Она знает, что я её люблю, и дорожит этим. Она понимает, что многим обязана мне и Виктору. И она знает, что рано или поздно ей придётся принимать решение, от которого будет зависеть и её и моя судьба. Но она просит не торопить с этим решением. Ещё отец предостерегал её от поспешных решений. И Гао - самый мудрый человек, который встретился ей в жизни, тоже нетороплив в решениях. И ей он советовал быть такой же. И поэтому для того, чтобы решить, где и с кем жить, он дал ей очень большой срок - целый год. Он сказал, что меньше чем за год она не разберётся по-настоящему в жизни нынешних обитателей Земли. И через десять месяцев она должна ответить Гао, остаётся она на Земле или возвращается на корабль открывателей звёзд, чтобы разделить их трудную и необычную судьбу и стать женой Гао и родоначальницей новых людей на новой планете.
Я удивлённо и испуганно гляжу на Корнелию. Только теперь я начинаю догадываться об истинной причине её сдержанности.
Она замечает мой взгляд. Она говорит, что я правильно понял её. Гао её любит. Так же, как я. И, вероятно, даже сильнее, потому что Гао старше и дольше знает её и потому что ему некого больше любить, а я могу полюбить любую женщину на своей земле.
Как и у всех открывателей звёзд, у Гао была жена. Но она была очень смелая и очень неосторожная женщина и поэтому погибла в самом начале полёта. Товарищи предлагали Гао вернуться и взять на своей родине другую жену. Многие женщины их планеты согласились бы стать женой Гао, потому что он был героем и уводил в небо самый большой корабль. Но Гао не хотел иметь женой лишь бы какую-нибудь женщину. Он хотел сначала полюбить. А полюбить быстро другую женщину он не мог.
Когда открыватели звёзд в своих чёрных шарах спускались на нашу Землю, они видели много красивых женщин и хотели, чтобы Гао нашёл себе жену среди них. Но Гао не мог разговаривать с этими женщинами. Он не понимал их языка, а они считали его богом, падали перед ним ниц и приносили ему в жертву животных. Он мог увезти с собой любую из них. Но он не хотел жену-невольницу, жену-пленницу. Он и Корнелию взял в свой корабль только потому, что понял, какая жалкая участь ожидает её на Земле. Девочку, которую везут связанной, не может ожидать ничего хорошего. Это ясно всем и сразу. И только поэтому он решился посадить Корнелию в свой шар, спасая её от рабства. Он знал уже, что на Земле существует рабство.
Меньше всего Гао думал тогда о том, что Корнелия может со временем стать его женой. Он мечтал тогда о возвращении и о счастливой жизни на своей планете. Но когда он и его спутники оказались совсем чужими на своей родине, когда ни с одной женщиной своей земли Гао не смог разговаривать свободно и естественно, когда он узнал, что любая из них, даже самая красивая и здоровая, может родить урода или идиота или вообще не родить никого, он невольно стал думать о Корнелии не только как о своей воспитаннице. По существу, и он и она были тогда одинаково одиноки в безднах космоса. И Корнелия понимала это не хуже него, и до сих пор она не знает, почему заколебалась, когда он предложил ей стать его женой. Но она заколебалась, и он не настаивал и сам предложил отвезти её обратно на её землю, чтобы Корнелия могла свободно и со знанием дела определить свою судьбу. И за всю долгую дорогу от той земли до этой Гао ни разу не напомнил ей о своих чувствах и относился к ней так же, как и раньше - как к своей воспитаннице, которую надо учить и беречь. И только тогда, когда он прощался с ней перёд тем, как она вошла в шар, доставивший её на Землю, Гао сказал, чтобы она помнила: высоко в небе есть человек, который любит и ждёт её, который в любое место Земли пришлёт за ней шар, если Корнелия захочет вернуться.
- Почему же он отправил тебя беззащитной? - спросил я, Ведь на Земле много злых людей. Он не мог не понимать этого. Да, кроме злых людей, есть ведь ещё и звери...
- Я не беззащитна, - ответила Корнелия и снисходительно, как младшему, улыбнулась мне. - Я сильнее любого из вас. У меня есть хорошее оружие.
- Какое?
- Усыпляющие лучи. Они мгновенно усыпляют кого угодно на столько времени, сколько продолжаются день и ночь на планете Гао. Это раза в полтора больше, чем у нас на Земле.
- Я никогда не видел их у тебя...
- В этом не было необходимости. Первые два дня я носила их в кармане. Но потом увидела, что в вашей стране люди ходят без оружия. Даже без ножей. И это очень понравилось мне. Я поняла: значит, люди чувствуют себя в безопасности. И я стала ходить такой же безоружной, как и все вы.
8 каждой стране нужно жить по её законам. А тем более, когда законы нравятся... Гао научил меня ценить мир и спокойствие. Девочкой я любила войну... Мы идём по засыпающему вечернему городу. У нас под ногами блестит асфальт, и на него падают мокрые коричневые листья. Я думаю о далёком Гао, который кружит где-то около Солнца и терпеливо ждёт решения Корнелии. Может быть, тогда, в тот вечер, когда она приземлилась, над нами с Витькой пролетел не земной спутник, а корабль Гао? Корабль, ждущий возвращения пустого шара... Кто знает, что мы тогда видели?.. Раскроется ли когда-нибудь эта загадка? Наверно, нет. Вдруг ещё один вопрос приходит мне в голову.
- А почему он отпустил тебя без пищи? - спрашиваю я. Хотя бы на первое время... На что Гао рассчитывал?
- У меня была с собой пища, - отвечает Корнелия. - У меня были в кармане крошечные кубики, которые заменяют тяжёлые земные обеды. Но я выкинула их на другой же день. Я поняла, что в вашей стране люди не позволят мне голодать. И потом я очень соскучилась по земной пище. Она вкуснее, чем пища открывателей звёзд. Земная пища доставляет удовольствие. А Гао и его спутники не получают удовольствия от пищи. Они относятся к ней просто как к необходимости и стараются не тратить на еду времени. Поэтому они и придумали кубики, которые глотают на ходу. Когда открыватели звёзд опускались в своих шарах на Землю, они поражались тому, как много времени люди тратят на еду, на всякие пиры. Они говорили, что это будет замедлять развитие человечества Земли... Однако я всё-таки не любила их кубики... - Корнелия грустно улыбается. - Пусть я буду развиваться медленно, но я хочу есть с удовольствием...
- Зря ты выкинула эти кубики, - вслух подумал я.
- Почему?
- Нам было бы полезно исследовать их.
- Прости... Я не подумала об этом... Мне казалось, нынешние люди Земли знают столько, что какие-то невкусные кубики им неинтересны.
Мы медленно идём по мокрому асфальту. Я знаю, что Корнелия думает сейчас о Гао. И я тоже думаю о нём. Мне очень жаль, что он не доверился нашей Земле. По крайней мере, в нашей стране для него и его товарищей нашлось бы и место и дело.
- Слушай, Корнелия, - говорю я. - А если ты позовёшь Гао сюда? Мы встретим его, как брата! Ему будет хорошо в нашей стране. И он и его товарищи будут жить свободно и счастливо. Позови их сюда, Корнелия!
Она усмехается. Она коротко и жёстко говорит:
- Нет. Это невозможно.
- Но почему? - горячо возражаю я. - Ведь Гао можно убедить!
- Гао не верит словам.
- Даже твоим?
Она смотрит на меня обиженно. Она негромко говорит:
- Не надо так... У вас часто говорят такие вещи, и мне это не нравится. Открыватели звёзд не пользуются такими приёмами... Гао знает, что я неопытна. Я могу решать только свою судьбу, но не судьбу товарищей Гао... Он говорил мне, что каждый правитель называет своё государство самым свободным и счастливым. И многие вслед за правителем повторяют это... Так было на планете Гао. И так было в Риме. Я помню... И поэтому Гао не верит ничьим словам. Он прилетит сюда только тогда, когда у него не будет иного выхода. А это определится не скоро. На Земле пройдут века, пока это определится. Гао не изменит своего решения, Он долго думал, прежде чем принял его.
...На мокрый асфальт падают последние тяжёлые коричневые листья. Корнелия старательно обходит их. Она не хочет давить их подошвами. Мы медленно идём по улице к своему дому и думаем. Мы думаем о Гао...
5.
Проходит ещё полгода. Эти полгода многое меняют в моей жизни. И не только в моей, но и в жизни Корнелии. Есть, наверно, какие-то биологические законы, определяющие, кому и кого нужно было бы любить. Я юрист. Я знаю много законов. Но этих законов я не знаю. Однако я подчиняюсь им так же, как все. Я любил девушек и до Корнелии. Мне бывало очень тяжело, когда я ссорился и расставался с ними. Но я всегда чувствовал, что будет кто-то ещё, что впереди много счастья.
С Корнелией я не ссорился и не расставался. Но с самого начала я почему-то чувствовал, что после неё не будет никого, что после неё счастья не будет. Поэтому я даже думать не хотел о том, что будет "после", о том, что случится, если Корнелия меня не полюбит.
Может, именно это всё и решило?.. Я ведь уже не представлял себе жизнь без Корнелии, и Корнелия не могла этого не понимать.
Я знал, что она всё время сравнивает. Я знал, что мне трудно выдержать сравнение с Гао - мудрым и смелым человеком. Но я знал также, что ей приходится сравнивать не только нас. Ей приходилось сравнивать жизнь - ту жизнь, которая ожидала её с Гао, и ту, которая ожидала её со мной. Я очень надеялся на то, что сама наша жизнь поможет ей сделать этот выбор, проголосует за меня.
Я всё больше рассказывал ей о нашей стране, о том, чем она отличается от других стран, о тех великих, справедливых принципах, которые заложены в основе всей нашей жизни. Чем лучше Корнелия знала русский, чем глубже вгрызался я в латынь, тем всё более обстоятельными становились мои рассказы. Я объяснил ей, что я юрист, что я знаю законы. Гао ещё только предстоит создавать справедливые законы. А у нас они созданы - бери, пользуйся, не позволяй их нарушать. Корнелия усмехнулась.
- Создавать справедливые законы интереснее, чем пользоваться готовыми. - Она сказала это спокойно, раздумчиво, Именно поэтому ваши единомышленники в других странах не сбегаются к вам, а живут и борются там, где родились.
Я понял её. Я понял, что мне не нужно больше говорить о Гао. Я понял, что мне не нужно больше помогать ей в сравнениях. Мне нужно только ждать. Она сравнит сама.
Вскоре после того вечера, когда мы слушали у Виктора пластинки Робертино Лоретти, я принёс домой новенький проигрыватель и кучу пластинок. Особенно много я купил итальянских песен. Все пластинки с итальянскими песнями, какие только были в магазине, я притащил домой.
Наверно, это был лучший подарок, какой Корнелия получила за всю жизнь. Несколько дней она буквально не отходила от проигрывателя. С утра до вечера крутила пластинки, сожгла три предохранителя и страшно испугалась, когда сгорел первый.
- Разве на корабле у открывателей звёзд не было записей музыки? - спросил я.
- Какая-то музыка у них была, - ответила Корнелия. - Но я никогда не видела, откуда она исходит. Я не могла ею управлять. И она мне не очень нравилась. Она была тягучая и некрасивая. Но Гао и спутники слушали её с удовольствием. Может, у нас просто по-разному устроен музыкальный слух? Наверно, если бы я даже и могла управлять их музыкой, мне бы не захотелось это делать. А такой музыки у них не было. Она кивнула на проигрыватель. - Эта музыка - как праздник,
...Скоро меня уже хорошо знали в магазине пластинок. Я покупал их, наверно, больше, чем кто-либо, Я знал, что каждая новая пластинка - радость для Корнелии. А мне так хотелось, чтобы у неё было больше радости!
Как-то к концу дня Витька снова позвонил мне в адвокатскую коллегию:
- Ты сегодня вечером будешь дома?
- Да.
- И Корнелия, разумеется, тоже?
- Видимо. Она пока не уходит по вечерам одна.
- Я хочу прийти к вам вечером с одной молодой дамой...
- Я буду чертовски рад, старик! Давно пора!..
- Увы, Мишка, это не совсем то, что ты думаешь. Эта дама оттуда...
- Откуда?
- Ну, помнишь наше письмо?
- А-а... - У меня на душе снова заскребли кошки. - А я уж думал, ему не поверили...
- Да, в общем-то, не очень и поверили... Но выход нашли деликатный, ничего не скажешь... Этой даме поручено приглядеться к Корнелии и решить, можно ли использовать её... ну, для начала хотя бы в качестве лаборантки. А там видно будет... В общем, они хотят посмотреть её не в разговорах, а в деле. По-моему - разумно.
- По-моему - тоже.
- Теперь ещё вопрос: что мы скажем Корнелии?
- Странный вопрос! Нужно сказать всё как есть!
- А ты уверен, что тут не будет, так сказать, обратного эффекта? Мы ведь не можем рисковать.
- Ну, давай скажем, что это просто твоя сотрудница, твой друг. Она может готовить Корнелию к школе.
- Честно говоря, я думал о таком же варианте.
- Смотри только, не сорвись, Витька. Корнелия моментально почувствует любую фальшь.
- Фальши не будет, старина. Вера мне очень нравится. Мы провели сегодня вместе весь день. И это был один из лучших дней в моей жизни.
- Ну, что ж... Я рад за тебя! Жду!
Когда они пришли вечером, я понял Витьку. Вера была не просто красивой, золотоволосой женщиной. Вера была обаятельной женщиной. Она как-то вся светилась теплотой и добротой. Она принесла с собой в наш дом какую-то весеннюю свежесть, какой-то удивительный уют. Она была настолько по-хорошему простой, держалась настолько естественно, что уже через полчаса бесследно исчезла обычная неловкость первого знакомства. А к концу вечера я почувствовал её другом - старым, надёжным, испытанным.
У меня ещё никогда и ни с кем так не было. Корнелия ничуть не удивилась тому, что Витька пришёл не один. Мне даже показалось, она давно ждала этого. Она была очень рада Вере, просила её приходить почаще. Она жаловалась на то, что у неё нет подруги, а без подруги плохо.
И Вера обещала приходить почаще. И на самом деле, пришла и на следующий день, и в другие вечера, и в ближайшее воскресенье, которое мы почти с самого утра провели все вместе.
По вечерам Витька приходил позже Веры и ждал её у меня, пока Вера занималась с Корнелией. Они говорили сразу и о физике, и о химии, и о математике. И Витька рассказывал, что Вера в восторге от Корнелии, хотя в её знаниях и есть какие-то, с нашей точки зрения, провалы, какие-то странности. Корнелия, например, не поняла, зачем нужна менделеевская таблица. Классификация элементов у открывателей звёзд была совершенно иной. И элементов они знали больше и группировали их не по атомному весу, а по длительности распада. Впрочем, провалов было немного. Главное Корнелия знала. И в физике, и в химии, и в математике. И знала не на уровне институтских программ, а на уровне новейших наших диссертаций. Может, она знала и больше. Но о большем Вера просто не могла её спросить. Формулы нуль-пространства, которыми занимаются у нас целые группы сильнейших математиков, Корнелия выводила быстро и экономно и говорила, что открывателям звёзд эти формулы давно известны, хотя практическое осуществление их они и считают маловероятным. Не потому что человек не сможет, а потому что не захочет. Слишком велики будут разрушения, которые принесёт осуществление формул нуль-пространства. Столь велики, что результаты, добытые подобным опытом, потеряют смысл для человечества.
Через неделю с небольшим Вера повела Корнелию в Витькин институт. И после этого Корнелия стала уходить туда каждый день. Это уже была работа, и я увидел, как Корнелия меняется прямо на глазах. Она стала держать себя увереннее, смелее. Она почувствовала, что входит в жизнь уже хозяйкой, а не гостьей.
- Ну, как - открыла она вам что-нибудь новое? - спросил я Витьку через полмесяца. Витька подвигал губами, пожал плечами.
- Кое-что есть... Какие-то частные проблемы физики и химии, над которыми у нас бьются, для неё решены. Она знает результаты, хотя и смутно понимает пути к ним. Но, в общем-то, она вряд ли совершит переворот в нашем уровне знаний. Видишь ли, старик, у нас теория на сотню лет обогнала практику. И обгоняет её всё больше и больше. А у них, возможно, такого разрыва не было. У них это могло идти где-то рядом. По крайней мере, их практика для нас теоретически почти решена... Всё-таки это их практика того времени, когда у нас жил Софокл... - Витька вздохнул. - А насчёт разрыва, может, я и неправ. Может, и у них был такой же разрыв. Ведь на корабль-то попали не сильнейшие учёные. На корабль-то попали практики... И большему, чем они сами знали, они не могли научить Корнелию... Для нас она, конечно, работник ценный. Она у нас останется... Может, она и ещё что-то знает важное и нужное нам. Да мы не догадываемся об этом спросить. А она не знает, что нам это нужно... Со временем выяснится...
Вскоре нас с Виктором пригласил к себе начальник городской милиции. И сказал, что ему звонили, что теперь он знает всё необходимое, я что пора выписывать нашей римлянке паспорт.
- А вообще-то хотелось бы с ней познакомиться, - улыбнувшись, добавил он. - И лучше - не в служебном кабинете...
- Приходите ко мне на день рождения, - пригласил я. Познакомитесь...
- Что ж, спасибо. Приду...
В январе мне стукнуло двадцать шесть. И впервые за все мои двадцать шесть лет на моих именинах был милиционер. И даже не просто милиционер, а начальник городской милиции, которого я представил Корнелии как своего сослуживца.
Он пил за моё здоровье и за здоровье Корнелии, и Корнелия ему очень понравилась, и, когда я вышел проводить его до угла, начальник милиции сказал мне, что за такую девушку стоит бороться, что мы с Витькой всё делали правильно и что будет, конечно, очень жаль, если она улетит к своему Гао.
- Принесите её фотографии, - сказал он. - И пусть она напишет заявление. Всё-таки речь идёт о гражданстве...
Фотографии мы с Витькой вскоре принесли. А заявление Корнелия писать не стала. Она очень легко поняла, какое заявление от неё требуется. И сказала, что такое заявление писать рано - она ведь ещё не решила... Она не хочет обманывать гостеприимную страну, которая её приютила. Она скажет и напишет о своём решении тогда, когда это решение созреет.
- ... Ну, что ж, пусть зреет, - усмехнувшись, сказал нам начальник милиции. - Не надо её торопить. Рассуждать так, как она, могут только очень чистые люди. Когда решит - скажете. У нас теперь задержки не будет.
Я ждал. Терпеливо ждал недели, месяцы... Должна же она когда-то что-то решить!.. И, может, мне пришлось бы ждать ещё очень долго - до самого конца того срока, который установил Корнелии Гао, если бы не один случай. Этот случай мне показался совершенно пустяковым. Но для Корнелии он почему-то определил всё.
Это было уже в марте. Первые весенние оттепели чередовались с последними морозами. Снег то падал, то таял. Корнелия жадно смотрела на этот снег, ловила снежинки на варежку, на язык. Она знала уже, что этот снег - последний. Она всю зиму не переставала удивляться снегу и восхищаться им. Она каталась в парке на санках с таким же удовольствием, как пятилетняя девочка. Она научилась к середине зимы потихоньку ходить на лыжах и по воскресеньям не давала ни мне, ни Витьке с Верой покоя - требовала, чтобы мы шли с ней в лес. Одна она уходить в лес на лыжах ещё боялась. Девочкой она видела снег в Пантикапее, но никогда не видала его так много и никогда не предполагала, что он может лежать на земле так долго. Она до сих пор считала снег чуть ли не чудом природы, жалела о том, что зима кончается, и, мне казалось, думала, что может никогда в жизни не увидеть больше такой зимы,