- Ну что ж, - пробормотал Баслим. - Если ты не хочешь входить, я закрываю дверь. Оставлять ее нараспашку при включенном свете - слишком большой риск, - он неторопливо поднялся, подошел к двери и начал потихоньку ее затворять.
- Последний раз зову, - объявил он. - Дверь закрывается на всю ночь.
И когда дверь уже почти захлопнулась, мальчик крикнул:
- Подожди!
На том самом наречии, которое и ожидал услышать старик.
Парнишка стремглав юркнул в дом.
- Добро пожаловать, - невозмутимо произнес Баслим. - Я не стану запирать дверь на замок - на тот случай, если ты передумаешь, - он вздохнул. - Будь моя воля, вообще никто не сидел бы взаперти.
Мальчик не ответил. Он сел, склонился над миской и набросился на еду с такой жадностью, будто боялся, что она вдруг исчезнет. Он бросал по сторонам быстрые взгляды, а Баслим сидел и наблюдал за ним.
Вскоре мальчишка стал есть медленнее, но все еще продолжал жевать и глотать, пока не исчезла последняя капля похлебки, последний стручок чечевицы и крошка хлеба. Остатки паренек поглощал через силу, но все же справился с ними, заглянул в глаза Баслима и застенчиво улыбнулся. На улыбку старик ответил улыбкой.
Внезапно лицо мальчика исказилось, стало белым с каким-то зеленоватым отливом; из уголка рта потекла струйка слюны, и мальчишку вырвало.
Баслим проворно отодвинулся, спасаясь от этого извержения.
- Звезды небесные, какой же я дурак! - вскричал он на своем родном языке.
Он вернулся с ведром и тряпкой, отер лицо мальчика и наклонил его над ведром, потом вытер каменный пол.
Немного погодя он принес ребенку гораздо более скромную снедь - бульон и краюху хлеба.
- Макай хлеб и ешь.
- Да ну его!
- Ешь. Больше этого не будет. По тому как у тебя живот к спине прирос, мне бы, дураку, догадаться, что тебе не следует давать сразу много. Ешь, только помедленнее.
Мальчик поднял глаза, его подбородок затрясся. Он проглотил немножко бульона. Баслим смотрел на ребенка, пока тот не одолел весь суп и почти весь хлеб.
- Вот и хорошо, - сказал наконец старик. - Ну, парень, пожалуй, пора и на боковую. Кстати, тебя как зовут?
Мальчик поколебался.
- Торби…
- Торби. Хорошее имя. Можешь звать меня папой. Спокойной ночи.
Он отстегнул протез, доскакал до шкафа и спрятал его, потом добрался до своей постели. Ложе было нехитрое - просто тюфяк в углу. Старик отодвинулся подальше к стене, чтобы освободить место для мальчика, и сказал:
- Будешь ложиться - погаси свет.
С этими словами он закрыл глаза и стал ждать.
Довольно долго не доносилось ни звука. Потом Баслим услышал, как мальчик идет к двери. Свет погас. Старик ждал, откроет он дверь или нет. Нет. Он почувствовал, как мальчик залез на тюфяк.
- Спокойной ночи, - повторил Баслим.
- Спокойной…
Старик уже почти дремал, когда вдруг почувствовал, что мальчишку всего трясет. Нащупав его тело ладонью, Баслим погладил обтянутые кожей ребра, и тут мальчик разрыдался. Тогда старик повернулся, устроив поудобнее искалеченную ногу, обнял трясущиеся плечи мальчугана и притянул его лицо к своей груди.
- Все хорошо, Торби, - ласково проговорил он. - Все в порядке. Все кончилось. Это никогда больше не повторится.
Мальчик всхлипнул и плотно прижался к старику. Баслим успокаивал его, бормоча что-то ласковое, пока не унялась судорожная дрожь. Но и потом он долго не отпускал его от себя - до тех пор, пока Торби не уснул.
Глава 2
Раны Торби затягивались: телесные - побыстрее, душевные, как водится, медленнее. Старик-нищий раздобыл где-то еще тюфяк и положил его в другой угол, но все равно, просыпаясь по ночам, порой обнаруживал рядом с собой маленькое теплое тело. Тогда он понимал, что мальчику снова приснился кошмарный сон. Баслим спал очень чутко и не любил делить с кем-либо свое ложе, но когда такое случалось, он не гнал Торби обратно на его тюфяк.
Иногда мальчик принимался громко кричать во сне. Однажды Баслим пробудился оттого, что Торби скулил:
- Мама… мама…
Не зажигая света, старик проворно подполз к его лежанке и склонился над мальчуганом.
- Ну-ну, сынок, все в порядке.
- Папа?
- Спи, сынок, а то маму разбудишь. Я побуду с тобой, - добавил Баслим. - Тебе нечего бояться. Успокойся. Нельзя же будить маму, правда?
- Ладно, пап…
Затаив дыхание, старик сидел рядом и ждал. В конце концов он сам затрясся от холода и у него разболелась култышка. Убедившись, что мальчик спит, Баслим пополз на свое ложе.
Этот случай навел старика на мысль о гипнозе. Давным-давно, когда у Баслима еще были оба глаза и две ноги и не надо было нищенствовать, он изучал это искусство. Но гипноз ему не нравился, даже если применялся в лечебных целях: Баслим почти фанатично верил в неприкосновенность личности, а гипнотическое внушение противоречило его принципам.
Но сейчас был случай особый. Старик мог поклясться, что Торби разлучили с родителями в таком возрасте, когда у него еще не было осознанных воспоминаний. Все, что мальчик видел в своей жизни, сводилось к бесконечной череде все новых и новых хозяев, один другого хуже, каждый из которых на свой лад стремился сломить дух "негодного мальчишки". Торби сохранил яркие воспоминания о некоторых из этих хозяев и описывал их на грубом своем языке - красочно и беспощадно. Однако он не имел представления, где и когда с ним все это происходило. "Место" для него было равнозначно "поместью", "имению" или "рабочему бараку", но не определенной планете или звезде (познания мальчика в астрономии были большей частью неверными, а о галактографии он и вовсе понятия не имел); что до времени, то тут для него существовало только "до" и "после", "долго" и "коротко".
Поскольку на каждой планете - свои сутки, свой год и свое летоисчисление, ученые пользовались стандартной секундой, длина которой вычислялась по радиоактивному распаду; стандартным считался год планеты - колыбели человечества, и единой датой отсчета - день, когда человек впервые добрался до спутника этой планеты, Сол III. Неграмотный мальчишка просто не мог пользоваться такой датировкой. Земля была для Торби мифом, а день - промежутком времени между пробуждением и отходом ко сну.
Возраст парня Баслим определить не мог, даже приблизительно. На вид Торби был чистокровным землянином и вроде бы еще не достиг своего отрочества, однако любые догадки на этот счет были не более чем домыслами. Вандорианцы и итало-глифы выглядят, как земляне, но вандорианцы взрослеют втрое медленнее. Баслим вспомнил анекдот о дочке консула, которая пережила двух мужей, причем второй из них был правнуком первого. Мутации иногда совсем не проявляются внешне.
Не исключено, что мальчишка "старше" самого Баслима - в стандартных секундах. Ведь космос велик, и человечество неоднозначно приспособилось к разным условиям. Но это неважно: Торби еще так мал и так нуждается в его помощи.
Гипноза он не испугался: это слово было для него пустым звуком, а давать объяснения Баслим не стал. Однажды после ужина старик просто сказал:
- Торби, я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.
- Разумеется, пап. А что?
- Ложись к себе на тюфяк, потом я тебя усыплю, и мы поговорим.
- Хе, ты хочешь сказать, что мы сделаем наоборот?
- Нет, это не простой сон. Ты сможешь и спать, и одновременно говорить.
Торби не поверил, но согласился. Старик выключил панели, дававшие свет, и запалил свечу. Попросив мальчика сосредоточиться на язычке пламени, он принялся монотонно бубнить старинные формулы: успокоение… расслабление… дремота… сон…
- Торби, ты спишь, но слышишь меня и можешь отвечать.
- Ага, пап…
- Ты будешь спать до тех пор, пока я не велю тебе проснуться. Но ты сможешь отвечать на любой мой вопрос.
- Ага, пап…
- Ты помнишь, как назывался звездолет, на котором тебя привезли сюда?
- "Веселая вдова". Только мы называли его совсем не так.
- Ты видишь, как попал на этот корабль. Вот ты на борту. Ты все видишь. Ты все помнишь. Теперь возвратись туда, где ты был до того, как очутился на корабле.
Спящий мальчик съежился и напрягся.
- Не хочу!
- Ничего, я с тобой, тебе нечего бояться. Ну-с, как называлось то место? Вернись туда, оглядись.
Полтора часа просидел Баслим над спящим ребенком. Пот струился по его морщинистому лицу. Старик чувствовал себя опустошенным. Чтобы вернуть мальчика в ту пору, которая его интересовала, надо было пройти через испытания, вызывавшие отвращение даже у Баслима, уж на что закаленного и многое повидавшего на своем веку человека. Поэтому мальчик вновь и вновь сопротивлялся воспоминаниям, и старик не мог его в том винить. И все же теперь у Баслима было ощущение, что он наперечет знает все рубцы на спине Торби и может назвать имя негодяя, оставившего каждый из них.
Так или иначе, он добился своего, он заглянул в прошлое дальше, чем позволяла память мальчика в состоянии бодрствования, заглянул в его раннее детство, когда Торби, совсем еще младенца, вырвали из родительских рук.
Оставив мальчика в изнеможении лежащим на тюфяке, Баслим попытался совладать с полным разбродом в мыслях. Последние минуты разговора дались Торби с таким трудом, что старик усомнился: а стоило ли вообще докапываться до корня зла?
Ну что ж, поразмыслим… Что именно он выяснил?
Мальчик рожден свободным. Но ведь Баслим и так был в этом убежден. Родной язык Торби - английский Системы, но парень говорит на нем с акцентом, которого Баслим не может распознать из-за особенностей детской артикуляции. Стало быть, мальчик родился в пределах Земной Гегемонии, а может быть (хотя и маловероятно), даже на самой Земле. Это был своего рода сюрприз: прежде Баслиму казалось, что родной язык мальчика - интерлингва, ведь он владел ею лучше, чем тремя другими знакомыми ему языками.
Что еще? Родители мальчика, конечно же, мертвы, если можно полагаться на его искалеченную и подавленную память, на обрывки воспоминаний, извлеченные Баслимом из глубин его мозга. Фамилий или каких-то примет родителей старик так и не узнал. Они были просто "папой" и "мамой", так что в конце концов старик оставил надежду разыскать семью мальчика.
Теперь, чтобы это жестокое испытание оказалось не напрасным, надо сделать вот что.
- Торби?
Мальчик со стоном заворочался.
- Чего, пап?
- Ты спишь. Ты проснешься только тогда, когда я тебе велю.
- Я проснусь… когда ты велишь…
- Как только я скажу, ты проснешься. Тебе будет хорошо, ты забудешь все, о чем мы с тобой говорили.
- Ага, пап…
- Ты все забудешь, тебе будет хорошо, а через полчаса ты снова захочешь спать. Тогда я велю тебе лечь в постель, ты ляжешь и сразу уснешь. Всю ночь ты будешь крепко спать и видеть хорошие сны. А плохие тебе больше никогда не приснятся. Повтори это.
- У меня больше не будет плохих снов…
- Ты никогда не увидишь кошмаров. Никогда.
- Никогда…
- Папа и мама не хотят, чтобы ты видел плохие сны. Они счастливы и тебе тоже желают счастья. И если приснятся тебе, то лишь в добрых снах.
- В добрых снах…
- Все хорошо, Торби. Ты начинаешь просыпаться. Ты просыпаешься и не можешь вспомнить, о чем мы говорили. Но ты никогда больше не увидишь дурных снов. Проснись, Торби.
Мальчик сел, протер глаза, зевнул и улыбнулся.
- Ой, я же совсем заснул. Вот сыграл с тобой шутку! Что, не получилось, пап?
- Все в порядке, Торби.
Не один сеанс понадобился, чтобы усмирить призраков, но со временем кошмары отступили и прекратились вовсе. Однако Баслим не был искусным гипнотизером и не мог стереть дурных воспоминаний, в глубине они все равно оставались. Ему удалось лишь внушить Торби, что воспоминания эти не будут омрачать его жизнь. Впрочем, даже будь Баслим более сведущ в гипнозе, он все равно не стал бы избавлять мальчика от воспоминаний: по его твердому убеждению, житейский опыт человека - всецело его достояние, и нельзя без разрешения вырывать из памяти ничего, даже самого печального.
Ночи Торби наполнились покоем, зато дни - суетой. Поначалу Баслим все время держал мальчика при себе. Позавтракав, они обычно брели на площадь Свободы. Старик устраивался на мостовой, а Торби с голодным видом сидел или стоял рядом, держа в руках горшок для милостыни. Место они всегда выбирали такое, где было побольше пешеходов, но при этом старались не очень мозолить глаза полиции. Мало-помалу Торби открыл, что полицейские, патрулирующие площадь, в большинстве своем способны только рычать. К тому же полиции недоплачивали, и Баслим заключил с патрульными весьма выгодное для них соглашение.
Вскоре Торби полностью освоил древнее ремесло. Он узнал, что господин, сопровождающий даму, всегда щедр, если обратиться за подаянием к его спутнице; что просить милостыню у женщины, шествующей в одиночестве, - бессмысленное занятие, разве что она идет без вуали; обращаясь к одинокому мужчине, можно с равной вероятностью получить и пинок, и монету, а вот уж кто щедр так щедр - так это совершившие посадку звездолетчики. Баслим научил мальчика всегда держать в горшочке немного денег - не крупных, но и не слишком мелких.
Поначалу тщедушный, полуголодный, покрытый струпьями Торби как нельзя лучше подходил для этой работы. Одной его наружности оказывалось вполне достаточно. Увы, вскоре он стал выглядеть куда лучше. Баслим пытался накладывать грим, обводить глаза мальчика широкими черными кругами, делать ему впалые щеки. Маленькая пластиковая нашлепка на подбородке выглядела совсем как настоящая язва, омерзительная на вид, и прикрывала давно зажившую рану. Она была смазана подслащенной водой и поэтому привлекала мух, так что податели милостыни, бросая в горшок деньги, сразу отводили глаза.
Скрывать сытое тело тоже было непросто, но за год, за два он сильно подрос и поэтому оставался по-прежнему худосочным, несмотря на хороший завтрак, добрый ужин и сладкий сон.
Получил Торби и бесценное образование уличного мальчишки. Джаббулпорт, столица Джаббула и Девяти Миров, главная резиденция Великого Саргона, славился тем, что давал приют трем с лишним тысячам нищих, имеющим соответствующие лицензии. Вдвое больше тут было уличных торговцев. Число питейных заведений превышало количество церквей, которых в Джаббулпорте насчитывалось больше, чем в любом другом городе Девяти Миров. По улицам слонялось бесчисленное множество карманников, татуировщиков, продавцов наркотиков, воров и подпольных менял, гадалок, наемных убийц и мошенников. Граждане похвалялись тем, что на протяжении одного ли от пилона, которым оканчивался проспект Девятки со стороны космопорта, человек с деньгами мог купить все, что только существует в космосе, будь то космический корабль или десять гран звездной пыли. Тут можно было приобрести и скандальную славу, и сенаторскую тогу с сенатором в придачу.
Формально Торби не имел отношения к преступному миру: у него было вполне легальное место на общественной лестнице (раб) и узаконенная профессия (нищий). На деле же он вращался в уголовной среде, наблюдая ее изнутри. И более низкой ступени, чем та, на которой он стоял, не было.
Будучи рабом, Торби научился лгать и воровать так же естественно, как другие дети учатся вести себя в обществе, но при этом гораздо быстрее. Однако он убедился в том, что подобными талантами наделены многие обитатели городских задворок. Такие дарования расцветали тут буйным цветом, достигая высших уровней искусства. По мере того как Торби взрослел, осваивал язык и лучше узнавал улицу, Баслим начал отпускать его из дому одного - то с каким-нибудь поручением, то в лавку за провизией, а то и на промысел. Сам старик при этом оставался дома. В итоге Торби "попал в дурную компанию" и "опустился", если, конечно, можно опуститься ниже самых низов.
Однажды он вернулся домой с пустым горшком. Баслим не сказал Торби ни слова, но тот сам пустился в объяснения:
- Слышь, пап, я здорово поработал!
Он достал из набедренной повязки красивый шейный платок и с гордостью его развернул.
Но Баслим не улыбнулся и даже не прикоснулся к платку.
- Где ты это взял?
- Позаимствовал.
- Это ясно. У кого?
- У дамы. У красивой такой, нарядной.
- Дай-ка взглянуть на метку. М-да… похоже, это леди Фасция. Да, наверно, очень мила. Однако почему ты не в тюрьме?
- Ой, пап, ну с чего вдруг? Это было так легко. Меня Зигги научил, он все эти штучки знает, он ловкий! Видел бы ты его в деле!
Баслим задумался. Можно ли привить понятие о нравственности выброшенному на улицу котенку? Старик решил не пускаться в абстрактные этические словоизлияния, чтобы объяснить мальчику что к чему. Ни в прошлом Торби, ни в его нынешнем окружении никто не мог научить его мыслить на таком уровне.
- Торби, ты хочешь сменить профессию? Почему? Нищенствуя, ты платишь положенную дань полицейским, взносы в гильдию, делаешь подношения в храме в дни праздников и живешь себе без забот. Разве мы когда-нибудь ходили голодными?
- Нет, пап, но ты взгляни на него! Небось, на стеллар потянет!
- По моей оценке - не меньше двух. Но скупщик краденого даст тебе за него два минима, да и то если расщедрится. В горшке ты принес бы больше.
- Ну… я еще научусь как следует… Это куда интереснее, чем нищенствовать. Ты бы посмотрел, как работает Зигги!
- Я видел. Он и впрямь мастер.
- Самый лучший!
- И все-таки, по-моему, он работал бы еще лучше, будь у него две руки.
- Ну, может, и так, хотя в деле хватает и одной. Но он учит меня работать и левой, и правой.
- Это хорошо. Вероятно, тебе небесполезно будет узнать, что может настать день, когда и ты недосчитаешься одной руки, как это произошло с Зигги. Ты знаешь, как он потерял руку?
- Ну?
- Тебе известно, какое полагается наказание, если тебя поймают?
Торби не ответил, и Баслим продолжал:
- Попадаешься в первый раз - теряешь руку. Вот какой ценой Зигги постиг премудрости своего занятия. Да, он хорош, потому что до сих пор живой и в деле. Но знаешь ли ты, как наказывают, если попадаешься второй раз? Нет, другую руку тебе уже не оттяпают. Так как, знаешь?
Торби проглотил слюну.
- Ну, точно не…
- Думаю, ты об этом слышал, только вспоминать не хочешь, - Баслим чиркнул большим пальцем по горлу. - Вот что ждет Зигги в следующий раз. Его укоротят. Судьи Его Светлости полагают, что если парень не усвоил первый урок, он не усвоит и второй. И его просто укорачивают.
- Но я не попадусь, пап! Я буду жуть какой осторожный… как сегодня. Даю слово!
Баслим вздохнул. Да, этот ребенок верит, что уж с ним-то ничего подобного не случится.
- Торби, принеси-ка мне купчую на тебя.
- Зачем, пап?
- Принеси, принеси…
Мальчик притащил купчую, и Баслим перечитал ее: "Один ребенок мужского пола, регистрационный номер (выколот на левом бедре) ВХК - 40367".