Хотя встречается в медицинской жизни и забавное. Вот к примеру, на титульном листе любой истории болезни, в самой середине обложки, написано жирным шрифтом: "Доставлен в состоянии опьянения: 1 – алкогольного, 2 – наркотического". Так вот категорично. Это строки – первое, что бросается в глаза, даже если вы берете историю мэра или замгубернатора, или еще какого-нибудь известного человека. И сразу думаешь: в каком же именно состоянии он был доставлен? Что не так уж далеко от истины – я имею в виду алкоголизм, конечно. Наркомания среди политиков не встречается.
А еще помню начало анамнеза одной больной, доставленной нам из района: "Больную запырял бык". Супер! Больная, кстати, была такой комплекции, что сама могла запырять не то что быка, но даже носорога. Мы зашили ее и выписали через неделю.
Но, смею заметить, в тот час мне было вовсе не до шуток. Хотелось побыстрее узнать, что с девочкой, и можно ли ее спасти. Девушку отвезли в палату, раздели. Я с облегчением вздохнул, увидев, что проникающих ранений и открытых переломов нет (почему-то сразу вспомнил того парня, Варенцова). Вероятно, самой тяжелой травмой был удар по голове, из-за которого она потеряла сознание. И еще закрытый перелом левого предплечья, и здоровенный синяк на грудной клетке, и множественные ушибы. И кровью она, оказывается, не так уж истекала – рана в плече была глубокой, но из-за таких ран не умирают.
Итак, передо мной лежала красивая обнаженная девушка, и выглядела она куда лучше и здоровее, чем пять минут назад. Она выглядела как… Только не смейтесь, выглядела она как Любка, просто как родная ее сестрица. Лицо, конечно, другое, а вот фигурка тонкая, хрупкая, подросточья. Но в тот момент я вспоминал не Любку, а Игоря, именно его. Девушка не имела никаких документов, ее избили, и она слишком быстро приходила в себя.
Может быть, она тоже из породы необычных людей?
Будь у меня обоняние, я решил бы проблему просто – обнюхал ее, и дело с концом. А тут пришлось звать медсестру.
– От нее чем-нибудь пахнет? – спросил я медсестру Лену.
– Ну да, – сказала Лена, втягивая воздух ноздрями. – Духами пахнет, несильно так, но приятно.
– Васильками пахнет?
– А как пахнут васильки? Откуда я знаю?
– А изо рта как пахнет?
– Ну вот, буду я еще изо рта нюхать!
– Будешь, еще как будешь. Это важно для диагностического процесса. Давай!
Лена брезгливо склонилась над лицом девушки.
– А ничего, не противно. Такой же запах.
– Как и от тела?
– Да.
– Ага, спасибо, понятно. Везите ее в рентген, а потом в первое хирургическое, положите в изолятор.
– А в реанимацию не надо?
– Не надо, нет показаний.
Зря я сказал, что мне все понятно. На самом деле я так и не понял, пахнет от девушки парфюмерией или же тем самым специфическим ароматом. Но сразу решил, что в реанимации, где сегодня снова дежурит Володя, делать ей нечего. А вдруг у нее именно особенный запах, и он сразу позвонит этим двум пиджакам? Вовсе мне не хотелось, чтобы за девушкой пришли оперативные работники. Помнил я, как радовался Валяев, что Игорь Варенцов умер. Радовался он, радовался, точно говорю. Я решил положить девушку в свое отделение и понаблюдать. В конце концов, ко мне даже претензии предъявить нельзя – обоняния у меня нет!
Сделали рентген, мои предположения о переломах оправдались. Наложили гипс, сделали УЗИ – повреждений внутренних органов не обнаружилось. Отправили пациентку на второй этаж, в хирургическое отделение. И тут я крепко задумался, как лечить больную. Анализы у нее были неплохими, о переливании крови или плазмы речи не шло, но вот нужно ли лить внутривенно какие-то препараты? По идее – да, и много чего, но я боялся, что с ней может случиться нечто подобное тому, что произошло с Игорем. И не рискнул, назначил только внутримышечные инъекции и поставил в нос трубочки, подводящие кислород.
За ночь я подходил к девушке пять раз, и с каждым разом она выглядела все лучше. Давление нормализовалось, дыхание стало ровным, пульс наполнился. В сознание она, правда, не пришла, но тут я ничего сделать не мог – нужно было дождаться утренней консультации невропатолога, и при необходимости сделать томографию мозга.
В семь утра я счел, что мой хирург-сменщик уже восстал от сна, и не будет наглостью позвонить ему домой. Я позвонил и поменялся сменой. Он согласился, в тот день у него были проблемы то ли с кошкой, то ли с собакой, в общем, с какими-то животными. И таким образом, я остался в больнице еще на сутки. Я не хотел уходить от своей пациентки, тянуло к ней меня как магнитом. Я хотел полностью уточнить диагноз и убедиться, что с ней все будет в порядке.
Такой вот я добросовестный и заботливый врач, не всем такие попадаются.
В полвосьмого утра, перед тем, как сдавать смену, я сидел рядом с девушкой и держал ее за руку, гладил тонкие холодные пальцы. Пользовался беззащитностью пациентки, любовался ее бледным лицом. Ну точно мой идеал. Кому-то девушка показалась бы слишком худой, но вы уже знаете мои вкусы. Короткая мальчишечья стрижка, волосы темно-русые, с отдельными прядями, выкрашенными в розовый цвет. Большой рот, тонкие и бледные губы, нос средней длины, совершенной прямой формы (терпеть не могу курносых!).
Девушка вздохнула, открыла глаза и села в постели – так быстро, что я едва успел опустить руку. Одеяло свалилось вниз, оголив приятного размера грудки с розовыми сосками. Она посмотрела на меня, глаза ее оказались василькового цвета. Взгляд ее плыл, расширенные зрачки дрожали, она находилась в заторможенном состоянии.
– Вы в больнице, – сказал я, упреждая сакраментальный вопрос: "Где я?" – Вас привезли ночью, у вас сотрясение мозга и несколько переломов, вам надо лежать.
Я мягко уложил ее обратно. Она не сопротивлялась, только беззвучно двигала губами, пытаясь что-то сказать. Я придвинул ухо к самым ее губам и услышал:
– Пить…
Я снова усадил ее, поднес стакан с водой, она выпила половину его через соломинку – медленно, минуты за три. Все это время я придерживал ее за голую спинку, и не скажу, что мне было неприятно. Потом легла снова.
– Как вас зовут? – спросил я.
– Женя… Евгения.
– Как вы себя чувствуете, Женя?
– Голова болит… Очень… – Из глаз ее вытекли слезы и я аккуратно вытер их марлевой салфеткой.
– Что с вами произошло? На вас кто-то напал?
– Ничего не помню…
– Скажите мне вашу фамилию.
– Степашина.
– Не родственница, случаем, нашего бывшего премьер-министра? – я улыбнулся.
– Нет.
– Скажите мне телефон ваших родственников, мы позвоним им.
– Не помню…
– Ладно, вспомните позже. Вы лежите, Женя, вставать не пытайтесь – упадете. Я пойду смену сдавать.
– Вы вернетесь?
– Да, обязательно. Вернусь очень скоро.
– Вы мой доктор?
– Да. Дмитрий Андреевич.
– Дмитрий Андреевич… – она заговорила чуть громче. – Пожалуйста, не говорите никому, что я здесь.
– Ну, голубушка, это невозможно! – я развел руками. – Все уже знают, что вы здесь.
– Кто – все?
– Как кто? Сестры, санитарки.
– А милиция знает?
– Знает, конечно. Вас нашли на улице, избитую, без документов. Милиция туда тоже наверняка выезжала.
– Наверняка или точно?
– Понятия не имею, не интересовался.
– Дмитрий Андреевич, не звоните в милицию, очень прошу.
– Хорошо, не буду звонить, – заверил я.
Я знал, что не позвоню. Хотя была вероятность, что оперативники могут появиться в больнице, чтобы задать девушке вопросы, но вряд ли это случится раньше, чем через пару дней, до того, как пациентка полностью придет в себя.
– Спасибо… – слабый шепот.
– Не за что.
***
Дальше все шло вполне обычно: Евгении сделали компьютерную томографию, потом ее проконсультировал невропатолог, сказал, что ничего страшного, за пару недель оправится, я пошел оперировать и проторчал за столом четыре часа. Затем навестил Женю, осмотрел ее еще раз, помял ей животик и остался доволен. Во-первых, животик был что надо, моей любимой плоской формы, во-вторых, ничего в нем не болело. Девушка шла на поправку раз в пять быстрее, чем было положено нормальному человеку. Ей уже выдали сорочку и халат, она дошла до туалета и обратно, поддерживаемая санитаркой. При таких темпах выздоровления через три дня в больнице ей будет делать просто нечего. И это хорошо, потому что через три дня закончится отпуск у Лебедева, он выйдет на работу и унюхает, что Женя – из тех, кем интересуется УВД.
Я уже не сомневался в этом, но Евгению, само собой, не спрашивал, боялся спугнуть. Мне хотелось не только вылечить ее, но и продолжить общение с ней после больницы. А она упорно отказывалась говорить о том, что с ней произошло, где она живет и есть ли у нее родственники. Видно было, что она хочет побыстрее сбежать, но возможности для этого пока не представлялось.
Тем не менее поговорили мы вполне душевно. Случилось это в одиннадцать вечера, когда я развязался с делами, умудрился поспать три часа в ординаторской, и наконец обрел толику свободного времени. Больные к тому времени угомонились и перестали бродить по коридору, в отделении установилась тишина. Я заглотил таблетку валерьянки, чтобы унять предательское волнение, взял упаковку зефира, коробку хороших шоколадных конфет, апельсинов, бананов и винограда, пакет сока – этого добра у нас хватает, больные дарят регулярно. Коньяк и портвейн тоже имелись в запасе, но я не стал их трогать – никогда не пью на работе. И пошел в изолятор.
Изолятор в нашем отделении – небольшая палата на одного пациента, самое место для тет-а-тета. Женя не спала. Перед сном ей полагалось вкатить успокоительного, но я не назначил – сами догадываетесь, почему.
Она сидела на кровати, обняв руками ноги и положив подбородок на колени, огромные глазищи блестели в свете ночника. В сердце у меня кольнуло – не мог я видеть ее спокойно.
– Как голова, не болит? – спросил я участливо.
– Ничего, уже почти не болит.
– А рука как? – я осторожно дотронулся до забинтованной и загипсованной руки.
– Все нормально.
– Хочешь чаю с конфетами?
– Очень хочу! – призналась она с неожиданной горячностью. – Я ужасная сладкоежка, могу зараз целую коробку слопать.
– Сейчас организую.
– Ой, спасибо!
Я принес горячий чайник и заварку. Она накинула халат и, кажется, даже причесалась (женщины всегда найдут способ привести внешность в порядок). Я убрал с тумбочки медицинский инвентарь и разложил на ей принесенную гастрономию.
– Вы такой хороший, Дмитрий Андреевич! – сказала Женя. – А почему вы еще не дома? Уже поздно.
– Я сегодня дежурю.
– Почему вы так обо мне заботитесь?
– Потому что хочу тебе помочь.
– Вы уже мне помогли.
– Ничем я тебе не помог. Ты попала в какие-то неприятности и ничего не хочешь мне говорить.
– Нет у меня никаких неприятностей, – заявила она. – Все нормально.
– Что нормально? То, что тебя избили? То, что у тебя переломы и сотрясение мозга?
– Ничего страшного, все пройдет.
– Да, конечно пройдет, с твоими-то способностями.
– Какими способностями?
– Заживает у тебя все неестественно быстро. Ты знаешь об этом?
– Не знаю. Откуда мне знать, я никогда ничем не болела. Давайте лучше чай пить.
Стали пить чай. Она набросилась на шоколад так, словно не ела лет сто. Перемазалась в зефире. Забавно было на нее смотреть, забавно и очень мило. Когда девушка красива, то все, что она делает, выглядит мило.
Я решил прервать допрос и поболтать на отвлеченные темы, понравиться, завоевать доверие. Как обычно, через некоторое время меня понесло. Язык мой подвешен будь здоров, два десятка смешных историй выучены наизусть и исполнение их отработано до артистизма. Через десять минут Женя вовсю смеялась, не забывая перемалывать виноград и бананы белыми зубками. Все шло по стандарту, и казалось, что завоевать ее совсем нетрудно. Но я знал, что это совсем не так, нутром чуял. Может быть, я ей нравился, но это не гарантировало, что через два дня она не убежит и не исчезнет из моей жизни навсегда. Все-таки она была особенным человеком, у нее была своя тайная жизнь. Я был для нее чужаком.
– Сколько тебе лет, Женя? – спросил я, вдоволь потешив ее историями.
– Двадцать во… – она замялась. – Двадцать один.
– Хотела сказать "двадцать восемь"? – Я наклонил голову и устремил на нее пристальный взгляд.
– Нет, двадцать один, правда. – Она слегка порозовела.
– А выглядишь лет на восемнадцать, если не меньше.
– А что, есть разница?
– Между восемнадцатью и двадцатью восьмью – есть.
– Да я же говорю: двадцать один мне.
– А сколько лет было Игорю Варенцову?
– Ну, где-то под тридцать, – ляпнула она не задумываясь, и тут же стушевалась. – Ой, а откуда вы Игоря знаете?
– Ты знаешь, где сейчас Игорь? – ответил я вопросом на вопрос.
– Не знаю, давно его не видела.
– Врешь. Его убили, и ты не можешь об этом не знать.
Она поперхнулась виноградиной и закашлялась. Пришлось постучать ее по спине.
– Под тридцать, значит, ему было? – задумчиво произнес я. – А на фотографии выглядел как пацан. И ты выглядишь как десятиклассница, дорогуша. Хотя скорее всего тебе действительно двадцать восемь. И все это из-за вашей неестественной способности к регенерации.
– Неправда! – выкрикнула она, выставив перед собой ладони, защищаясь.
– Подожди, не перебивай. Знаешь, где умер Игорь? Здесь, в нашей больнице. Умер на моих глазах. Его привезли почти трупом, я зашивал его кишки два часа, и казалось, что он пойдет на поправку. А он взял и умер. Знаешь, почему? Потому что ему перелили кровь.
– Нельзя кровь, – прошептала она едва слышно, но я понял, прочитал по губам.
– А еще чего нельзя? Назначу тебе какое-нибудь лекарство, а ты нечаянно умрешь. Нам это надо?
– Все остальное можно, – пробормотала она, опустив голову и уставившись взглядом в пол. – Почему вы догадались, что я такая же, как Игорь? По запаху почувствовали?
– Я вообще не чую запахов. Когда-то мне проломили голову и я потерял обоняние.
– Откуда вы знаете про таких, как мы с Игорем?
– Сразу после смерти Варенцова в больницу пришли два типа из внутренних органов и велели сигнализировать обо всех пациентах, от которых пахнет васильками. Я не знаю, как от тебя пахнет, но то, с какой скоростью ты выздоравливаешь, наводит меня на определенные мысли.
– Сволочи! – Она сжала кулаки. – Это были уроды из "Чистилища". Вы ведь не позвоните им?
– Ни в коем случае. Что еще за "Чистилище"?
– Такая команда. Они входят в один из отделов УВД, но на самом деле сами по себе. Они преступники, убийцы. Они охотятся на нас, а мы даже не можем обратиться в милицию.
– Почему не можете?
– Потому что засветимся и в конце концов попадем в лапы все тех же чистильщиков.
– Вы – это кто?
– Подлизы.
– В каком смысле – подлизы?
– Чистильщики нас так называют.
– Почему они вас так прозвали?
– Не скажу, вы все равно не поймете.
– Уверена, что не пойму?
– Уверена! Потому что у вас нюха нету!
– А что, словами объяснить нельзя?
– Ничего я говорить не буду. Этого никто не должен знать, никто!
– Кто избил тебя и Игоря? Чистильщики?
– Нет, конечно. Чистильщики убили бы нас сразу, они не церемонятся.
– А кто же тогда?
– Не скажу!
– Женя, ты пойми, что находишься в большой опасности, – начал я увещевать терпеливо и осторожно. – Игорь умер, ты выжила только потому, что на тебя не наткнулись врачи, которые предупреждены о запахе. Я, можно сказать, спас тебя.
– Вы меня на самом деле спасли! Спасибо вам, Дмитрий Андреевич, но я не могу сказать вам ничего. Вы хороший человек, но не дай бог, чистильщики догадаются, что вы что-то знаете, и начнут раскручивать. Они из вас в два счета всю информацию вытянут, и пальцем пошевелить не успеете. Они это умеют.
– Что ты намерена делать дальше?
– Не знаю… – Она потерла лоб и удрученно покачала головой. – Мне нужно уйти как можно скорее, здесь меня застукают.
– Тебе есть куда уйти?
– Есть, – сказала она настолько фальшивым голосом, что в сердце моем снова кольнуло от жалости.
– Ты не умеешь врать, – тихо сказал я. – Идти тебе некуда, у тебя действительно большие проблемы.
– Это я не умею врать? – она глянула на меня с искренним недоумением. – Ах да, вы же без обоняния…
– А причем тут обоняние? – тут же заинтересовался я. Такой вот я проницательный, палец мне в рот не клади.
– Да не причем…
– Давай, выкладывай!
– Ничего не скажу! Вы что, следователь?
Ну вот, снова спугнул. Нужно поделикатнее.
Я взял конфету, одну из двух оставшихся, сел рядом с Женей, вплотную к ней, прижался к ней боком, чувствуя тепло ее тела, и сказал:
– Открой рот.
– Зачем?
– Открой.
Она открыла. Я положил на ее язык конфету и пальцем поднял вверх ее прелестный подбородок. Она начала жевать.
– Вкусно?
– Угу.
– Еще хочешь?
– Угу.
Я скормил ей с руки последнюю конфету. Прием нехитрый, но на нервных девушек действует расслабляюще.