Миннер Беррис. Астронавт. Умница, жизнелюб, превосходно образован. Попался в лапы к инопланетным хирургам, которые взяли и превратили его во что-то чудовищное. Любой другой на его месте давно бы сломался, рассыпался на кусочки. Берриса же только согнуло. Как интересно! Воскликнет многолицая телевизионная аудитория. Какой молодчина! Но теперешний Беррис был существом не просто согнутым, а еще и страдающим. Весьма интересно, отмечал про себя Чок.
Лона Келвин. Девушка. Рано осиротела. Приют, государственная опека. Не слишком привлекательна - но зрелые годы еще впереди; вполне может расцвести. Довольно безалаберна, бессознательно тянется к мужчинам, не слишком умна. (Впрочем, подумал Чок, не исключено, что на самом деле она гораздо умнее, чем позволяет себе казаться.) С Беррисом у нее есть кое-что общее. Она попала в лапы к медикам-эксперимен-таторам, не к каким-нибудь жутким инопланетным тварям, а к добрым благожелательным бесстрастным абстракциям высокого порядка в белых халатах, у которых и в мыслях не было нарушать заповедь "Не навреди!". Они просто изъяли из ее организма десяток-другой бесполезных для нее крошечных клеток и использовали в эксперименте. Ничего больше. И в данный момент сто детей Лоны готовились выйти на свет из блестящих пластмассовых утроб. Или… Чок справился в календаре… да, уже родились. Оставив внутри Лоны сосущую пустоту. Страдание.
Это будет просто акт благотворительности свести вместе нашу парочку страдальцев, решил Дункан Чок.
- Вызовите Барта, - обратился он к своему креслу.
Тут же появился Аудад, будто вкатившись на невидимых колесах, словно бы все это время он нервно расхаживал по приемной, ожидая, когда же его призовут. Нервозен, отметил про себя Чок, это обнадеживает. Когда-то давно Аудад искрился жизнью, но в последнее время, как прекрасно чувствовал Чок, испытал череду стрессов. А причина - его всепоглощающее распутство. Впрочем, для человека со стороны он мог все еще казаться воплощением силы: спокойные глаза, твердо сжатые губы, но чуткие рецепторы Чока улавливали эманации глубинного страха и напряжения. Аудад выжидательно замер.
- Барт, - произнес Чок, - ты мог бы прямо сейчас привезти ко мне Берриса?
- Но он уже несколько недель не выходил из своей комнаты…
- Знаю, знаю. Мне к нему ехать бесполезно. Необходимо убедить его снова появиться на публике. Я решил приступить к осуществлению нашего проекта.
Чок почувствовал, как от Аудада исходит настоящий, животный ужас.
- Хорошо, сэр, - наконец выговорил Аудад. - Я сейчас выезжаю за ним. Я уже довольно давно обдумывал, какой к нему применить подход, какие предложить стимулы. Я привезу его.
- Только о девушке ему пока ни слова.
- Разумеется, сэр.
- Барт, ты наверняка справишься, я рассчитываю на тебя. Очень многое поставлено на карту, но я верю, что ты меня, как всегда, не подведешь.
Чок улыбнулся. Аудад улыбнулся в ответ. Для одного улыбка была оружием, для другого - средством защиты. Чок ощутил волнение. На полную силу включились его аномальные железы внутренней секреции, и на нервозность Аудада его организм отозвался горячим всплеском удовлетворения. В глубине серых спокойных глаз Аудада появилась растерянность. Тем не менее, Чок сказал правду: он действительно верил в то, что Аудад не подведет. В это не верил только сам Аудад, и похвалы Чока упали, как соль на свежую рану. Чок давным-давно освоил такую тактику.
- Где Ник? - поинтересовался Чок.
- В городе. Скорее всего, следит за девушкой.
- Вчера вечером он чуть не оплошал. Девушка отправилась в Пассаж, и он не успел приставить к ней охраны. Какой-то придурок пытался лапать ее. Нику повезло, что девушка отшила того типа. Я хочу поберечь ее.
- Само собой разумеется.
- Естественно, ее никто не узнавал. О ней позабыли. В прошлом году о ней трубили вовсю, а теперь она ничто. Но, - продолжал Чок, - если правильно подать, может выйти неплохая история. Все наши планы пойдут насмарку, если она попадет в лапы какому-нибудь грязному тупице, и тот оставит на ней пятно. Пусть Ник повнимательней следит за ней, а ты позаботься о Беррисе.
Аудад поспешно ретировался. Чок откинулся в кресле и негромко замурлыкал себе под нос. Все должно получиться, как по нотам. Публика будет просто в восторге от такой трактовки старого, как мир, сюжета. Это должно принести немалые деньги. Разумеется, деньги как таковые давно уже перестали интересовать Чока. Когда-то - да - им двигало накопительство. Но это было очень давно. К тому, чтобы стать более могущественным, он тоже не особенно стремился. Определенного могущества он уже достиг, и теперь был бы не прочь прекратить расширять дело - если бы только он мог быть уверен, что сумеет удержать то, что есть. Нет, теперь при формировании стратегии он руководствовался соображениями чисто личного свойства. Когда жажда денег и жажда власти утолены, остается жажда любви. Утолить эту жажду так, как это делают простые смертные, Чоку не представлялось возможным, но в глубине души такая жажда жила. Не исключено, что эту жажду сумеет удовлетворить Миннер Беррис и Лона Келвин. Катализ. Синергия. Посмотрим. Он смежил веки.
Ему представилось, что одежда больше не стесняет его, и он плывет в море, рассекая сине-зеленые волны. Его огромная туша движется легко и плавно, на мерно колышущейся груди океана он легок, как пушинка, впервые избавлен от изгибающей кости тяжести. В этой стихии Чок быстр и стремителен. Неподалеку резвятся дельфины, головоногие, марлини. Среди них колышется нелепая масса рыбы-солнца - которая сама далеко не карлик, но теряется в блеске невероятной туши Чока.
На горизонте Чок видит лодки. Шлепанье весел ближе и ближе. В лодках сидят люди; они напряжены, губы их мрачно поджаты. Теперь Чок - добыча. Он громоподобно хохочет и устремляется лодкам навстречу, дразня экипажи, призывая показать, на что они способны. Вот он уже у самой поверхности, отсвечивает в полуденном свете слепящей белизной. Со спины его каскадами срываются потоки воды.
Лодки совсем близко. Чок резко разворачивается. Могучие хвостовые плавники секут воду; одну из лодок подбрасывает высоко в воздух, и она разлетается в щепы, вываливая свой трепыхающийся живой груз в океан. Одно движение мускулами - и незадачливые преследователи остаются далеко позади. С победным ревом Чок взметает в воздух фонтан воды и устремляется в глубину; через мгновение его белоснежное сиятельство исчезает в царстве, куда никогда не проникает свет.
VI
ПОМИЛУЙ МЯ, БОЖЕ, И ДАЙ УМЕРЕТЬ
- Тебе следовало бы начать выходить на люди, - предложило видение. - Покажись миру. Тебе нечего бояться.
- Опять ты! - простонал Беррис. - Ты когда-нибудь оставишь меня в покое?
- Как это, интересно, я могу оставить тебя в покое? - поинтересовалось его другое "я".
Беррис напряг зрение, всматриваясь в полумрак который, казалось, медленно сгущался, слой за слоем. Значит так, прикинем: сегодня он ел уже трижды, то есть, должен быть вечер… Какая, впрочем, разница? Блестящий люк продуктопровода по первому же требованию обеспечивал любой пищей. Реконструкторы его тела модифицировали к лучшему пищеварительную систему, но, слава Богу, не внесли в нее никаких кардинальных изменений. И на том спасибо; по крайней мере, можно было питаться обычной земной пищей. Одному Богу ведомо, какой орган в его теле теперь вырабатывал энзимы, но это были те же самые энзимы. Реннин, пепсин, липаза, панкреатическая амилаза, трипсин, птиалин - вся усердная семейка в полном сборе. Как там поживает малая кишка? Какова судьба двенадцатиперстной? Что пришло на смену брыжейке и брюшине? Пропали, исчезли, бесследно сгинули, но реннин и пепсин все так же трудятся без единого простоя. Так сказали Беррису исследовавшие его земные доктора. В конце концов у Берриса сложилось впечатление, что они готовы препарировать его - лишь бы добраться до разгадки.
Вскрытие покажет. Вскрытия не избежать, но - чуть позже.
- Ну что у тебя за лицо! - сказал призраку Беррис. - Веки просто идиотские - верх-вниз, щелк-щелк. Глаза как стамеской выдолблены. Ноздри пропускают в носоглотку всякий мусор. Согласись, по сравнению с тобой, я - значительно усовершенствованная модель.
- Согласен. Потому-то я и предлагаю тебе выйти отсюда. Пусть человечество восхитится.
- Когда это человечество восхищалось подобными усовершенствованиями? Что, скажешь, питекантропы виляли хвостами перед первыми неандертальцами? Неандертальцы аплодировали кроманьонцам?
- Некорректная аналогия. В твоем случае речь не идет о более высокой ступени развития. Ты был изменен искусственно - и против своей воли. У человечества нет причин тебя ненавидеть.
- Совершенно не обязательно именно ненавидеть. Достаточно просто пялиться. К тому же, меня постоянно мучает боль. Мне легче, когда я один.
- Неужели боль так невыносима?
- Скажем так, - после короткой паузы произнес Беррис, - я начинаю привыкать к ней. И все равно хожу, как по иголкам. Твари же только экспериментировали. Естественно, не обошлось без накладок. Например, лишняя сердечная камера: когда она сжимается, боль отдается в горле. А этот мой "гениально сконструированный", как тут изящно выразились, водопроницаемый пищевод? Да каждый раз, когда я ем, меня чуть только наизнанку не выворачивает! И вообще, давно надо было покончить с собой. Сразу полегчало бы.
- Найди утешение в литературе, - посоветовал призрак. - Кто тебе мешает читать? Когда-то ты много читал. Миннер, ты был очень начитанным человеком. В твоем распоряжении три тысячелетия земной литературы, ты заешь несколько языков. Гомер, Чосер, Шекспир.
- "Помилуй мя, Боже, и дай умереть", - процитировал Беррис, глядя прямо в серьезные глаза видения.
- Продолжи цитату.
- Остальное плохо подходит к случаю.
- Все равно.
- "Чтоб ценою жизни своей искупить грех Адама и заблудшего человечества".
- Так умри, - не моргнув глазом, посоветовало видение, - чтобы искупить грех Адама и заблудшего человечества. Или оставайся жить. Миннер, ты что, думаешь, ты Иисус?
- Он тоже пострадал от рук чуждых ему людей.
- Чтобы они обрели искупление. Ты думаешь, Тварям светит искупление, если ты вернешься на Манипул и умрешь у них на пороге?
- Я не Искупитель, - пожал плечами Беррис. - Мне и самому не помешало бы искупление. Я на ложном пути.
- Опять хныканье!
- "И тело его свисало с дуба, покачиваясь на ветру".
Беррис улыбнулся. Для этого его новое лицо было приспособлено просто изумительно: губы рывком раздвинулись, как кромки люка-диафрагмы, обнажив редкий частокол сверхпрочных зубов.
- Чего ты от меня хочешь? - спросил он.
- А чего хочешь ты, Миннер?
- Избавиться от уродства. Вернуться в свое прежнее тело.
- То есть, ты уповаешь на чудо. И ты хочешь, чтобы оно произошло в этих четырех стенах?
- Чем это место хуже любого другого? Вероятность одинакова.
- Нет. Выйди к людям. Попроси о помощи.
- Я уже был у людей. В меня долго и задумчиво тыкали пальцами и всякими железками. О помощи никто и не заикался. Что мне теперь делать - продаться в какой-нибудь музей? Изыди, чертов призрак! Прочь!
- Искупитель твой жив.
- Адресок не подскажешь?
Ответа он не получил и вдруг обнаружил, что пялится в темный угол на неторопливо пляшущие среди паутины тени. В ушах зазвенела тишина. Его продолжало грызть беспокойство. Его новое тело было просто идеально приспособлено к тому, чтобы поддерживать физический тонус в условиях длительного безделья. Очень подходящее для космонавта тело; как подумаешь о долгом дрейфе от звезды к звезде, в бесконечной тишине…
Как-то раз на пути его дрейфа оказался Манипул. В космосе человек был, по сути, еще новичок и забираться далеко от хорошо освоенных планет решался редко. Черт его знает, что там ждет и что может случиться! Беррису не повезло. Он выжил. Коллеги его остались лежать, каждый в своей веселенькой могилке, под изрытым оспинами солнцем. Итальянцы Малкондотто и Пролиссе не пережили операции. Им суждено было послужить черновыми вариантами истинного манипулианского шедевра - Берриса. Перед тем как приняться за него, манипулиане показали ему мертвого Малкондотто. На Малкондотто снизошел покой. Он выглядел абсолютно умиротворенным - если монстр, даже мертвый монстр, вообще способен выглядеть умиротворенным. Перед Малкондотто был еще Пролиссе. Что сделали с Пролиссе, Беррис не видел; оно и к лучшему.
Когда-то к звездам отправился цивилизованный человек Миннер Беррис. Не зашоренный стереотипами. Не рабочая лошадь, не мальчик на побегушках. Офицер Космической Академии, высший продукт развития человечества, владеющий высшей математикой и самой продвинутой топологией, какую только можно вообразить, с мозгом, напичканным шедеврами мировой литературы. Человек, который умел любить и умел усваивать уроки. Теперь Беррис был рад, что не женился. Женатым астронавтам и так тяжело, но еще тяжелее вернуться монстром к своей милой женушке.
- Обратись к Аудаду, - посоветовал призрак, снова проявившись из темноты. - Он сумеет помочь тебе. Он снова сделает из тебя человека.
- К Аудаду?
- К Аудаду.
- Ну его к черту.
И Беррис опять остался в одиночестве.
Он посмотрел на свои ладони. Длинные тонкие кисти, почти не измененные, если не считать цепкого щупальца, подсаженного Тварями за мизинцем, уже на тыльной стороне ладони. Юмористы. Почему бы, например, было не приделать пару таких же по бокам, где от них мог быть хоть какой-нибудь прок? Или не пришить длинный цепкий хвост, как у бразильской мартышки? Но эти две узловатые штуковины, дюйма три в длину каждая, - от них-то какой прок? Только сейчас он заметил, что кисть его стала несколько шире, чем была, чтобы щупальце воспринималось как естественное продолжение ладони, чтобы не нарушать пропорции. Какая забота! Каждый день Беррис обнаруживал в себе что-нибудь новенькое. Ему вспомнился мертвый Малкондотто. Он вспомнил Пролиссе. Он вспомнил Аудада. Аудад? Как это, интересно, Аудад мог бы ему помочь?
Его растянули на операционном столе - точнее, на манипулианском эквиваленте операционного стола - бугристом и бесформенном. Ему устроили капитальное обследование. Что они хотели узнать? Температуру, пульс, кровяное давление, как работает перистальтика, как расширяются зрачки, как функционируют капилляры, какая реакция на йод и так далее, и тому подобное. Они измерили микрометром соляную пленку над глазными яблоками. Они подсчитали, сколько клеток у него в семенном тракте. Они отследили все каналы нейровозбуждения, чтоб их можно было эффективно блокировать.
Наркоз. Удачно!
Операция.
Отделите кожу. Найдите гипофиз, гипоталамус, щитовидную железу. Утихомирьте трепещущий желудочек сердца. Крошечными неосязаемыми скальпелями идите глубже и глубже. Тело, подозревал Гален, это, главным образом, мешок с кровью. Существует ли система кровообращения? Существует ли вообще кровообращение? На Манипуле всей тайны человеческого тела были разгаданы за три несложных урока. Малкондотто, Пролиссе, Беррис. Два наглядных пособия пошли в мусорную корзину. Третье выжило.
Они перетянули кровеносные сосуды. Они обнажили шелковисто-серую мозговую ткань. Вот тут живет Чосер. Тут - Пирс Плаумэн. Здесь агрессивность. Мстительность. Чувственность. Бескорыстие. Вера. Вот в этом блестящем бугорке живут Пруст, Хемингуэй, Моцарт, Бетховен. Тут - Рембрандт.
"Смотри, смотри! Вот кровь Христа по небесам струится".
Он знал, что с минуты на минуту его начнут оперировать; что Малкондотто пал жертвой загадочных манипуляций Тварей, и что Пролиссе, освежеванный и нарезанный кубиками, упокоился вечным сном. "Свой бег остановите, сферы неба, чтобы время прекратилось, чтоб вовек не наступила полночь роковая!" Полночь наступила. В мозг Берриса зарылись покрытые слизью ножи. Он был уверен, что ничего не должен почувствовать, и все равно боялся боли. Его единственное тело, его незаменимый облик. За что? Он явился к Тварям с миром, невинный, аки агнец.
Когда-то, еще маленьким мальчиком, играя на деткой площадке, он чем-то порезал ногу - глубоко, до крови; края пореза широко разошлись, обнажив яркокрасное мясо. Рана, отчетливо помнил он мелькнувшую тогда в голове мысль; я получил рану. Кровь лилась ручьем. Рану залечили - конечно, не так быстро, как это сделали бы сейчас; но тогда, наблюдая за тем, как накладывают швы, он размышлял об изменении, что происходит у него на глазах. Никогда больше нога его не будет такой, как прежде; на ней останется напоминание - шрам. Помнится, в двенадцать лет мысль эта тронула его до глубины души: подумать только, такое фундаментальное изменение, и не на где-нибудь, а на собственном теле! Такое вечное! Именно об этом вспоминал он в бесконечно растянувшиеся последние мгновения, перед тем как Твари принялись за него. "Громады гор, скорей, скорей обрушьтесь и скройте вы меня от гнева божья! Нет, нет! Мне лучше в землю ринуться стремглав! Земля, разверзнись!"
Тщетный призыв.
"Нет, меня не примет!"
Закрутились бесшумные лезвия. Участок мозговой ткани, отвечающий за вестибулярный аппарат - отсечен. Базальный ганглий. Извилины и борозды. Бронхи с хрящевыми кольцами. Эти удивительные альвеолы. Надгортанник. Отводящие сосуды. Лимфатические сосуды. Дендриты и нейриты. Докторам было любопытно: как работает этот диковинный организм? Из чего состоит?
Они размотали каждый нерв по отдельности, пока весь одурманенный эфиром Миннер Беррис не развернулся перед ними на столе, от минус бесконечности до плюс бесконечности. Интересно, в тот момент его следовало считать живым, или как? Пучки нервов, горы потрохов. "Тело, в воздух превратись, иль в ад тебя утащит Люцифер! Душа моя, стань каплями дождя и в океан пади, будь там незримой!"
Потом они терпеливо собрали его из разрозненных кусков. Восстановили по памяти, иногда внося усовершенствования, когда такое приходило в голову. И наконец - наверняка чрезвычайно гордясь этим - они, манипулиане, вернули его Земле.