"И не являйся больше, Люцифер!"
- Обратись к Аудаду, - посоветовал призрак.
К Аудаду?
VII
"А ВОТ И СМЕРТЬ - МЕНЯ ЗА УХО ТАЩИТ"
В комнате стояла вонь. Жуткая вонь. Неужели он никогда не проветривает, подивился Аудад и торопливо ввел себе обонятельный депрессант. На мозге это не скажется никак - сейчас Аудаду как никогда необходимо ничем не замутненное сознание, просто обоняние временно отнимется.
Вонь там или не вонь, но ему фантастически повезло, что его вообще согласились впустить. Этой редкой привилегии он добился упорным обхаживанием.
- И вы можете без нервной дрожи смотреть на меня? - спросил Беррис.
- Запросто. Честно говоря, даже восхищаюсь вами. А вы что, думали, ваш вид обязательно внушит мне отвращение?
- Большинству обычно внушает.
- В большинстве своем люди - просто болваны, - горячо произнес Аудад.
Естественно, он не собирался признаваться в том, что ведет наблюдение за Беррисом уже много недель - достаточно долго, чтобы привыкнуть к некоторым странностям внешнего облика. Да, странный - это самое подходящее для него слово; в чем-то, конечно, отталкивающий… но в чем-то уже и привычный. Конечно, Аудад еще не дорос до того, чтобы самому согласиться на пластическую операцию в манипулианском салоне красоты, но таким шокирующим, как поначалу, уродство Берриса ему уже не казалось.
- Вы говорите, что можете помочь мне? - спросил Беррис.
- Мне кажется да.
- В том случае, если мне нужна помощь.
- По-моему, нужна.
- Не уверен, - пожал плечами Беррис. - Можно сказать, я начинаю привыкать к своему теперешнему облику. Не исключено, что через пару дней я уже начну выходить на улицу.
Аудад прекрасно понимал, что это неправда. Трудно сказать, кого из них Беррис пытался ввести в заблуждение. Но, как умело Беррис ни маскировал бы свою горечь, Аудад точно знал, что она подтачивает бывшего астронавта изнутри. Больше всего на свете Беррис хотел бы вернуться в нормальное человеческое тело.
- Я работаю на Дункана Чока, - произнес Аудад. - Слышали о таком?
- Нет.
- Но… - Аудад с трудом подавил изумление. - Да, конечно. Вы, можно сказать, почти и не бывали на Земле. Чок - один из главных магнатов индустрии развлечений. Может быть, даже самый главный. Если вам случалось бывать в Пассаже, или в Луна-Тиволи…
- Я слышал о них.
- Это все принадлежит Чоку, как и многое другое. Он делает счастливыми миллиарды людей в этой системе; в ближайшее время он планирует разворачивать дело на колонизованных мирах. - Гиперболическое преувеличение, но Беррису знать об этом совершенно не обязательно.
- Ну и что?
- Понимаете, Чок очень богат. И он гуманист. Неплохое сочетание, правда? По крайней мере, для вас в нем есть определенная выгода…
- Понимаю, - оборвал его Беррис и со щелчком сомкнул пальцы в замок; коротенькие подвижные щупальца переплелись. - Вы хотите нанять меня в какую-нибудь из кунсткамер Чока в качестве экспоната? Контракт на восемь миллионов в год, и все такое прочее. Каждый зевака в Солнечной системе сочтет своим священным долгом забежать поглазеть. Чок разбогатеет еще больше, я стану миллионером, а любопытство широких народных масс будет удовлетворено. Угадал?
- Нет, - ответил Аудад. Его поразило, как близка к истине оказалась догадка Берриса. - Вы просто шутите, я уверен. Вы же должны понимать, что мистеру Чоку и в голову не могло прийти попробовать нажиться на вашем… э-э, несчастье.
- Не такое уж это несчастье, - произнес Беррис. - Мое новое тело весьма эффективно. Боль, конечно, есть, но… Например, я могу пробыть под водой пятнадцать минут. Что, слабо? Так что жалеть меня совершенно не обязательно.
Как умело он уводит разговор в сторону, подивился Аудад. Вот дьявол! Чок от него будет просто в восторге.
- Разумеется, - произнес Аудад. - Рад за вас… если теперешнее положение дел кажется вам достаточно сносным. Но позвольте мне быть откровенным: я уверен, что вы не отказались бы вернуться в нормальное человеческое тело.
- Совершенно уверены?
- Совершенно уверен.
- Мистер Аудад, вы потрясающе проницательны. Волшебную палочку не забыли захватить?
- Никакого волшебства, уверяю вас. Но если вы согласитесь, как говорится, оказать нам quid за нашу quo, не исключено, что Чок сумеет вам помочь вернуться в нормальное человеческое тело.
Слова его произвели на Берриса поразительное впечатление.
Показное безразличие как ветром сдуло. Беррис сбросил маску иронической отстраненности, за которой открылась такая бездна боли, что Аудад невольно отступил на шаг. Все тело Берриса затрепетало, как нервно тенькнувший от дуновения ветра стеклянный цветок. Контроль за мускулами на мгновение ослаб; рот несколько раз конвульсивно дернулсялся в ухмылке, диафрагмы век быстро-быстро задвигались.
- Как это может быть? - потребовал объяснений Беррис.
- Пусть Чок объясняет сам, я не специалист.
Пальцы Берриса железной хваткой сжали руку Аудада. Тот даже не поморщился.
- Это что, действительно возможно? - прохрипел Беррис.
- Не исключено. Техника еще до конца не отработана, но…
- Я что, опять буду подопытным кроликом?
- Пожалуйста, не волнуйтесь так. Чок же не собирается вас ни к чему принуждать. Просто все находится пока на стадии экспериментов. Вы согласны поговорить с ним?
Сомнение. Снова непроизвольно задрожали веки и губы. Потом самообладание вернулось, Беррис выпрямился, скрестил ноги и решительно сложил на груди руки. Интересно, мелькнула у Аудада мысль, сколько у него сейчас коленных чашечек? Беррис молчал. Прикидывал. Взвешивал.
- Если Чок действительно может дать мне человеческое тело… - наконец проговорил Беррис.
- Да?
- Ему-то какая от этого выгода?
- Я же сказал: Чок - гуманист. Он знает, что вы страдаете. Повидайтесь с ним, Беррис. Он хотел бы вам помочь.
- Кто вы, Аудад?
- Никто. Выразитель воли Дункана Чока.
- Это ловушка?
- Вы слишком подозрительны, - сказал Аудад. - Мы же хотим как лучше.
Молчание. Беррис поднялся с кровати и прошелся по комнате необычно плавной, текучей походкой. Аудад напряженно замер.
- К Чоку, - наконец пробормотал Беррис. - Да. Отвезите меня к Чоку!
VIII
STABAT MATER DOLOROSA
В темноте Лоне легче было притворяться, что она мертва. Она часто оплакивала собственную кончину. Заливалась горючими слезами на своей могиле. Ей представлялось, что она сидит на поросшем травой холмике, на мягкой груди планеты, и у ног ее из земли торчит крошечная табличка. ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ЖЕРТВА НАУКИ.
Она поплотнее укутала свое худенькое тело в одеяло. Крепко сжатые веки сдерживали поток слез. ПОКОЙСЯ В МИРЕ, УПОВАЙ НА ИЗБАВЛЕНИЕ. Что сейчас делают с мертвыми телами? Швыряют в печь! Ослепительно жаркая вспышка. Свет ярче солнечного. И потом прах. Просто прах. Долгий сон.
Один раз я уже чуть не умерла, напомнила себе Лона, но меня вовремя остановили. И вернули к жизни.
Шесть месяцев назад, в самый разгар лета. Неплохое время, чтобы умереть, подумала тогда Лона. Ее дети как раз появились на свет. В пробирке вовсе необязательно ждать все девять месяцев. Хватит и шести. Эксперимент имел место ровно год назад. Шесть месяцев зародыши развивались до полноценных детей.
Позже - невыносимая огласка, еще позже - мимолетная встреча со смертью.
Ну почему для эксперимента выбрали именно ее?
Потому. Потому что она удачно попалась под руку. Потому что ей и в голову не пришло бы отказаться. Потому что у нее было полное брюхо годных к оплодотворению яйцеклеток, из которых она за всю жизнь использует лишь ничтожно малую долю.
- Мисс Келвин, в женских яичниках содержится несколько сотен тысяч яйцеклеток. За среднюю человеческую жизнь не более четырехсот из них достигают зрелости. Остальные - перестраховка со стороны природы. Ими-то мы и хотим воспользоваться. Нам нужно всего несколько сотен…
- Во имя науки…
- Решающий эксперимент…
- Вам никогда не понадобится столько яйцеклеток. Вы можете со спокойной душой расстаться с ничтожно малой частью…
- В историю медицины… ваше имя… навсегда…
- …и никаких последствий. Потом вы можете выйти замуж и родить хоть дюжину детей…
Это был очень тонкий и многогранный эксперимент. Разнообразные технические аспекты шлифовались по отдельности в течение примерно века, и наконец настал момент свести все воедино. Естественный овогенез в сочетании с вызреванием яйцеклеток в искусственных условиях. Эмбриональная индукция. Искусственное оплодотворение. Инкубация вне матки после реимплантирования оплодотворенных яйцеклеток. Слова. Звуки. Синтетическая капаситация. Развитие зародыша ex utero. Однородность генетического материала. Мои дети! Мои дети!
Лона понятия не имела, кто был "отцом"; она знала только, что вся сперма, как и все яйцеклетки, должна быть взята у одного донора. Как мило со стороны врачей, что они взяли за труд все ей объяснить. Она даже почти все поняла. Люди в белых халатах относились к ней свысока, потому что образования она практически не имела, и столь задвинутые идеи давались ей с трудом. Но в чем-в-чем, а в природной живости ума ей было не отказать.
Ее участие в проекте было предельно простым и ограничилось первой фазой эксперимента. Из ее яичников были извлечены несколько сотен годных для оплодотворения, но незрелых яйцеклеток. После этого, по мнению экспериментаторов, Лоне следовало сгинуть в туман и не мешать большим дядям заниматься делом. Сгинуть в туман Лона решительно отказалась. Она отслеживала ход эксперимента, шаг за шагом.
Яйцеклетки были помещены в уютные искусственные яичники, где достигли зрелости. В своем дарованном природой парничке женщина зараз способна довести до зрелости не более двух-трех яйцеклеток, машины же могли справиться - и справились - с сотнями. Следующая стадия оказалась довольно сложной технически, но ничего принципиально нового в ней не было - микроинъекция для повышения жизнестойкости яйцеклеток. И наконец оплодотворение. Бешено работая хвостиками, сперматозоиды устремились к заветной цели. Один донор, один взрывоподобный выплеск. Многие яйцеклетки сошли с дистанции на подготовительной стадии. Многие оказались непригодными к оплодотворению или не были оплодотворены. Сотне повезло. Крошечные проныры добились своего.
Теперь - реимплантация оплодотворенных яйцеклеток. Кто-то предлагал нанять сто женщин и пересадить им сто развивающихся зигот. Чужие утробы, зародыши-кукушата. В конце концов, правда, подобное решение было сочтено слишком громоздким. Двенадцать женщин добровольно согласились доносить подсаженных детей до срока, остальные восемьдесят восемь оплодотворенных яйцеклеток отправились в искусственные матки. Двенадцать голых животов матово блестят в холодном искусственном свете. Двенадцать пар ног раздвигаются не перед любовником, а перед тускло-серой алюминиевой трубкой. Медленный выпад, впрыскивание, реимплантация закончена. Не обошлось без накладок. Но как бы то ни было, а вскоре восемь холеных животов заметно округлились.
- Я тоже хочу, - говорила Лона, касаясь своего плоского живота. - Дайте мне выносить одного ребенка.
- Нет.
Разумеется, ей отвечали не так грубо. Ей объяснили, что в рамках данного эксперимента ей самой вовсе не обязательно испытывать все тяготы беременности. Давным-давно доказано, что можно извлечь из женского тела яйцеклетки, искусственно оплодотворить и реимплантировать обратно для донашивания. Зачем повторяться? Все уже проверено-перепроверено. Девушка, зачем вам вся эта возня? Экспериментаторам хотелось знать, как будет развиваться в женской утробе чужой эмбрион, в эти планы Лона не вписывалась. Она была больше не нужна.
Кому теперь нужна Лона?
Никому теперь не нужна Лона.
Никому. Лона же продолжала следить за тем, как идет эксперимент. У восьми матерей-добровольцев все шло по плану. Беременность была искусственно ускорена гормонами. Утробы прекрасно приняли незваных гостей, подпитывали кровью, заботливо кутали в складках плаценты. Настоящее медицинское чудо. Но еще чудесней вообще отказаться от услуг матери.
Ряд блестящих коробок. В каждой - делящаяся зигота. Клетки расщеплялись с головокружительной скоростью. У Лоны захватывало дыхание. Сначала ускорялся рост корковой цитоплазмы зигот в процессе деления, потом главных осевых органов. "По мере того, как происходит гаструляция, мезодерма вытягивается из бластопора до тех пор, пока передний край ее не оказывается в точности за будущей эктодермой хрусталика. Этот же передний край мезодермы - будущее сердце - служит одновременно индуктором хрусталика. На стадии развития открытой нервной пластинки клетки будущего хрусталика находятся в двух областях эпидермиса, располагающихся латерально по отношению к передней мозговой пластинке. По мере того как нервная пластинка сворачивается до цилиндрической конфигурации, клетки будущей сетчатки эвагинируют из области будущего мозга как часть глазного пузыря."
И через шесть месяцев - алле-гоп! - сто младенцев.
И слово, которое никогда раньше не использовалось применительно к человеку, теперь на устах у всех: сотняшки.
Почему бы и нет? Одна на всех мать, один на всех отец. Остальное несущественно. Женщины, которые донашивали детей, металлические утробы - они только обеспечивали зародышам питание и тепло, но матерями считаться никак не могли.
Подать сюда мать!
Черт с ним, отцом. Искусственное осеменение старо, как мир. Если верить статистике, один-единствен-ный мужчина за пару дней способен оплодотворить всех женщин на земном шаре. Ну наплодил какой-то тип сто детей, и что с того, собственно?
Но мать…
Никто не собирался выдавать Лону на растерзание средствам массовой информации. Анонимный донор - под таким именем она должна была войти в медицинские анналы. Но… больно уж пикантно звучала история. Особенно если учесть, что Лоне не было и семнадцати. Особенно если учесть, что она была не замужем. Особенно есть учесть, что (как клятвенно заверяли врачи) в техническом смысле слова она оставалась девственницей.
Через два дня после появления на свет сотняшек имя Лоны и содеянное ей стали достоянием гласности.
На нее обрушилась орда журналистов.
- Вы хотите сами назвать детей?
- Что вы чувствовали, когда у вас забирали яйцеклетки?
- Вы не задумывались о том, что являетесь матерью самой большой семьи за всю историю человечества?
- Выходи за меня замуж!
- Любовь моя, поехали со мной!
- Полмиллиона за исключительные права на освещение…
- Серьезно, ни разу с мужчиной?
- Какая была первая ваша мысль, когда вам объяснили, в чем суть эксперимента?
- Вы видели отца?
И так целый месяц. Бледная кожа покраснела в свете юпитеров. Зрачки расширились, глаза налились кровью. Вопросы, вопросы, вопросы. Рядом все время врачи, подсказывают, как отвечать. Момент ослепительной, невероятной славы. Врачам вся эта шумиха была не менее отвратительна, чем Лоне. Они никогда бы не выдали ее имя, но один из них все-таки это сделал - за приличное, должно быть, вознаграждение, - и Лону захлестнуло потоком. Теперь врачи старались хотя бы не допустить распространения самых нелепых измышлений и натаскивали Лону, что следует говорить. Впрочем, ей было нечего сказать. Репортерам казалось, она что-то скрывает, но на самом деле она была просто перепугана и действительно почти ничего не знала. Что могла Лона сказать миру? Что хотел услышать от нее мир?
Какое-то время мир не мог надивиться на нее. Изо всех музыкальных автоматов играла оперативно сочиненная песня о великом свершении Лоны. Басовитое бренчание аккордов, скорбный плач матери сотняшек. Песня звучала отовсюду. Лона готова была лезть на стенку. Давай, детка, слепим ребенка. Давай слепим сотню еще. Подруги ее - которых, кстати, было не так много, - чувствуя, что ей больно говорить об этом, старательно переводили разговор на другие темы, а потом и вовсе перестали разговаривать. Лона старалась не показываться на люди. Бесчисленные незнакомцы изводили ее одним и тем же вопросом: не томите, скажите, что это такое - иметь сто детей? Что она могла на это ответить? Да откуда ей знать! Зачем было сочинять эту дурацкую песню? Зачем сплетничать, зачем подглядывать в замочную скважину? Чего им всем надо?
Для некоторых же вся эта история была сплошным святотатством. С церковных трибун звучали грозные обличения, сверкали молнии, грохотал гром. Лоне казалось, что в ноздрях у нее свербит от запаха горящей серы. Младенцы голосили, потягивались, гукали. Однажды она пришла посмотреть их и разрыдалась. Она прижала одного какого-то ребенка к груди. Того немедленно отобрали и натерли с ног до головы антисептиком, и вернули в родное стерильное окружение. Больше Лону к ее детям не подпускали.
Сотняшки. Сто единоутробных братьев и сестер, с одной группой кодонов. Интересно, какими они будут, когда вырастут? Как изменяется восприятие мира, когда у тебя пятьдесят братьев и пятьдесят сестер? Кстати, примерно так и звучал один из главных вопросов в программе эксперимента. Эксперимента длиной в целую жизнь. На сцене появились психологи. Не так уж плохо в свое время были изучены пятерняшки; кое-какие исследования проводились с шестерняшками, а лет тридцать назад - даже с семеряшками, хотя и довольно поверхностные. Но сотняшки? Непочатый край работы!
Но все это - без Лоны. В грандиозной психофизиологической постановке ей отводилась коротенькая роль в прологе. Медсестра, улыбаясь, протирает ее бедра чем-то холодным и щиплющим. Потом несколько мужчин деловито разглядывают ее; лица их ничего не выражают. Местная анестезия. Все заволакивается туманной дымкой, откуда-то издали приходит ощущение: что-то проникло в ее тело. На этом ощущения заканчиваются. Точка. "Спасибо, мисс Келвин. Получите чек". Прохладные простыни. Где-то рядом начинают возиться с только что позаимствованными яйцеклетками.
Мои дети. Мои дети.
Свет очей моих!
Когда пришло время покончить с собой, у Лоны это получилось не очень удачно. Врачам, которые могли вдохнуть жизнь в крохотный комочек вещества, ничего не стоило слегка подлатать источник, из которого этот комочек был позаимствован. Подлатать - и с чистой совестью выбросить из головы.
Чуду девяти дней на десятый даруется забвение.