Жора, как и прежде, был влюблен в свое дело, и с этим Москва ничего поделать не могла. Ничто на свете не интересовало его больше, чем наука. Он был предан ей, как галерный раб веслу, как пес хозяину. Ни деньги, ни слава не могли похвастать, что он откликался на их призывы. Он боготворил свои клеточки, собственноручно кормил их, холил и лелеял, разговаривал с ними на языке взаимопонимания и любви, он даже спал, безраздельно деля с ними свою жизнь. Слово "биодатчики" чаще всего звучало в его речи. Чего он только не напридумал, каких только биомодулей на основе реакций отдельных клеток и фрагментов тканей не понасоздавал, чтобы вооружить человечество новыми инструментами для тестирования окружающей среды, насыщенной как вредными, так и полезными веществами и их композициями. Эти модули были его дополнительными рецепторами, обострявшими слух и зрение, нюх и вкус, повышавшими чувствительность его кожи... Одним словом, они были надежным подспорьем в оценке всей той грязи, которую веками нагромождал вокруг себя человек, порабощавший природу в попытке выхолостить ее недра и не настроенный ждать от нее милости. Вокруг него всегда было много молодых людей, с кем он щедро делился знаниями. Все признавали в нем вожака: женщины безрассудно влюблялись, а мужики подчас искали у него защиты. Это выглядело странным, но так было, я помню. Однажды я стал свидетелем настоящего плача Салямона - известного исследователя раковой клетки, личная жизнь которого не удалась. Мы сидели в "Национале", он рассказывал свою жизнь, как на исповеди. Жора слушал и вдруг произнес:
- С каждым днем у нас все меньше и меньше света.
Я не смог оценить всей глубины сказанного, а Салямон воскликнул:
- Ах, как это верно сказано!..
Видимо, они уже неоднократно встречались и понимали друг друга с полуслова. Вскоре я узнал, что Салямон женился. Или уехал в Израиль. Или в Америку. Во всяком случае, кризис был разрешен. Я уверен, что этому помог Жора.
Лаборатория была его царством, империей. Здесь все было подчинено его воле и пропитано его духом. Везде можно было видеть хитроумные приспособления, собственноручно изготовленные штучки: установки, модули, узлы, детали. При том, что помещение было просто набито самой современной импортной аппаратурой. Но он и ее дорабатывал, улучшал, упрощал, совершенствовал. Здесь он спорил с матушкой-природой. Он хотел ее победить? Нет, конечно! Улучшить, усовершенствовать. У нее ведь немало изъянов, требующих, по его мнению, правок и доработок. Он спорил с Богом? Этого никто не знал. Вряд ли он мог бы на это решиться. Здесь была его мастерская по поиску путей к вечной жизни. Жора был абсолютно уверен, что ему, влюбленному в свое дело, вооруженному до зубов новейшими приборами и технологиями и знающему что и как делать, вот-вот это удастся. Ему удастся задвинуть куда подальше колченогую старушку с косой, если вообще не дать ей хорошего пинка под зад. Чтобы и дух ее выветрился. Он пока не верил в воскрешение мертвых, но победа над смертью не вызывала у него ни малейшего сомнения. И ему многие верили. Вся Москва устремлялась к Жоре.
- Ты куда?
- В "Лумумбу".
- Что там, кто-то приехал?
- К Жоре...
О Риме теперь и думать забыли, все пути вели к Жоре.
Ирузян, Чайлахян, Салямон, Симонян, Шабад... Светила советской биологической науки и мастера научных интриг рвались в "Лумумбу", чтобы увидеть своими глазами то, о чем гудел ученый мир: рак побежден! Раковая клетка, этот чудовищный черный ящик, приковала к себе взгляды ученых всех стран. И вот Жора дал ей увесистую пощечину, бросил ей вызов. Я видел, что живется ему здесь нелегко и удовлетворения он ищет в работе, стараясь освободиться от нелегкого груза собственных мыслей. В том, что рак является порождением рук человеческих, его, человека, издевательством над природой, не было никаких сомнений. Плохо живет человек: грязно, пошло, жадно, криво... Не дружит с природой, с Богом, вот и рак, вот и СПИД... Идеи ученых оставались идеями, писались статьи и книги, на многих международных симпозиумах озвучивались целые теории, но практическое воплощение этих идей принадлежало Жоре. Его воистину золотые руки творили чудеса. Успехи молекулярной биологии давали надежду на спасение человечества от грозной болезни...
Переехал к Жоре и я.
Не то чтобы Жора не мог без меня обойтись - он нутром чуял мои способности заглядывать в мир молекул и клеток. Я был для него своеобразным тестером и инструментом, и он доверял моей интуиции. На этом и сошлись. Он не требовал подчинения, но искусно пользовался моей свободой экспериментального поиска. Тандем состоялся. Мы работали не покладая рук. Через месяц мы получили первые результаты по угнетению роста опухолевых клеток путем применения гомеопатических доз препаратов из акульего хряща, черепахи и горчичного семени, а к декабрю создали из них оптимальную композицию. Мы работали на клетках и тканях invitro и не могли экстраполировать полученные результаты на человека. Требовались клинические испытания, разрешение фармкомитета и преодоление множества чиновничьих преград, которые сопровождают любое достижение науки. Иногда я тайно подмешивал в эти композиции куски каких-нибудь генов и тогда Жора был вне себя от радости:
- Я же говорил, - восклицал он, - что сперма кита активнее рога оленя!
Он даже не догадывался о том, что гены черепахи (белесоватый порошочек, напоминающий гипс или сахарную пудру) делали свое доброе дело, без труда преодолевая желудочно-кишечный барьер.
Глава 10
- ...и Юля, конечно, - говорит Лена, - тебе...
- Что Юля?.. Ах, Юля!.. Юля конечно! Я совсем забыл рассказать о ней. А ведь без нее...
Я уже не раз пытался вспомнить, с чего у нас все началось.
- Что всё? И с чего же? - спрашивает Лена.
Я рассказываю...
- Как-то поздно вечером я застал в лаборатории Жору с какой-то черноволосой девицей.
- Я знаю эту историю, - говорит Лена.
- Я знаю, что ты знаешь. Послушай еще.
- Хорошо.
- Я забыл папку с первичными материалами, необходимыми для завтрашней конференции. Было уже около полуночи, и я не надеялся кого-либо застать, хотя Жора мог здесь торчать сутками, возясь с модулями. Привычным было и то, что у нас допоздна засиживались гости. Так что я ничему не удивился.
- Привет, - только и произнес я, войдя, и, не дожидаясь ответа, направился к своему столу.
Они не обратили на меня внимания. Я открыл книжный шкаф и стал искать папку. Она должна была лежать на средней полке, но там ее не было. Где же она может быть? Я точно помнил, что в ту пятницу сунул ее вот сюда...
В тишине был слышен негромкий голос девушки:
- И вы полагаете, что именно так можно?.. Мир сегодня ведь не очень заботится о строгости нравов...
Жора молчал. Речь, конечно же, шла о происхождении жизни.
- ... а не думаете ли вы?..
Мне стало интересно, я начал прислушиваться. Чтобы не вызвать у них подозрения, я несколько раз хлопнул дверцей, мол, до вашего разговора мне нет никакого дела, а сам между тем старался уловить каждое слово. Я не знал, зачем. Иногда, скосив глаза, я бросал на них любопытный взгляд. У девушки были роскошные черные волосы, длинные, ниспадающие на плечи, густая челка, прикрывающая высокий лоб, красивый профиль с греческим носом. С греческим? Так мне показалось. Глаз ее я не мог разглядеть, но они, мне казалось, были тоже черными. "Как у Азы" - подумалось тогда. Сидя за столом друг против друга, они тихо спорили.
- А что вы думаете о панспермии?
У нее был простуженный голос, с сипотцой. Жора время от времени лениво отвечал на вопросы. Иногда он убеждал ее в чем-то. Жорина трубка сиротливо лежала на столе, не дымясь, значит, разговор у них затянулся. Прежде чем спросить, я кашлянул и еще раз хлопнул дверцей по шкафу.
- Извините, - сказал я, - пардон...
- Что ты ищешь? - спросил Жора.
Она тоже повернула голову в мою сторону.
- Нашу папку, - сказал я, - извини...
Ей было, на первый взгляд, лет восемнадцать. Да, не больше. Она была совсем юной, но вопросы задавала такие взрослые:
- Вы считаете, что валовой продукт как интегральный показатель может отражать...
- Может, - прервал ее Жора.
Меня она просто не замечала. Жора взял со стола папку и протянул мне: на!.. Чтобы я отвязался.
- Я пойду, - вдруг сказала она, вставая, - поздно уже... Спасибо! Я вам еще позвоню...
- Тебя отвезти? - предложил Жора.
- Нет-нет, я на метро. Спасибо...
- Ночь на дворе...
- Мне не страшно.
Когда дверь за ней захлопнулась, я поинтересовался у Жоры:
- Кто это?
- Выпить хочешь? - вместо ответа спросил он.
- Не откажусь.
Жора разлил коньяк по каким-то мензуркам, мы выпили.
- Кто это был? - повторил я свой вопрос.
- Понравилась? - улыбнулся Жора.
Я только пожал плечами. "Понравилась?" Что я мог на это ответить, не успев ее даже рассмотреть как следует?
- Студентка ВГИКа, - сказал Жора, - снимает у нас свою дипломную работу, - и добавил: - Юля, Юленька... Такая умненькая...
- Какая-какая?..
- Ей у нас понравилось. Она даже...
- О чем же она снимает? - спросил я.
- О каких-то там коацерватах. Документальный фильм. Как зарождалась жизнь.
- Где же она их берет?
- Что?
- Ну, эти твои коацерваты?
Жора вопросительно уставился на меня:
- Как где?! Я же рассказываю!
- Она снимает твои слова?
- Пока да...
Это было в начале зимы. Разве мог я тогда предположить, что эта милая черноглазая девчушка изменит мою жизнь и как изменит? Не мог.
- Изменила? - спрашивает Лена.
- А ты как думаешь?
- А Тина, а твоя Тина?
- А как ты думаешь?
Глава 11
Однажды приехал наш генерал.
- Бери, - сказал ему Жора, кивнув на зеленое пластмассовое ведерко, до краев наполненное какими-то орешками, - угощайся...
- Что это? - спросил генерал.
- Укрепляет силу...
- Ух! Это нам надо! - гость взял горсть орешков и сунул себе в карман. - Здесь у вас, как в аду, черт ногу сломит. Как тут можно работать?
Это был второй его вопрос. Потом последовали еще, на которые отвечал только Жора.
- Покажите мне все, что нам удалось сделать.
Он сделал акцент на слове "нам", и Жора мне подмигнул.
- Вот, - сказал Жора и нажал кнопку.
Тихо зажужжал микродвигатель, замигали разноцветные лампочки, затрещали самописцы, задул вентилятор. Экспериментальный храм ожил. Генерал молчал. Жора следил за приборами, генерал следил за Жорой, прошло минут десять-пятнадцать.
- Ну и что? - спросил генерал. У него было такое выражение глаз, словно его обсчитала буфетчица.- Что мне сказать там? - и он кивнул на потолок. Жора пожал плечами.
- Мы испытали семь композиций, - сказал он, - наиболее успешная...
Генерал перебил:
- Где она?..
Жора усмехнулся.
- Нужны клинические испытания. Мы не можем...
- Можем, - перебил его генерал и жадно посмотрел на меня своими желтыми глазами: - Как думаешь? - адресовал он и мне один из вопросов. Теперь и я пожал плечами. Генерал снова обратился к Жоре: - У нас мало времени, давай все, что есть. И набросай схему приема.
Было ясно, что от нас он пустым не уйдет. Какое-то время Жора раздумывал, затем решился уточнить:
- Кто он?
Это был вопрос, который задал бы каждый ученый: для кого предназначен препарат? Теперь время было задуматься генералу. Он давно знал Жору, они даже приятельствовали, во всяком случае, генерал всегда хвастал знакомством с Жорой. Теперь же он раздумывал, что ответить. Ответить как другу или отдать приказ?
- Ты точно хочешь знать?
Жора молчал, ждал.
- У него рак простаты, аденокарцинома.
Жора продолжал молчать.
- Ладно, - решился генерал. - Это Иванов. Ты его не знаешь.
Жора улыбнулся, демонстрируя красноречивое недоверие.
- Хорошо, но смотри мне! - с этим генерал, зыркнув на меня, приблизился к Жоре и прошептал на ухо чье-то имя.
Жора нажал красную кнопку, и в помещении воцарилась тишина. Напряжение спало, мы почти изнеможенно упали в кресла. На правах хозяина Жора включил электрочайник. Затем мы ели буженину и пили кофе с коньяком. Генерал рассказывал о достижениях нашей космонавтики, мол, и в космосе проводятся испытания по увеличению продолжительности жизни, лабораторных животных, и создаются новые сверхсекретные технологии получения эликсира молодости. И далее все в том же духе.
- Теперь, значит, так, - в заключение сказал он, - вы должны вступить в партию.
Он взял обрывок какой-то газеты, тщательно вытер им губы и пальцы и, скомкав газету, бросил в мусорное ведро.
- Вступить в куда?! - у Жоры глаза полезли на лоб.
- Пишите заявления и давайте мне, я протащу.
- Еще кофе? - спросил Жора.
- С этим не шутят, - сказал генерал. - Пишите...
- Если партии будет надо, - сказал Жора, - она всегда нас найдет.
Перепалка длилась минут двадцать, но мы так ничего и не написали.
- Хорошо, хорошо, - сказал генерал, - никуда вы не денетесь. - Слышали новость? Вчера мне доложили, что какие-то там азиаты, китайцы или корейцы, изобрели способ поражать противника без единого выстрела. И никаких следов. Вот бы нам заполучить...
- Мы же не убиваем, - возразил Жора. - Мы те, кто наоборот.
Я вспомнил, как Жора однажды предлагал мне заняться этническим оружием. Я еще не жил тогда в Москве.
- Чудак, - сказал генерал, - не все ли равно!
"Как люди с такими ледяными сердцами могут ходить по земле", - подумалось мне. Не знаю почему, но вслед за этим пришла мысль о Юре. Вдруг! Он сказал бы примерно то же самое: не все ли равно! Странная мысль о Юре - вспышка молнии, и я тут же забыл о ней. Однако много позже я понял, почему эта мысль поразила меня.
Когда генерал уехал, заполучив порцию нашего препарата, Жора сказал:
- Он перечеркнет все наши усилия. У него нет времени, он не может ждать. Этот Иванов, может, и вылечится от своей карциномы, но дольше положенного не проживет. А ты сколько хотел бы жить?
- До полуночи, - признался я.
Жора задержал зажигалку у рта и, когда понял, что я не собираюсь серьезно отвечать на его вопрос, нажал на ее колесико.
Я тоже закурил сигарету. Мы молчали. Мысль об этническом оружии не пришла даже в голову.
- Хочешь вступить... в партию? - спросил Жора. - Он действительно пропихнет.
Я был далек от подобных материй и почти не понимал их значения. Поэтому куда-либо вступать меня не тянуло.
- Слушай, - Жора схватил меня за рукав, - а не послать ли нам их всех козе под хвост! Этническое оружие...
- Что это? - спросил я, будто услышав о нем впервые.
- Это, знаешь, такое чудесное средство...
- Я все это знаю, - предупредил я.
- А знаешь ли ты?..
- Тоже знаю, - сказал я, - я знаю все, что касается генных рекомбинаций и имею над ними неслыханную власть, но мое оружие...
Теперь Жора остановил меня:
- Брось трепаться...
Я не дал себя перебить. Мне нужно было сказать ему об этом.
- ... но мое оружие, - продолжил я, - смирение.
- Что есть смирение? - спросил он тоном Пилата, пытающегося выбить у Иисуса признание о какой-то там истине.
О смирении я мог говорить часами. И ни словом не обмолвился о нашей Азе, о клоне, о моих клеточках... Этническое оружие меня интересовало не более чем ожившая между рамами муха. Убивать ведь - не воскрешать...
Близилась весна.
Глава 12
Как-то к нам приехал Ушков, и я, сам не зная почему, стал рассказывать ему:
- Однажды Юля пришла ко мне с рекомендательным письмом своего наставника и кумира, режиссера С., одного из немногих, собственно, Жориных друзей, которому Жора как-то вскользь рассказал идею и который, тотчас уловив ее суть и значение, сказал ей: "Сними это". Это было в июле, когда никакая тень не спасала от сорокаградусной городской жары, асфальт плавился под ногами. Я куда-то спешил, и мы не успели толком разглядеть друг друга. Вот письмо. Да, конечно, я хорошо знаю Сокурова (а кто же его не знает?!), я прочту и письмо, только завтра, завтра, запиши мой телефон. Тогда я только заглянул ей в глаза. Потом ночью они мне не давали покоя. На следующий день я признался себе и обвинил Юлю в том, что ее глаза украли у меня сон. Она ничего на этот счет не сказала, присела на край кресла и попросила найти письмо.
К нам постоянно заглядывали, входили, задавали какие-то вопросы, выходили, сновали как на блошином рынке, всем вдруг я стал нужен; она сидела молча, глядя в окно, никому не мешая и не пытаясь изменить такое положение вещей. Я заметил, что время от времени она с любопытством рассматривала меня, а когда стал пиликать телефон, сняла трубку и коротко бросила: "Он вышел". И телефон больше не звонил.
Из вопросов, которые мне задавались, и из моих ответов, она не могла, конечно, представить себе мою жизнь, тем не менее, когда мы остались вдвоем, она спросила: "Вам это интересно?" - "Что?" - "Ну, все это?..". Я только многозначительно улыбнулся, но она не поддержала моей улыбки. Рабочий день кончился, все разбежались по своим делам, как тараканы. Теперь мы могли бы обсудить ее проблемы, но разговор не получался, я думал о своем, и она ни о чем больше не спрашивала. Я предложил кофе, она отказалась. Зато мне удалось хорошенько рассмотреть ее - ничего особенного. Хорошенькая. Хрупкие плечи, тонкие руки, красивая шея, ключицы... Ничего примечательного. Глаза! Правда, глаза, да, глаза!.. Я не выдерживал этого взгляда! Вот так штука! Почему я решил, что она - дар судьбы? Я не мог себе этого объяснить. Всякая логика и попытки понять, в чем тут дело, были бессильны. Вот так штука! "Хорошо, - сказал я, - приходите", не совсем понимая, что она может сейчас снимать.
"Вам это интересно?" Что она может понимать в моих интересах?
Позже, провожая ее до лифта и прощаясь, поскольку мне нужно было остаться на работе, я предложил встретиться завтра. Я поймал себя на том, что чуть было не чмокнул ее в щеку, как близкую женщину. На это она улыбнулась, открыто глядя мне в глаза, и нажала кнопку. Двери лифта закрылись у меня перед носом, и какое-то время я стоял в задумчивости. Потом вызвал соседний лифт и уехал домой. Письмо я так и не прочитал. Я не стал также звонить Сокурову, чтобы выяснить содержание письма, я понимал, что все дело в ней, а не в письме. Ночью сна снова не было.
На следующий день я сам позвонил ей рано утром и спросил, не у нее ли письмо. "Вы его сунули в книгу" - "В какую?" Она согласилась приехать после пяти, чтобы найти это злополучное письмо. Потом была моя пресс-конференция, на которой она снова спросила о духометрии...
И вот уже море плещется у наших ног...