинистическая книжка, - выдавил из себя Саша. - Это не мама сделала. Она не видела, что склеено.
- А надо проверять такие вещи, - набычилась Клавдия Львовна, - это пущай твою маму волнует, как она там чего не доглядела. Вот я ей пакет порватый положу, всё из которого сыплется, а я ей в глаза - пардоньте, Насть Пална, я на складе брала, не посмотрела. Понравится, нет? Ну вот то-то. Я ж не себе книжки читать беру, а лю-дям! - это слово она выговорила она по складам, как китайскую фамилию. - И на фиг мне это надо, чтобы за мою же доброту мне в душу накекекали? А?
- Кто ж вам кекекает, - осмелился возразить Саша, суетливо перетаптываясь на месте.
- Да кто же! Вы все и кекекаете! Интеллигенты называются. Сами ничего не умеете, - съехала торговка на любимую тему, - штаны только просиживать. Мама твоя хоть нормально устроилась, по-людски. И то поставить себя не умеет. Я по доброте своей всем помогаю, кручусь, верчусь, а потом мне же обратно претензии…
Саша почувствовал, как голова сама вжимается в плечи. Было стыдно. За маму-филологичку, которая уже который год сидит в букотделе "Военкниги" и будет там сидеть до пенсии. За папашу из Минсредмаша, не оправдавшем маминых ожиданий и увязшего в мелких дрязгах на своём номерном объекте. И даже немножечко за тётю Клаву, которая называет свои спекуляции "помощью" и "добротой".
Львовна ещё немного побухтела, потом вдруг засобиралась куда-то:
- Заболтал ты меня совсем, а мне пора. На вот, - она протянула Саше сетку со свёртками. - Мясо внизу, - предупредила она, - подтекает. Осторожнее неси, измажешься.
- Мама насчёт чая спрашивала… - выдавил из себя Саша.
- И так четыре пачки каждый раз кладу, нормальным людям на полгода хватает, - предсказуемо застервозничала Львовна, - если экономно. Я вообще не понимаю, вы там что, целый день чаи гоняете? Культурные очень, наверное? А вот ты скажи такую вещь: когда последний раз в театр ходил?
- Мне в следующем году поступать, - нашёлся Саша. - Я в даже кино сто лет не был. Какие там театры.
- Ну и куда поступать будешь без культурного багажа? На инженера, что-ли? - не унималась тётя Клава.
Саша упрямо промолчал. На будущее он имел свои планы, но со Львовной их обсуждать не собирался.
- Инженеров в стране как собак нерезаных, и чего? Чай только пьют. Кстати, не такой уж дефицит, этот ваш чай со слоником. В Москве есть. Ну, поймать можно, - сбавила она тон.
- Это в Москве! - Саша сжал коленки, писать хотелось нестерпимо. - Папа и так каждую неделю ездит.
- А люди каждый день ездят за снабжением, - наставительно сказала Клавдия Львовна, - и ничё, не разваливаются. Вам бы только воду эту хлебать. Нет бы по-человечески: коньячку там, водочки. А то чай, чай. Зайдёшь к вам - и не посидишь. Прям как не по-людски.
Чаёвничанья тётя Клава не одобряла, предпочитая горяченькому горячительное. У Лбовых на такой случай имелся гостевой пузырёк коньяка. Вся беда была в том, что тётя Клава любила клюкнуть не абы как, а именно что по-людски, то есть с разговорчиком. Сашин папа насчёт компании был не очень: всё, что он мог в этом смысле - страдальчески морщась, опрокинуть рюмашку несерьёзного вида. Мама не переносила даже запаха спиртного: в детстве надышалась. Львовна дулась и считала, что Лбовы ею брезгуют.
- Да принесла я, принесла, - снизошла, наконец, тётя Клава. - Держи свой чай, - она протянула коробку из-под обуви. - Со слоником. Ну чего егозишь? - обратила она внимание на приплясывающего подростка. - Обоссался, что-ли, с холодрыги? - мальчик смущённо кивнул. - Беги давай…
Саша, ощущая нечто вроде постыдной благодарности, быстро попрощался и юркнул в щель между гаражом и забором.
Там было почему-то ещё холоднее, чем на улице. Мёрзлые доски пованивали: кто-то недавно сюда уже заходил. Несмотря на неудовольствие жителей соседней пятиэтажки, местечко было общепользуемым.
Саша кое-как уместил сетку и свёрток под мышками и принялся расстёгивать штаны.
- Эй, за гаражами! - загремел откуда-то сверху тяжёлый бас. - Тебе говорю!
Подросток от неожиданности вздрогнул. Свёрток с чаем выскользнул и шлёпнулся прямо в мокрый липкий снег.
- Тебе говорю, пацан! - громыхало из окна пятиэтажки. - Я ща милицию вызову!
Тут переполненный мочевой пузырь не выдержал.
Струя ударила точно в коробку.
1984 год, сентябрь. Москва.
- И чего с тобой дома сделали? - проявила участие Тутусик.
Саша подумал, повспоминал.
- Да ничего, в общем-то, - признал он. - Туда вообще-то немного попало. Папа хотел всё выбросить, говорил, что такой чай пить не будет. Да мама не дала. Выпили. Две пачки слегка подмочило, остальные вроде так, ничего.
- Ну-у. Ничего, значит, не сделали. Неинтересно. - Тутусик сделала обиженную мордаську.
Несмотря на легкомысленное прозвище, Таисия Ивановна всегда интересовалась серьёзными вещами: кто что получил, кто с чем остался и кому чего сделали. Интерес этот был совершенно бескорыстный: для себя лично Туся никакой корысти не искала. Она больше надеялась на других - в том смысле, что кому-то же должно повезти, и этот везунчик, может быть, иногда будет пускать Тутусика в свою интересную жизнь. А может быть, и в вечность: однажды Туся взялась вслух прикидывать шансы разных знакомых вписаться на Новодевичье.
- Люди, - хорошо поставленный голос Модеста Викторовича легко перекрыл помещеньице лаборатории. - У меня есть для вас благая весть. Знаете ли вы, который сейчас час?
- Файв! Ой, то есть как его… оклок, - по-мышиному пискнула Тутусик, мгновенно забыв про Сашу и устремив обожающий взор на Модеста.
- Это значит пора чай пить, - констатировал очевидное Тер, колдующий над горелкой.
- Вы оба правы, дорогие мои друзья, - прогудел тяжёлым бунинским шмелём Модест, величаво поднимаясь от своего места и заполняя собой комнатёнку.
Эм-Ве-Де, он же Модест Викторович Деев, был, что называется, колоритной личностью. Огромный, толстый, чернобородый, он походил то ли на Карла Маркса, то ли на Карабаса-Барабаса. Долговязый Лбов, считавший себя спортивным, вчуже завидовал умению Модеста мягко вписывать свою тушу в любое подходящее пространство. Деев одинаково хорошо смотрелся и в двуспальном кресле, и на вертящемся рояльном табурете. Впрочем, это было наименьшим из достоинств Эм-Ве-Де. Ибо он играл на клавишах и на гитаре, знал наизусть весь репертуар Визбора и кое-что из Галича, а также море анекдотов и тьму историй из жизни. Отлично разбирался в мужской моде и обшивался у личного портного, старика-одессита, который ещё не забыл, как шьют настоящие брюки. Курил вересковую трубку, добывая пристойный табак у знакомых моряков. Вообще имел кучу знакомых по всему Союзу и даже за его пределами. Никогда не назвал симпатичных ему людей словом "товарищ" - и, разумеется, не имел партбилета. Был счастливым обладателем машины "Москвич" морковного окраса, каковую водил с леденящей душу лихостью. Мог принять на грудь пятьсот и после этого поддерживать разговор о театре. По слухам, донжуанский список его много превосходил пушкинский. В общем, Эм-Ве-Де был Личностью с большой буквы, и могучим талантам его было тесно в лаборатории. Но усилий по изменению своего положения он не предпринимал, несмотря, казалось бы, на... - а может, именно потому, что.
- Аристакес, друг мой прекрасный, - продолжал своё выступление Модест, - так что у нас там с кипяточком?
- С кипяточком всё готово, - доложил Тер, закручивая кран горелки. - Можно чайник греть.
- До половины наполните, - напомнил ему Эм-Ве-Де. - И сверху тоже ополосните, дорогой вы наш человек. Чайник должен быть горячим. Ведь это же чайник, а не сердце красавицы, которому по природе положено быть ледяным, как, пардон муа, глетчеру…
- Вот опять, - каркнул со своего места Аркадий Яковлевич.
Модест лениво приподнял мохнатую бровь.
- Дорогой мой человек! К сведению, глетчер - это ледник. А не то, о чём вы подумали.
Тутусик сдавленно пискнула и зашелестела бумажками.
- Про ледник никто не подумал бы. - Аркадий зло зыркнул в сторону Деева. - Но вы ведь употребили слово, напоминающее еврейскую фамилию. И зачем?
- Во имя расширения словарного запаса. Я придаю большое значение непрерывному самообразованию. В наше время учиться приходится всю жизнь. Вы ведь не против непрерывного самообразования, дорогой вы наш?
- Смотря чему учиться, - огрызнулся Цунц. - Расовую теорию некоторые тоже считали наукой.
- О, насколько мне известно, гляциология, трактующая о глетчерах, в этом смысле совершенно безобидна. Льды не имеют национальности.
Цунц демонстративно отвернулся.
Аркадий Яковлевич был несколько нелюдимым, но по-своему толковым и в общем безвредным пожилым дядькой. Единственным неприятным пунктиком у него был еврейский вопрос, в нехорошем интересе к которому он подозревал всех вообще, а Модеста в особенности. При этом непонятно было, шутит он или говорит серьёзно. Эм-Ве-Де предпочитал делать вид, что Цунц шутит. Цунц тоже вроде как делал вид, что шутит, но Саше иногда казалось, что Аркадий Яковлевич если и добавлял в свои реплики юмор, то исключительно для запаха, и было его там примерно как мяса в докторской колбасе. Модест это, видимо, тоже чувствовал, и поэтому был осторожен. Зато в более узкой компании он высказывался более откровенно, обнаруживая знакомство не только с Набоковым, но и с "Протоколами Сионских мудрецов" и другими сочинениями того же свойства. Впрочем, антисемитом Модест себя не признавал, да и над литераторами русского направления иронизировал. "Я почвовед, а не почвенник" - обыкновенно отбояривался он от требований определиться. К почвоведению Модест и в самом деле был причастен: когда-то в молодости он провёл полгода в казахских степях, монтируя аппаратуру для измерения электропроводимости местных лёссов и подзолов. Впрочем, последние десять лет Эм-Ве-Де занимался диодными умножителями.
- Кстати об айсбергах, - продолжал Деев. - Александр Игоревич, друг мой… ах да, вы же предпочитаете сокращённое именование, как писатель Соколов, в наших краях вполне неизвестный… итак, Саша, насколько мне помнится, ответственный за сегодняшнюю дегустацию именно вы. Чего ж нам ждать от жизни в её текущие мгновенья?
- От жизни нам ждать чайно-травяную смесь, - бодро доложился Саша. - Основа - чай чёрный крепкий-настоящий-цейлонский со слоном. Просеян лично ручками Таисии Ивановны. На отдушку - чабрец, мята и зверобой. Травы средней полосы.
- Сколько раз я вам всем говорил: нет таких слов - "чёрный-крепкий-настоящий", - затоковал Модест. - Хороший чай имеет около восьмидесяти различных характеристик, касающихся его внешнего вида, запаха, вкуса, условий хранения и обработки и воздействия на организм. Аристакес, друг мой, дорогой вы наш человек! Не кажется ли вам, что чайник достаточно согрелся? Что у нас там с водой? Надеюсь, вы не кипятите воду заново? Ибо дважды кипячёную воду следует выливать в помойку. Во избежание.
Тер гордо показал на стеклянную кастрюльку, где вершилось таинство нагревания воды. От тончайших трещинок и неровностей на дне тянулись тонкие белые ниточки. Это была стадия "жемчужного кипятка", для заваривания идеальная.
Не найдя к чему придраться, Модест Викторович разочарованно хмыкнул.
- Теперь позвольте мне, дорогие мои друзья, - он неожиданно легко, несмотря на возраст и вес, поднялся со своего места, пересёк пространство лаборатории и занёс над кастрюлькой десницу.
Чайное действо Модест завёл ещё до прихода Саши. Он же принёс на работу пузатый заварочный чайник. Он внедрил в быт лаборатории просеивание чая через лабораторное ситечко на предмет отделения мусора и палочек, правильную ароматизацию лесными травами, а также - дистиллированную воду. Он же торжественно выбросил из окна лаборатории сахарницу и ввёл в употребление сыр и острые закуски. Короче говоря, Модест Викторович превратил пошлую привычку пить чай на работе в изысканный ритуал.
Саша вписался в чайный клуб практически сразу. Он даже принял на себя обязательство снабжать коллектив цейлонским чаем - благо, родители жены, как и она сама, предпочитали кофе, а продуктовые заказы исправно комплектовались жёлтыми коробочками со слоником. Ситечками и просеиванием заведовала Тутусик. Аристакес Тер-Григорян приносил разные травы, включая южные, собранные как положено - с нужного склона в нужное время при нужной погоде, а также суджук и острый козий сыр: вся эта благодать исправно присылалась любящими ереванскими родственниками. От Аркадия Яковлевича тоже была польза: он отвечал за дистиллированную воду.
- Итак, звучат барабаны, - провозгласил Деев, ухватил держалкой кастрюльку, уже полную крохотных, как соль, пузырьков. Занёс над отверстием чайника, наклонил над самым краешком - так, чтобы струя, падая в намокающую заварку, перемешивала её.
В стену стукнули.
Эм-Ве-Де недовольно дёрнул плечом.
Тутусик изобразила пантомимку "задёргали-вы-меня-злые-вы-уйду-я-от-вас" и потрусила к двери - выяснять, что надо.
- Сашу Лбова к телефону! Шеф звонит! - закричала тётка из соседней комнаты, упирая на "о".
Саша вздохнул и поплёлся вон. Как бы то ни было, а первую заварку он пропустил.
1984 год, октябрь. Подольск.
- И вот, представляешь, - Саша чуть поперхнулся, хотя рассказывал уже не в первый и даже не в десятый раз, - я захожу, беру трубку, а это Петров. И он меня так с ходу спрашивает: "В загранку на конференцию поедешь?" Я, конечно, ему: "да", а про себя думаю, что это опять Болгария. Ну, Польша в лучшем случае. А он паузу сделал и говорит: "в Эдинбург". Ну, я тихо фигею, а он: "объективка на тебя готова, вопрос с товарищами согласован, летишь".
- Интересные дела, - протянул отец, затягиваясь, - в капстрану выпускают. Молодого, зелёного. И у тебя двух лет не прошло после Болгарии. А в моё время пять лет выдерживали после первой загранки. Меняется что-то.
- Да не, - махнул рукой Саша. - Просто всё так совпало. Должен был ехать Рябоконь Кирилл Викторович, так у него здоровье. Могли ещё Сапова отправить, но у Сапова Австралия на носу. То есть из наших остаюсь только я. К тому же язык хоть как-то знаю.
- С языком, - нахмурился отец, - выпускать не любят. Чтобы чего лишнего не сболтнул. Или не услышал. Они этого больше всего боятся: что наш советский простой человек лишнее услышит.
- Папа, ну это же просто конференция, пять дней! - начал было объяснять сын, но отец раздражённо махнул рукой: дескать, лучше знаю. Саша, как обычно, решил не спорить и продолжил: