- Сдается мне, этот мавроподобный народец - какие-то хиндустанцы, - сказал он.
Это уменьшало шансы Филлипса втолковать Уиллоби, что с ним произошло на самом деле. Англичанину и в голову не пришло, что он далеко не в шестнадцатом веке. И конечно же, он даже не подозревал, что мрачный город, в котором он находится, - явление прошлой эпохи, даже более отдаленной, чем его собственная.
"Есть ли хоть какой-то способ объяснить ему все это?" - размышлял Филлипс.
Бородач в этом мире три дня. Убежден, что его перенесли сюда демоны.
- Они пришли за мной, когда я спал. Меня сцапали адские прихвостни - один Господь знает за что - и в мгновение ока перебросили в это знойное царство из Англии, где я мирно почивал среди друзей и родни. В аккурат, когда я отдыхал после очередного морского похода. Знаешь Дрейка, славного Фрэнсиса, моего тезку? Тысяча чертей, вот всем морякам моряк! Мы снова должны были выйти в море, он и я, но вместо этого я очутился здесь… - Уиллоби придвинулся поближе и произнес: - Позволь спросить тебя, провидец, как это возможно, чтобы человек заснул в Плимуте, а проснулся в Индии? Чертовски странно.
- Верно, - согласился Филлипс.
- Но кто умеет веселиться, тот горя не боится. Верно подмечено? - Фрэнсис кивнул в сторону женщин. - По крайней мере, даже в варварском краю нашел себе я утешение, балуясь с этими вот португалками…
- Португалками?
- А кто ж они по-твоему, если не португалки? Кто держит побережье Индии, как не Португалия? Ну, смотри, здесь два типа людей - смуглокожие и другие, белотелые - полновластные хозяева, возлежащие в этих купальнях. Ежели они не хиндустанцы - а я так мыслю, что нет, - значит, они, само собой, португальцы. - Он рассмеялся, притянул женщин к себе и принялся потрясать их грудями, словно гроздьями фруктов, - Ну, вы это или не вы, голенькие папистские шлюшки?
Женщины захихикали, но не ответили.
- Нет, - сказал Филлипс. - Это Индия, но не та Индия, которая тебе известна. А эти женщины не португалки.
- Не португалки, - озадаченно повторил Уиллоби и потрепал себя за бороду. - Вынужден признать, мне поначалу они тоже показались довольно странными для португалок. Я не слыхал из их уст ни одного слова по-португальски. Довольно странно и то, что они бегают в этих купальнях нагие, как Адам и Ева, да еще и дозволяют мне щупать их женщин, что, Господь свидетель, в их краю неслыханно. Но я подумал, что это ведь Индия и они решили здесь жить по-иному…
- Нет. Я тебе говорю, этот народ не португальцы и даже не из числа любого европейского народа, тебе известного.
- Прошу, пожалуйста! А кто ж они такие?
"А вот теперь следует действовать тактично. И осторожно".
- Не будет таким уж преувеличением считать их некими духами… а то и демонами. Или же чародеями, выколдовавшими нас оттуда, где нам надлежит быть. - Он помолчал, подыскивая такие понятия, чтобы Уиллоби мог хоть примерно осознать размах мистерии, в которую их втянули. Затем глубоко вздохнул. - Они перенесли нас не только через моря, но и через годы. И тебя и меня закинуло далеко-далеко в грядущие дни.
Фрэнсис Уиллоби окинул его недоуменным взглядом.
- В грядущие дни? В еще не наступившую годину, что ли? Как так, не понимаю!
- А ты попробуй. Приятель, нас смыло за борт, и теперь мы оба в одной шлюпке. И для того чтоб мы могли помочь друг другу, тебе необходимо уяснить…
Мотая головой, англичанин пробормотал:
- Увы, друг мой, я нахожу твои слова полнейшим вздором. Сегодня есть сегодня, завтра будет завтра. И как же может человек шагнуть из одного в другое, чтоб завтра превратилось вдруг в сегодня?
- Понятия не имею, - ответил Филлипс.
На лице Уиллоби отчетливо читалась внутренняя борьба. Но вряд ли он осознавал хоть смутно, хоть в самых общих чертах то, к чему его подводил Чарльз.
- Зато я знаю вот что… Твое столетие и все, что в нем было, исчезло, прошло. Как и мое, хоть я и родился на четыреста лет позже тебя, во времена второй Елизаветы.
Уиллоби презрительно хмыкнул:
- Четыреста…
- Ты должен мне поверить!
- Не-е!
- Это правда. Твоя эпоха - для меня уже история. А моя и твоя - история для них… Древнейшая история. Они называют нас "гости", но мы здесь пленники. - Филлипс вдруг понял, что весь дрожит от возбуждения, пытаясь втолковать все это Уиллоби. Он сознавал, насколько дико, должно быть, все это звучит для англичанина Елизаветинской эпохи. Ему и самому стало казаться, что он несет полную чушь. - Они выдернули нас из наших эпох… выкрали, словно цыгане в ночи…
- Окстись, приятель! Ты бредишь!
Филлипс помотал головой. Он вьггянул руку и сильно сжал запястье пирата.
- Клянусь тебе! Послушай!
Женщины пристально за ним наблюдали, шушукались, прикрывая рты руками, и похохатывали.
- Спроси у них! Пусть ответят, какое на дворе столетие! Думаешь, шестнадцатое? Спроси у них!
- Побойся бога! Какое может быть столетье, коль не шестнадцатое!
- Они тебе ответят: пятидесятое!
Рыжебородый посмотрел на Чарльза с сожалением.
- Приятель, ох, приятель, как же тебя угораздило тронуться умом! Пятидесятое, гляди! - Он рассмеялся. - Дружище, а теперь меня послушай. Есть лишь одна Елизавета, жива-здорова и сейчас на троне в Вестминстере. А это - Индия. Год одна тысяча пятьсот девяносто первый от Рождества Христова. Так что давай, приятель, уведем корабль у этих португальцев, вернемся в Англию, ну а оттуда ты, даст бог, отправишься в свою Америку…
- Но Англии здесь нет.
- Э-э, сказать такое и не быть безумцем?
- Известные нам города, народы - все исчезли. Эти люди живут как волшебники, Фрэнсис. - "Бессмысленно что-то утаивать". - Они колдовством вызывают города из далекого прошлого, возводя их то тут, то там ради своей утехи, а потом, когда они им наскучат, разрушают их и начинают все сызнова. Здесь нет Англии. Европа безлюдна, безлика, пуста. Знаешь, какие здесь есть города? Лишь пять на весь мир. Египетская Александрия. Тимбукту в Африке. Нью-Чикаго в Америке. Величественный город в Китае… И этот город, так называемый Мохенджо-Даро, который гораздо древнее и Греции, и Рима, и Вавилона.
На что Уиллоби спокойно произнес:
- Совсем ты забрехался. Сначала говоришь, что мы в далеком завтра, потом, что мы обосновались в каком-то городе давно минувших лет.
- Всего лишь чары! - в отчаянии произнес Чарльз. - Подобие древнего города, которое эти люди сотворили, чтобы развлечься. И мы с тобой здесь тоже - ты и я, - чтоб развлечь их. Просто развлечь.
- Твой разум явно помутился.
- Тогда пойдем со мной. Поговоришь с людьми у общего бассейна. Спросишь у них, какой нынче год. Спросишь про Англию. Спросишь, как ты здесь очутился. - Филлипс снова схватил Фрэнсиса за запястье. - Мы должны стать союзниками. Если мы будем действовать сообща, то, возможно, узнаем, как отсюда выбраться и…
- Оставь меня, приятель.
- Прошу…
- Оставь меня! - заорал пират, отдергивая руку. Его глаза пылали гневом. Встав во весь рост, он, казалось, в гневе ищет оружие. Женщины, съежившись, отпрянули подальше, но в то же время упоенно взирали на вышедшего из себя детину. - Вон! Убирайся в свой Бедлам! Оставь меня, безумец! Оставь меня!
Расстроенный Филлипс несколько часов одиноко бродил по пыльным немощенным улочкам Мохенджо-Даро. Неудача с Уиллоби подкосила его, повергла в уныние. Чарльз надеялся, что плечом к плечу с пиратом они прижмут этих туристов, но оказалось, что совершенно невозможно донести до Уиллоби простую истину о том, какая участь их постигла.
В душной жаре Чарльз шел наобум, плутая среди нагромождений безликих, лишенных окон домов и голых неприглядных стен, пока не выбрался на широкую базарную площадь. Вокруг него неистово бурлила городская жизнь, точнее, псевдожизнь - замысловатое взаимодействие тысяч эфемеров. Тут вам и торговцы, предлагающие прекрасные клейма из резного камня с изображениями тигров, обезьян и странных горбатых коров, и горластые женщины, торгующиеся с ремесленниками за украшения из черного дерева, золота, меди и бронзы. Изнуренные на вид женщины сидели на корточках за необъятными курганами свежеобожженных розовато-красных черно-узорчатых гончарных изделий. Никто не обращал на Чарльза внимания. Он здесь изгой, они же - часть всего этого.
Филлипс шел дальше, мимо громадных зернохранилищ, где грузчики бессмысленно выгружали на огромные округлые платформы из кирпича тележки с пшеницей и прочими злаками. Забрел в общественную столовую, забитую безмолвным, безрадостным народом, где получил плоскую хлебную лепешку вроде тортильи или чапати, фаршированную какой-то острой начинкой, которая, словно огнем, обожгла губы. Затем спустился по широкой и пологой деревянной лестнице в нижний город, где в тесных, подобных сотам в улье каморках ютились крестьяне.
Угнетающий город, но не запущенный. Просто поражало, с какой щепетильностью здесь заботятся о санитарии: повсюду колодцы, фонтаны, общественные уборные; от каждого дома отходят выложенные кирпичом водостоки, ведущие в крытые сточные колодцы. Ни одной открытой выгребной ямы или сточной канавы, что по-прежнему, насколько Чарльз жал, можно увидеть в Индии его времени.
"Любопытно, действительно ли древний Мохенджо-Даро был таким чистюлей?"
Возможно, туристы перепроектировали город, подогнав его под свои собственные представления о чистоте. Нет! Скорее всего, то, что он видит, - аутентично. Будь Мохенджо-Даро запаршивленной, замызганной дырой, эти люди непременно восстановили бы его как есть, чтобы наслаждаться изумительным зловонием клоаки.
Не сказать, что Чарльз замечал излишнюю озабоченность аутентичностью: Мохенджо-Даро, подобно прочим городам, которые он посещал, был походя напичкан анахронизмами. Время от времени Филлипсу попадались на глаза изображения Шивы и Кришны на стенах зданий, которые он принимал за храмы, местами сверху грозно нависало добрейшее лицо богини-матери Кали. Безусловно, эти божества возникли в Индии намного позднее, уже после упадка цивилизации Мохенджо-Даро. А может, туристы получают какое-то нездоровое удовольствие от смешивания эпох - мечеть и христианский храм в древнегреческой Александрии, индуистские боги в доисторическом Мохенджо-Даро? Или все их сведения о прошлом испещрены неточностями, накопившимися за эти тысячи лет. Он бы не особо удивился, увидев сейчас на улице процессию с лозунгами и транспарантами на которых изображены Ганди и Неру. Не обошлось здесь и без всевозможных фантомов и химер, словно история и миф дня туристов одно и то же: слоновоголовые толстячки Ганеши небрежно окунали хоботы в фонтаны, а на балконе преспокойно загорала шестирукая трехглавая женщина. А почему бы и нет? Несомненно, именно таков девиз этих людей: "Почему бы и нет?" Они могут сделать все, что захотят, и они это делают. Гайойя как-то сказала: "Ограничения весьма важны". Но в чем еще они себя ограничивают, кроме как в количестве городов? Быть может, существует квота на количество изъятых из прошлого "гостей"? До сих пор Чарльз думал, что он здесь единственный гость. Теперь ему известно о существовании еще как минимум одного. А может быть, их больше, может быть, в двух-трех шагах впереди или позади него по этой улице шагают другие гости, бесконечно наматывающие вместе с туристами круги: Нью-Чикаго - Чанъань - Александрия…
"Нам следует объединиться, чтобы заставить этих людей вернуть нас в наши эры".
Заставить? Как? Подать групповой иск? Устроить демонстрацию протеста?
"Возможно, вместе мы смогли бы вызвать сочувствие этих людей".
Однако ему не удалось найти общий язык с Уиллоби, который так и не смог понять, что добродетельная королева Бесс и все, что в ее власти, находится за временным барьером толщиной в сотни лет. Он предпочитает верить в то, что Англия в нескольких месяцах плавания отсюда и все, что ему нужно, - это разжиться кораблем, поднять паруса и взять курс домой. Бедняга Уиллоби - возможно, он так и не увидит родной дом.
И тут же пришло в голову. "Ты тоже!"
Следом - другая мысль: "А если бы имелась возможность возвратиться, ты бы и правда захотел?"
Как только Чарльз здесь очутился, одна из первых посетивших его мыслей была о том, что он по сути ничего не помнит о своем прошлом. Хотя сознание и было напичкано подробностями о Нью-Йорке двадцатого столетия, он очень мало знал конкретно о себе, а именно: что звать его Чарльз Филлипс и он из 1984 года Профессия? Возраст? Имена родителей? Женат ли? Есть ли дети, кот, пес, хобби? Данные отсутствуют. Быть может, перетащив его сюда, все это извлекли из памяти, чтобы избавить Чарльза от тоски по дому? Они способны и не на такое! Но стоит ли ему стремиться вернуть себе все то, о чем он не имеет отчетливого представления? Вот Уиллоби, похоже, знал о своем прошлом много больше, поэтому он и более целеустремлен. А Филлипс обделен. Так почему бы не жить здесь, чтобы вновь и вновь летать по городам, разглядывая прошлые эпохи? А почему бы и нет? Что тут такого? Тем более что у него вообще нет выбора.
Белилала, казалось, и не заметила, что он весь день где-то бродил. Она сидела на террасе, безмятежно попивая густой молочный напиток до черноты сдобренный пряностями. Она предложила ему отпить, но Чарльз отказался.
- Помнишь, я утром говорил, что видел человека с рыжей бородой? - спросил Филлипс. - Он гость. Мне сказал Хоук.
- Правда?
- Из эпохи на четыреста лет ранее моей. Я поболтал с ним. Он думает, что его перенесли сюда демоны, - Филлипс внимательно посмотрел на Белилалу, - Я тоже гость?
- Конечно, любовь моя.
- А как меня сюда перенесли? Тоже призвав демонов?
Белилала безучастно улыбнулась.
- Спроси у кого-нибудь другого. Скажем, у Хоука. Я во все это не очень углублялась.
- Ясно. А знаешь сколько всего гостей?
Вяло пожав плечами, она ответила:
- Не так уж много. Кроме тебя, слыхала о троих. Но, думаю, сейчас должно быть больше. - Она накрыла его ладонь своей. - Как провел время в Мохенджо, Чарльз?
Он пропустил ее вопрос мимо ушей.
- Я спрашивал Хоука насчет Гайойи.
- Да?
- Он сказал, что здесь ее нет. Отправилась то ли в Тимбукту, то ли в Нью-Чикаго. Точно не знает.
- Похоже на правду. Все знают, что Гайойя надолго нигде не задерживается.
Филлипс кивнул.
- На днях ты назвала Гайойю краткосрочником. Значит, она постареет и умрет, да?
- Я думала, ты это понял, Чарльз.
- Несмотря на то что ты не постареешь? Как и Хоук, и Стенгард, и все прочие из вашей компании?
- Мы живем столько, сколько пожелаем, - ответила Белилала, - Но мы не стареем, нет.
- А отчего становятся краткосрочниками?
- Видимо, такими рождаются. Какой-то ген отсутствует или, наоборот, лишний. Признаться, толком и не знаю. Эти случаи чрезвычайно редки. И никто ничем не может им помочь. Оно довольно долго протекает, это старение. Но прекратить его нельзя.
Филлипс кивнул.
- Должно быть, очень неприятно, - сказал он, - быть одним из немногих подверженных старению людей в мире, где правит вечная молодость. Неудивительно, что Гайойя столь нетерпелива. Неудивительно, что она носится с места на место. Неудивительно, что она так быстро прикипела к волосатому варвару из двадцатого века, из того времени, когда абсолютно все были краткосрочниками. У нас с ней есть кое-что общее, ты не находишь?
- В каком-то смысле - да.
- Мы миримся со старением. Мы миримся со смертью. Скажи мне, Белилала, Гайойя очень скоро умрет?
- Скоро? Скоро? - Белилала смотрела на него как ребенок, широко раскрытыми глазами. - Как это - "скоро"? Как я могу знать? То, что под "скоро" подразумеваешь ты, вовсе не то, что под "скоро" подразумеваю я. - Но тут в ее поведении что-то изменилось, словно она только что услышала заданный вопрос. Спокойным тоном она сказала: - Нет, Чарльз, не думаю, что она очень скоро умрет.
- Когда она покинула меня в Чанъане, не значило ли это, что я ей надоел?
Белилала покачала головой:
- Ей просто тревожно. Ты тут ни при чем. Ты никогда ее не тяготил.
- Тогда лечу ее искать. Где бы она ни была: в Тимбукту, Нью-Чикаго… Я найду ее. Мы с ней созданы друг для друга.
- Возможно, ты прав, - отозвалась Белилала. - Да-да, думаю, ты прав. - Ее слова звучали равно беззаботно, непреклонно и безучастно. - Чарльз, во что бы то ни стало лети за ней. Следуй за ней. Найди ее. Где бы она ни была.
Когда Филлипс добрался до Тимбукту, город уже начали сносить. Еще на подлете, когда пыльную темно-желтую равнину сменило то место, где река Нигер встречается с песками Сахары, и он увидел квадраты серых, безликих, невыразительных домишек великой пустынной столицы, его обуял сильный восторг. Но едва он приземлился, как тут же увидел блестевших металлокожей роботов, снующих там и сям; целые орды носились повсюду, словно гигантские сверкающие насекомые, раздирая город на части.
О роботах Чарльз ничего не знал. Так вот как осуществляются все эти чудеса - армией услужливых машин. Он живо представил, как они суетливо выбираются из-под земли в любом из мест, где требуются их услуги, выползая из какого-то подземного хранилища, чтобы возвести вплоть до мельчайших мелочей Венецию или Фивы, Кнос, Хьюстон или любой другой затребованный город, чтобы потом, чуть позже, снова вернуться и по камню разнести его. И вот они старательно крушат саманные постройки, уничтожают тяжеленные, обитые металлом ворота, ровняют бульдозерами изящный лабиринт из улиц и каналов, сносят базар. В последний раз, когда он был в Тимбукту, этот базар переполняли орды скрывавших лица туарегов, чванливых мавров, черных суданцев, пронырливых сирийских торгашей, и все они со знанием дела торговали верблюдами и лошадьми, ослами, плитами соли, огромными зелеными дынями, серебряными браслетами, Коранами в роскошных переплетах… Теперь живописной толпы смуглых эфемеров не было. Как, впрочем, и туристов. Только клубилась в воздухе густая пыль разрухи.
К Филлипсу приблизился один из роботов и скупо произнес скрипучим голосом насекомого: "Сюда нельзя. Город закрыт". Чарльз уставился на ряды сканеров и сенсоров, мигавших и жужжавших на блестящем конусовидном рыльце создания.
- Я пытаюсь кое-кого разыскать, женщину, которая, возможно, недавно здесь была. Ее зовут…
- Город закрыт, - твердо произнес робот. - Нельзя остаться даже на час. Пищи нет, воды нет, крова нет. Здесь места нет. Вам здесь нельзя оставаться. Вам здесь нельзя оставаться. Вам здесь нельзя оставаться.
"Здесь места нет".
Что ж, возможно, они встретятся в Нью-Чикаго…
Чарльз вновь поднялся в воздух и полетел над пустошью на северо-запад. Бесплодная и голая земля под ним скрывалась, изгибаясь, в дымке горизонта. Что они сделали с остатками прежнего мира? Велели металлическим жукам прибрать все начисто? Ни обломка Рима, ни черепка Иерусалима, ни кирпича Пятой авеню? Хоть где-нибудь имеются старинные руины? Внизу сплошной пустырь - пустая сцена в ожидании декораций. Он сделал большой крюк, чтоб облететь по краю африканский выступ и теперь летел над тем, что он считал южной Европой.