Лорин знала ответ, она отошла в сторонку, глядя на пестрые крыши под снежными шапками, вертикальные столбики дыма над крышами, уходящие в высокое бледное небо. Максим за спиной объяснял про то, что для обслуживания оранжерей, так же, как и производства по амарским технологиям, нужен определенный уровень образования. Черновую работу могут выполнять и дети - но ее немного, а чтобы поддерживать оранжереи, чинить киберов и производить, например, кита, нужны образованные биологи и инженеры, причем с амарским образованием.
- Но ведь бывают урку-инженеры, почему их не переучили?
- Да, во внешнем мире есть много урку с высшим образованием, - согласился Максим, - но в том-то и дело, что в силу специфики их характера, они во взрослом состоянии уже не могут научиться чему-то новому.
- Как это может быть? - поразилась Келла, - моей прабабушке сто сорок лет, а она все время берется за что-то новое…
- Это типично для урку, - терпеливо ответил Максим, - вспомните об основной мотивации этих существ. Им попросту неинтересен сам предмет изучения, так как их слишком беспокоят иерархические и сексуальные переживания. В молодости они учатся, чтобы занять более высокое иерархическое положение в обществе, затем, когда это положение занято - они прекращают всякую умственную деятельность, которая сама по себе, в отрыве от конкуренции, представляется им бессмысленной. Через десять-двадцать лет бездействия мозг теряет способность к обучению.
Учитель рассказывал то, что Лорин уже знала от других - сначала набирали образованных урку и пытались обучить их работать в амарских оранжереях и мастерских. Из этого ничего не вышло. Урку учились с трудом, несмотря на то, что некоторые из них во внешнем мире имели даже ученые степени. Путем дрессировки, созданием иерархических стимулов (награждали и возвышали тех, у кого лучше получалось, выгоняли неудачников) их научили обращаться с амарской техникой.
Но понаблюдав за их работой, амару пришли к единогласному выводу: этим людям технику доверять нельзя. Нет достаточного уровня ответственности, а воспитывать его, поддерживать жесткими мерами - нет смысла, это нарушит суть хальтаяты. Лучше предоставить урку жить так, как им легче, не тянуть их за уши в светлое высокотехнологичное будущее.
Урку дали обычную технику из внешнего мира, возможность обрабатывать землю и выращивать сельскохозяйственных животных. В конце концов, в случае неурожаев или каких-то неурядиц Лаккамири всегда сможет поддержать и даже полностью прокормить Марку.
Лорин привыкла по вечерам пить чай с мамой. Обычно в восемь они обе уже были дома и до ночи занимались своими делами или общались друг с другом. По правде сказать, они часто общались так подолгу, что на другие дела уже просто не оставалось времени. Или сидели вместе и смотрели какой-нибудь фильм. Или играли в шахматы.
Лорин таяла от счастья оттого, что мама рядом. В это было трудно поверить. Прикосновения маминых рук, ее серые, добрые глаза, ее тепло - Лорин еще помнила, оказывается, все это.
Как долго они были лишены этого простого счастья.
С мамой можно было разговаривать до бесконечности. "Тайка", называла ее Лорин на ару - но чаще всего мать и дочь общались по-русски, на языке Лориного детства.
- Тайка, почему они все-таки живут настолько по-другому? Там, в Марке? Неужели нельзя было создать для них… более обычные условия?
- Ты сегодня какая-то грустная, Лорочка. Тебя смутило то, что ты там увидела?
- Да, - Лорин отвела взгляд, - ведь они тоже люди… ну не такие, как мы, но тоже…
Она макнула в чай сухарик. В кухне амару практически не было привычных сладостей, разве что вот такие сухарики, наполовину из целых орешков и зерен, склеенных медом. Но Лорин уже отвыкла от сластей, и шоколад сейчас показался бы ей приторным.
Они пили чай из чабреца и мяты, плавающая свеча на столе озаряла лица неровным сиреневым светом.
- Они не такие, как мы, это верно, - мягко сказала Алиса, - им нужны другие условия.
- Но почему… мы были в этом их отделении. Например, почему их наказывают физически - ведь это ужасно! Они же люди.
Алиса опустила взгляд.
- Это сложный вопрос, Ларочка. Когда я была молодой, у нас были дискуссии на эту тему… Мне всегда казалось, что бить кого-то - людей, детей - совершенно недопустимо, что это ни к чему не ведет и ничего хорошего не дает, и это крайне унизительно и ужасно. И вот я не могла понять, почему некоторые считают, что детей надо бить, да и взрослых неплохо было бы пороть за провинности. Ладно, если так говорят малообразованные люди, но это говорили вполне просвещенные писатели, публицисты… Что заставило, например, известного писателя придумать мир, где за правонарушения секут? И еще вполне логично необходимость такого наказания обосновывать? У меня это не укладывалось в голове. Сейчас я понимаю.
- Но ведь если это известный писатель, он все-таки что-то творил, он не мог быть урку!
- Почему же - и урку может быть писателем. Если писателем быть - почетно, престижно, и приносит большой доход, это лакомый кусок для урку, а выучиться как-нибудь писать может любой, хотя это и тяжело без творческого горения и любви к создаваемому миру. Но тот писатель, о ком я говорю, - Алиса вздохнула, - наверное, он все-таки немножко амару. По генам. У-полукровка, знаешь, что это такое?
- Да. Мы уже проходили классификацию. Чистокровный амару определяется по 16 маркерам. Ну и там… согласно проценту совпадения, если от 75 до 95 процентов, то это А-полукровка, они ведут себя так же, как чистые амару, их можно считать амару. Если от 60 до 75 - то это У-полукровка. А до 60 процентов - чистый урку.
- Именно так. Ты тоже А-полукровка. Однако ты не отличаешься от других амару. А вот У-полукровка, особенно мужчина, в зависимости от воспитания, может отличаться очень сильно. Поэтому мы не собираем в имата У-полукровок. И вот если такой У-полукровка вырос в интеллигентной семье, сам не обладает врожденной высокоранговостью, получил хорошее образование - то он кажется почти амару, он может быть даже способен к творчеству. Но у него могут быть вот такие взгляды на жизнь, такие представления - он просто не может думать иначе, его бьют гормоны, он жаждет жизни в иерархической системе, где можно поклоняться старшим, где женщина подчинена мужчине, где за провинности секут…
- Неужели это кому-то может нравиться?
- Сам процесс - вряд ли, но они признают его необходимость. Нравится ли шимпанзе тот факт, что вожак стаи может оттрепать? Нравится ли волкам, когда старший пускает в ход зубы? Вопрос того же порядка… Порка - вообще иерархический обряд, типичная для урку демонстрация высшего положения. Она очень символична сама по себе, вызывает массу ассоциаций… не говоря о выработке условных рефлексов: проступок - боль.
Алиса вздохнула. Сжала руку дочери, мягкую, еще детскую ладошку.
- Но ведь это делают не амару, заметь, Лорик. Сами урку и выносят приговоры, и приводят их в исполнение. У любого амару этот процесс вызывает тошноту… я понимаю, что тебе одна эта мысль омерзительна.
- Вот именно - неужели нельзя было сделать как везде в мире… ну там в тюрьму сажать. Штрафы брать. Почему - так?
- Потому что для них это оптимально. Амару никакое наказание не может изменить, амару не понимают язык наказаний. А для урку оптимально именно такое! Но это делают сами же урку. Охотно. Все, кто приезжает в Марку, находят этот способ наказаний очень разумным. Это делают они сами. Так же, как бьют детей, а мужья бьют жен. Мы не вмешиваемся в их жизнь - согласись, что это их дело.
- Трудно, - буркнула Лорин, глядя в деревянную столешницу, - трудно согласиться с этим.
- Я знаю. Но мы ведь хальту. Мы должны к этому привыкнуть - в этом смысл Хальтаяты: оставить этих существ в покое. Пусть живут, как хотят.
Германия, июль 2012. Клаус Оттерсбах
Все происходило за односторонним стеклом. Гильотина была настоящей. Я только что был в этой комнате, мне позволили осмотреть гигантское лезвие вверху, рассекающее тело пополам; станок для фиксации. Теперь мы могли наблюдать за происходящим из соседнего кабинета. А в станке была закреплена жертва - мальчик лет двадцати на вид. Даже чем-то похожий на моего брательника. Звуки оттуда не доносились, хотя Майер явно о чем-то с парнем разговаривал. У того светлые волосы прилипли ко лбу, и руки заметно, мелко дрожали. Он, кажется, просил - чего, пощады? Спасения?
Майер отошел к пульту, управляющему гильотиной.
- Остановитесь! - сказал я, - прекратите, сейчас же! Я все понял и на все согласен. Я буду делать все, что вы захотите.
- Очень хорошо, - похвалил меня Мюллер, - я никогда в вас и не сомневался. В таком случае… вот договор, пожалуйста!
Договоры следует читать внимательно. Но мне было не до того - в соседней комнате под ножом гильотины стоял человек. Я перевернул договор - не менее десятка листов, мы, немцы, даже здесь не можем без бюрократии, - и быстро поставил подпись внизу.
- И здесь, пожалуйста… Прекрасно!
Мюллер нажал кнопку на своем уоки-токи и негромко приказал.
- Прекратить!
Я бухнулся в кресло, ощущая, как пот струйкой стекает по лбу, а сердцебиение постепенно успокаивается. Мальчика вывели из соседней камеры.
Мюллер энергично пожал мне руку. Надо было, наверное, не подавать свою, но я был совершенно сломлен.
- Очень рад нашему предстоящему сотрудничеству, герр Оттерсбах.
Вопреки моим ожиданиям, Нико Ватерманн бурно возликовал.
Неожиданно - учитывая, сколько лет мы не виделись, и какими странными были в гимназии наши отношения.
- Привет, старик! - завопил он в телефонную трубку, - ужасно рад! Так ты что, едешь в Ганновер! Все, ночуешь у меня! Друг у меня в отпуске, так что… а я тут с головой в науке, но для тебя, конечно, найду время. Не вздумай снимать отель! Это классно! Посидим, поболтаем…
Я с некоторым трудом распрощался со старым гимназическим приятелем, выключил мобильник и посмотрел на Мюллера. Работать в одиночку мне теперь не позволяют, каждый шаг следует согласовывать.
- Как я понимаю, ваш приятель готов с вами встретиться? А он что, простите меня - голубой?
- Да, - ответил я лапидарно.
- Поэтому вы, вероятно, и разошлись с ним?
- Не ваше дело, - буркнул я.
…а складывалось все замечательно. Меня в детстве наблюдали у психолога как "высокоодаренного ребенка", и мое аутсайдерство в детсаду и школьном классе списывали именно на это. В чем-то психологи, наверное, были правы. Нет, меня никто не травил - но мне было нестерпимо скучно со сверстниками, непрерывно обсуждающими футбол, компьютерные стрелялки-махалки и последние серии анимэ.
А потом появился Нико. И мы стали просиживать ночи напролет, рассуждая о будущем человечества, о Платоне и Тейяре, о Фромме и неомарксизме, о католическом обновлении и атеистическом гуманизме, о Белле и Грассе и прочей капусте и королях… Я знал все клички его любимых кроликов, и когда ему делали операцию удаления аппендикса, и какое мороженое он предпочитает; он тоже знал обо мне все; вместе мы пускались в путешествия безбилетными зайцами по всей Северный Рейн-Вестфалии, вместе ездили отдыхать на лыжный курорт.
Короче говоря, у меня был один настоящий друг. Но настало время, когда он мне опротивел. Это случилось в девятом классе, и я даже согласился, и мы попробовали несколько раз. Но к десятому стало ясно, что - не мое, и само приближение Нико ко мне уже вызывало дрожь, и мне почудилось, что мой друг переродился, весь превратился в жадный придаток своего влажно-горячего отростка, лишенный каких-либо мыслей, подчиненный одной только мысли - подкараулить и… Я стал избегать его и едва ли не прятаться; потом все улеглось, и к абитуру мы уже могли сидеть за одним столом и вежливо-безлично общаться, как обычные одноклассники. У Нико появился любовник, старше его, все пошло на лад, я тоже начал общаться с девушками, хотя и без особого успеха.
А на самом деле все было не так, и позже я понял это. Виной всему была наша юношеская неловкость и неумение говорить друг с другом. Нико страдал по-настоящему. Он остался прежним - увлеченным, начитанным человеком, яркой личностью; он готовился к поступлению на медицинский факультет; его увлечение психиатрией было связано с желанием понять природу человека или хотя бы его сексуальных влечений.
После гимназии мы ни разу не общались, не встречались, даже не говорили по телефону. И вот теперь Нико, молодой психиатр, стажирующийся в Ганноверской клинике, способен помочь мне найти коллегу - женщину-психиатра, которую я смог опознать на случайной фотографии в интернете. Я выяснил очень сложным путем, что теперь ее звали Ангела Граф, и никаких сведений о ней ни в интернете, ни в более-менее доступных источниках не было, полицию же привлечь к поискам невозможно из-за отсутствия серьезных показаний. Не мог же я объяснить, зачем мне нужна эта Ангела…
Я ехал первым классом - скучнее, зато спокойнее: вместо пестрой толкотни подростков, футбольных болельщиков, панков, накрашенных девиц, мусульманских мамаш в хиджабах и с колясками, жмущихся к окошку пожилых дам вокруг меня сидели чинные одинаковые мужчины, сплошь в сером и черном и с ноутбуками. В большинстве - раскрытыми. Я не стал исключением и тоже раскрыл свой ноут.
Но мне было не до чтения и не до работы - да и какая работа теперь?
Я вспоминал последние события. Меня отвезли домой в закрытой машине - местоположение базы с кошмарной гильотиной знать не положено. Несмотря на предупреждение, я поиграл с мыслью все-таки возбудить дело против них, обратиться в полицию.
Но мысль эта мне не нравилась, и вот почему. Так нагло и бессовестно нарушать десяток законов прямо в центре Федеральной Республики могут только люди, имеющие такую крышу, связанные с такой властью, по сравнению с которой власть канцлера выглядит скромно. Да, это невероятно. Но разве я первый раз в жизни сталкиваюсь с невероятными событиями? И заметим, оба раза - по одному и тому же поводу. Эта Организация не могла не заручиться механизмами защиты от вмешательства немецкой полиции или спецслужб. Она - сама по себе спецслужба.
Вряд ли мне что-то грозит, если я обращусь в полицию - разве что новые работодатели еще меньше будут мне доверять. А вот геморроя не избежать, да и поверят ли мне? Меня похитили, держали под замком, кололи наркотиками, демонстрировали записи убийства и приготовления к убийству человека на моих глазах… Звучит слишком невероятно, я бы сам не поверил. По крайней мере, до тех пор, пока не связался с амару.
В итоге я позвонил Михаэлю и попросил о встрече.
- Понимаешь, - сказал я ему, - со мной случилась скверная история. Очень скверная. Практически я в западне. Мне нужен совет, а ты все-таки полицейский…
Мы уговорились, что встретимся вечером, в кофейне "Шанс". Все было нормально, никто не звонил мне, не писал мейлов или СМС, и к условленному часу я сидел за столиком, потягивая латте. Михаэль почему-то запаздывал. Я уже начал нервничать, когда мобильник зазвенел "Маршем тореадора" - мелодию я давно уже не менял.
Звонил Михаэль.
Голос тусклый, слабый, сбивчивый - я бы даже его не узнал, если бы не высветившееся на экранчике имя.
- В общем, старик, извини. Не могу прийти. Так вышло. Нет, и позже не смогу. И завтра. Но я навел справки. В общем, я знаю, о чем ты хотел поговорить. Мой тебе совет… - он сделал паузу, словно выговаривать слова ему было трудно, - не пытайся грести против течения. В этом деле никто не сможет тебя защитить. Понимаешь - вообще никто. Потому что речь идет… ну это такой уровень международной безопасности, на котором все иначе, и нам этот уровень недоступен, они могут прямо завтра позвонить, и все наше управление расформируют. Да, такое бывает. А что ты думаешь - со всеми этими исламистами наша полиция борется, что ли? Насколько я знаю… короче, тебе лично ничего не грозит, просто выполняй, что скажут, и Родина тебя не забудет.
В тот же вечер я проверил аккаунт Михаэля в фейсбуке - мой однокашник был на месте и как раз выложил новые фотографии дочки. Я стукнулся в его чат.
"Миха, у тебя все в порядке с мобильником?"
Он ответил сразу же.
"Все в порядке, Клаус, и вообще не волнуйся. Насчет того, что я тебе сказал - это правда".
"Что - правда?"
"Там все чисто. Делай то, что тебе сказали. Все будет нормально".
Собственно, я хотел только убедиться, что самого Миху тем временем не закатали в асфальт и не скинули куда-нибудь в Нордзее. Подделать звонок и все остальное теоретически можно. Но это очень маловероятно. Для очистки совести я на следующий день зашел все-таки в его управление под предлогом какого-то запроса и отметил как серебристый Мерс Михаэля на стоянке, так и его самого в глубине за стеклянной перегородкой. Миха был жив и отвечал мне, по-видимому, вполне искренне.
Родное государство впервые на моей памяти дало сбой - оно не могло и не хотело больше меня защищать.
И вот теперь я ехал в Ганновер - выполнять приказ новых работодателей. Отказаться? Хорошо бы мне угрожала за это всего лишь смерть - но эти нашли надежный способ шантажа.
Великий Один, и за что мне такое? Если вдуматься, все, чего мне хотелось, и на чем я настаивал - жить спокойно. Не вмешиваясь ни во что. Никому не причиняя зла. Типичная, стандартная позиция современного человека - держаться подальше от левых и правых краев, по центру, ни во что не вмешиваться, никуда не лезть, ни во что не верить по-настоящему, ничему не присягать - потому что любые идеологии, любая вера, в общем, все, к чему люди относятся серьезно - обязательно ведут к насилию и увеличивают количество зла. А я не хотел его увеличивать. Вот любой ценой - не хотел, видит Озирис! Ушел из полиции. Ни к кому не примкнул, держался подальше от любых идеологий и высокомысленных рассуждений о судьбах мира и отечества. Когда Анквилла позвал меня с собой - оттолкнул инстинктивно, чистюля, как же, ведь Анквилла тоже убийца, ведь и они, эти амару, тоже убивают, увеличивают зло, да и идеи у них сомнительные, а я хочу остаться чистым.
Вот я и не остался чистым. Просто не получилось.
Может быть, так рассуждал и дедушка Франц, бывший гитлеровский солдат? Надо было сходить еще раз на его могилку, он умер полгода назад. Он тоже хотел остаться чистым, не увеличивать количество зла, не расстраивать родителей, не примыкать к радикалам, жить, как все… Но Зло пришло за ним само и заставило-таки измараться в крови и грязи.
Так оно пришло и за мной.
Я не знаю, правы ли амару. То есть амару не виноваты в том, что родились такими - но правы ли хальту, верна ли их идеология, не увеличивают ли они мировое зло. Но в том, что мои новые работодатели - Зло, сомнений у меня не осталось.
Мне все еще, стоит закрыть глаза, видится, как стремительно падает лезвие, рассекая тело надвое. Я ощущаю на своем темени острие этого лезвия.
…Но что делать в таком случае? Если зло - со всех сторон, и нет возможности не запачкаться, неужели следует просто принять одну из этих сторон?
Наверное, нет. Но для начала хоть разобраться, понять, что именно думает, говорит и собирается делать одна сторона, что - другая.
Моя же проблема в том, что я даже и не начал разбираться. Просто заклеймил обе стороны как "зло" и заявил "чума на оба ваших дома".
Но как разобраться, если сейчас информацию просто неоткуда взять?