- Ну почему же? На корабле будет группа исследователей. Конечно, их могут заинтересовать и ваши реакции. Я охотно послал бы другой экипаж, ребята, но…
- Понятно, - сказал я. - Другого, как нарочно, нет сейчас под рукой.
Он поглядел на меня одним глазом, закрыв второй. Не было пилота в космофлоте, который бы не знал: если Самарин смотрит вот так, в половину оптических возможностей, то ничего хорошего не жди. И верно, разговор у нас получился безрадостный. Самарин не без ехидства заметил, что слышал краешком уха, будто я собираюсь лететь за пределы Системы. Я запальчиво подтвердил: мол, так оно и есть, и тогда он высказался в том духе, что такой полет смогут доверить только очень опытному пилоту. И дисциплинированному, добавил он. А я заявил, что готов в любую минуту лететь куда угодно набираться опыта, только не крутиться вокруг Венеры, уж от этого кручения никакого опыта не наберёшься. И дисциплины тоже. В конце концов, мы пилоты на линии Луна - Юпитер.
Тут Самарин схватился за голову и завёл свою любимую песню: мол, он совершенно не понимает, почему должен губить здоровье, общаясь с пилотами, вместо того чтобы лежать в гамаке под пальмами на островах Фиджи. Обычно это означало, что пора заканчивать разговор. Что было делать? Откажись мы наотрез, Самарин вызвал бы из отпуска какой-нибудь другой экипаж, всё равно ведь надо кому-то лететь. Да я бы и не упрямился, если б дело не касалось Венеры.
Мы переглянулись с Робином, он хмуро кивнул. На какие жертвы не пойдёшь ради науки…
Выйдя от Самарина, я заторопился на Узел связи, чтобы заказать радиоразговор с Андрой. Робин придержал меня. Никогда ещё я не видел его таким удручённым.
- Улисс, - сказал он, глядя в тусклую даль главного селеногорского коридора, - мы с тобой налетали немало мегаметров…
Я знал, что наступит этот трудный для нас обоих разговор. Не стоило его тянуть, все было и без того ясно. Я послал ему менто: "Все ясно".
Он покачал головой. Как он был похож в эту минуту на своего отца - лобастый, с квадратной нижней челюстью.
- Нет, Улисс, я всё-таки скажу…
И сказал, чудак этакий, что решил уйти из космофлота, потому что его привлекает работа на Узле связи (семейная традиция, ну как же!), и что космическая связь сулит интереснейшие перспективы. Кроме того, он женится на Ксении. И этот полет к Венере будет его последним полётом.
Я понимал, как не хочется ему идти в этот полет, он ведь может затянуться надолго, но тем не менее Робин решил идти, потому что знал, как тоскливо мне будет одному. Ведь к новому напарнику не скоро привыкаешь, да и какой ещё попадётся… Честно говоря, я не представлял себе кого-то другого в кресле второго пилота, просто не мог представить.
Я похлопал Робина по спине и сказал, что все в порядке. Все правильно. И абсолютно ясно.
Спустя час мне дали разговор с Андрой. Мой вызов застал её не то на симпозиуме, не то на коллоквиуме, я увидел на экране лица, белые и чёрные, и сразу вслед за тем остались только глаза Андры: она поднесла видеофон близко к лицу. Родные глаза, серые, в чёрных ободках ресниц. Они расширились, когда я сообщил о новом неожиданном рейсе, в них мне почудился даже испуг.
- Это надолго? - спросила она.
- Да, наверно, - сказал я. - Что поделаешь, я тебя предупреждал: не выходи замуж за пилота.
Я смотрел на экран и ждал, пока мои слова дойдут до Земли и пока придёт ответ. Изображение на экране застыло на несколько секунд - как всегда. Но вот зазвучал её голос, а изображение не шелохнулось: Андра не улыбнулась.
- Улисс, это очень, очень плохо. Это просто ужасно… Ты никак не можешь прилететь сюда?
- Нет. Нужно перегнать корабль на "Элефантину", там его будут начинять приборами.
- Хоть на несколько дней, - сказала она. - Улисс, прилети, прилети!
Я встревожился. Махнуть на все рукой, отказаться от рейса и кинуться к ней… Но как теперь откажешься?..
- Что-нибудь случилось? - спросил я.
- Ничего не случилось… - Она чуть не плакала.
- Родная моя, русалочка, и мне без тебя невмоготу… Слушай! Я вернусь из рейса и возьму отпуск на полгода. Полгода будем вдвоём.
Она коротко вздохнула и улыбнулась мне. И сказала:
- Ну, ничего не поделаешь. Улисс, я, наверно, скоро уеду в экспедицию в Конго.
- К пигмеям?
- Да. Мы разработали очень интересную программу, Стэффорд одобрил. Эту работу мне зачтут как диплом.
- Вот и хорошо, русалочка! Поезжай. Только будь осторожна с купанием, там ведь крокодилы.
- Ну, какие теперь крокодилы, Улисс!
- Как поживают братья конструкторы? Кстати: нашли тогда Феликса? Я ведь так и не знаю.
В тот вечер, когда мы сидели в гостиной конструкторского бюро, Феликс незаметно ушёл. Никто не обратил на это особого внимания. Но на следующий день Феликса нигде не могли найти. На вызовы он не отвечал, да и не мог ответить, потому что видеофон валялся в его комнате под кроватью. Думали, к вечеру вернётся. Нет, не вернулся. Конструкторы всполошились, Борг засел за инфор-аппарат, посыпались запросы. А следующим утром меня срочно вызвали в Управление космофлота…
- Нашли на четвёртый день, - сказала Андра. - Он шёл по лесу куда глаза глядят и, конечно, заблудился, страшно обессилел… Если бы не биолокатор, то не знаю… случилось бы несчастье…
- Черт знает что! - сказал я. - Что с ним творится?
Андра не успела ответить: нас предупредили, что время разговора истекло, и мы распрощались.
Надолго остались у меня в памяти печальные глаза Андры.
Снова "Элефантина". Снова мы барахтаемся в заатмосферной пустоте, и далеко под нами - или, если угодно, над нами - плывёт голубой шар Земли. Где-то там лес в пёстром осеннем убранстве, и мой дом с освещёнными окнами, и Андра…
Пользуясь ракетными пистолетами, мы с Робином отлетали подальше и горестно смотрели, как монтажники дырявят корпус нашего корабля, выводя наружу всякие там датчики. Невыносимое зрелище!
Корпус был измаран меловыми пометками, вычислениями и замечаниями личного характера - такая уж скверная привычка у монтажников. Мы вступали с ними в отчаянные споры.
- Варвар! - вопил Робин на монтажника, нацелившегося сверлом на обшивку. - Ты хочешь, чтобы корабль развалился в самом начале ускорения?!
- А ты бы хотел, чтобы развалился в конце? - отшучивался монтажник.
Я кидался на помощь Робину, и тут слетались другие монтажники, появлялся их главный.
- Да бросьте вы, ребята, - урезонивал он нас. - Не развалится ваша колымага. Мы же несём полную ответственность за герметичность. Сидели бы лучше в кают-компании, попивали бы себе чай с лимоном.
Все же мы сумели доказать ненужность некоторых дырок. Нам было жаль нашего корабля. Ведь к кораблю привыкаешь. Пусть он серийный, а всё-таки чем-то отличается от других - должно быть, именно тем, что он наш.
Буксиры доставляли к причалу био-, пара- и прочую психоаппаратуру, и мы только вздыхали, глядя, как ящик за ящиком исчезают в шлюзе корабля. Из глубин моей памяти всплывала древняя частушка из авиационного фольклора прошлого века:
Мы летели, мягко сели, присылайте запчасти -
Два тумблера, два мотора, фюзеляж и плоскости.
Наезжали контролёры из космофлота - знакомиться с переоборудованием и инструктировать нас. Мы и на них наседали. Мы предлагали им самим пилотировать корабль, набитый био-, пара- и так далее, а мы бы посмотрели, как это у них получится. Контролёры убеждали, что новая аппаратура нисколько не отразится на пилотировании, поскольку все выверено, рассчитано и согласовано с управлением. Одному такому контролёру Робин сказал, что будет держать бумагу о согласовании на пульте и в случае беды вставит её, бумагу, в аварийный вычислитель. Контролёр обиделся и сказал, что дерзость - не лучшее качество молодых пилотов. Он был совершенно прав. Не следовало обижать этого человека, который летал на кораблях - на тех, что теперь встретишь разве в музее, - ещё в то время, когда мы заучивали таблицу умножения.
Как-то раз мы сидели у Антонио в уютной квартирке. Из соседней комнаты доносилась колыбельная - это Дагни убаюкивала двухлетнего сына. Судя по тому, что колыбельная то и дело прерывалась бодрыми восклицаниями, младенец вовсе не собирался спать. Он был очень похож на Антонио - такой же вёрткий и беспокойный. А может, вся штука была в рондро… ну, в том препарате, которым Антонио когда-то поил Дагни.
Мы пили чай с лимоном и печеньем, и Антонио громким шёпотом требовал, чтобы мы говорили потише. В комнате повсюду были разбросаны игрушки, в воздухе плавала игрушечная планета, вокруг которой медленно крутилось кольцо - ни дать ни взять Сатурн.
Робин вертел в руках фигурку рыцаря в сверкающих доспехах, и вдруг - видно, на что-то случайно нажал - от фигурки осталась лишь сморщенная оболочка, и по коленям Робина запрыгали, соскакивая на пол, крохотные всадники в индейских головных уборах. Робин совладал с собой, не рванулся со стула, хотя я видел по его глазам, что его испугала неожиданная метаморфоза.
- Превратили квартиру в детский сад, - проворчал он, с отвращением глядя на скачущих индейцев.
Антонио засмеялся.
- Это Хансен привёз, отец Дагни, - объяснил он. - Да вы слыхали про него - известный конструктор детских игрушек.
- Нет, мы не слыхали, - сказал Робин и придвинул к себе вазу с миндальным печеньем.
- Не может быть. Такой добродушный толстяк, похожий на Криц-Кинчпульского.
- А кто этот Криц… как дальше? - спросил я.
- Его тоже не знаете? - Антонио громко вздохнул и возвёл глаза к потолку. - Совершенно дикие люди, никого не знают! Да, так вот. Прилетел к нам погостить Хансен, отец Дагни. Навёз игрушек, малыш в восторге, все в восторге. Ну ладно. Гостит день, другой, вижу - он безвылазно сидит в квартире, Хансен, отец…
- Дагни, - подсказал Робин. - Мы догадались.
Антонио кинул на него тот самый взгляд, который в старых романах называли испепеляющим.
- И я ему предлагаю прогулку. У меня как раз "Оберон" стоял свободный, знаете, буксир новой серии, с контейнерами…
- Знаем, - сказал я.
- Слава богу, хоть что-то знаете. Значит, предложил ему полетать вокруг "Элефантины" - ни за что! Просто выйти в скафандре из шлюза - ни за что! "Да что ты, старший, говорю, ты даже не хочешь полюбоваться, какая вокруг красотища?" - "Я уже налюбовался, говорит, когда сюда летел". А у самого в глазах страх. Да что там страх - ужас!
- Тише, не кричи, - сказал Робин.
- По-моему, это вы кричите, - сказал Антонно. Он оглянулся на дверь детской и понизил голос: - Представьте себе, так и просидел в четырех стенах две недели. Затосковал ужасно. "Не понимаю, говорит, как можно так жить - без земли, без неба, в этом чёрном пространстве". И улетел на шарик.
- Ну и что удивительного? - сказал Робин. - Все дело в привычке. Мы привыкли к чёрному небу, а он - к голубому.
- Не он, а оно, - поправил Антонио. - Человечество!
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил я, настораживаясь.
- А то, что не надо тащить его в космос. Ну что это за жизнь - вечно в скафандре, в чуждых условиях…
- Погоди. Во-первых, Хансен с его страхом перед космосом - отнюдь не олицетворение человечества. Во-вторых… а, да что говорить!
Мне вдруг стало тоскливо. Если уж и Антонио, старый друг и единомышленник, заводит эту надоевшую песню…
- Пойду спать, - сказал я, поднимаясь.
Антонио подскочил, ухватился за клапан кармана моей куртки.
- Улисс, ты не думай, что я… Конечно, перенаселение, теснота - все это так. Но ведь не сегодня и не завтра. Какие-то резервы пока есть, на добрых полвека хватит. А к тому времени…
- К тому времени, - сказал я, - на "Элефантине" проходу не станет от твоих детей. И они будут поносить своего папочку, который трусливо переложил на них все заботы. Спокойной ночи.
Глава четырнадцатая
БИО-, ПАРА-, ПСИХО-…
Всему бывает конец. И настал день, когда монтажники закончили работу. Комиссия проверила, мы с Робином погоняли корабль на разных режимах, бумаги были подписаны, а когда бумаги подписаны - тогда все. Так уж принято в космофлоте.
С Земли прилетели члены экспедиции - трое био-, пара- и просто психологов: специалист по составлению тестов Михайлов, улыбчивый, деликатный Нагата и мой старый знакомый Баумгартен, возглавлявший экспедицию.
Я не очень ему обрадовался. Странно: этот высокий нескладный человек, которому было далеко за шестьдесят, как будто молодел с каждым годом. Вообще я замечаю, что люди, склонные к патетике, стареют медленнее, чем обычные смертные. Все они особо жилистые, что ли.
Баумгартен был необыкновенно приветлив. В его бледно-голубых глазах светилась отеческая ласка, когда он беседовал с нами о цели экспедиции. Я сказал, что раз уж нам выпало такое счастье - лететь с ним, - то очень бы хотелось, чтобы исследователи вели наблюдение за самими собой, а нас с Робином оставили в покое. Баумгартен простёр руку и торжественно ответил, что мы должны гордиться участием в такой экспедиции, что мы, пилоты, - цвет человечества, оптимум, что у нас высокая пространственная смелость, самоконтроль и ещё что-то в этом роде и, кроме того, высокие показатели групповой психологии. И поэтому мы будем для участников экспедиции неким психоэталоном. Во как!
Накануне старта я снова говорил с Андрой. Был просто радиоразговор, без телевидения, и я жалел, что не могу заглянуть ей в глаза. Голос Андры звучал спокойно, ровно. Она готовилась к поездке в Конго, и, наверно, мысли её сейчас были заняты только пигмеями. Она просила меня не задерживаться - будто речь шла о пешей прогулке по окрестностям Веды Гумана.
"Прилетай поскорее, Улисс!"
Эти её слова я без конца повторял про себя, пока буксир волочил наш корабль к месту старта. Ну, а потом, когда мы включили двигатели и начали разгон, меня обступили привычные заботы, и тут уже, естественно, было не до Андры.
Мы с Робином вывели корабль к Венере и легли на курс спутника. Орбита была выбрана такая, чтобы нам никто не мог помешать, а вернее - чтобы мы никому не мешали. Больше от нас вроде бы ничего не требовалось: что делать пилотам на режиме спутника? Мы чередовали минимум физических упражнений с едой и сном, ну и, понятно, читали книги и развлекались разговорами. Космофлотское начальство рекомендует пилотам использовать свободное время для глубокого изучения инструкций и последней технической информации. Мы не стали пренебрегать полезным указанием, потому что мы - дисциплинированные пилоты. Раскрыв "Инструкцию по выводу корабля серии "Т-9" с круговой орбиты вокруг населённых планет", мы принялись распевать её, пункт за пунктом, на мотив одной из популярных песенок Риг-Россо. Хорошо получилось! То ли я пел слишком громко, то ли перевирал мотив, но Робин совсем скис от смеха. Он уже не мог петь - задыхался и кашлял, а я распевал вовсю, стараясь держаться поближе к переговорной трубе.
И в салоне, конечно, услышали. В дверь рубки постучались, вошёл Баумгартен. Он вытаращил на нас глаза и спросил на своём нестерпимом интерлинге;
- Что это значит?
- Мы изучаем инструкцию, - сказал я.
А Робин изо всех сил пытался напустить на себя серьёзный вид.
- Изучаете инструкцию? - недоверчиво переспросил Баумгартен.
- Да. По мнемоническому методу. А что?
Баумгартен пожевал губами. Губы у него были тонкие, лилового цвета.
- Вот что, пилоты, - сказал он. - Первая часть исследования, пассивная часть, завершена. Закончена.
- Прекрасно! - воскликнул я, потирая руки. - Можно сходить с орбиты?
- Если ты шутишь, - последовал ответ, - то очень неудачно. Крайне.
- Ты нам скажи, старший, - вмешался Робин, - скажи, что нужно делать, и мы сделаем.
Баумгартен одобрительно кивнул.
- До сих пор, - начал он торжественно, - наша аппаратура принимала нужные нам параметры суммарного поля Венеры и накладывала их на параметры биоизлучений экипажа в нормальных условиях. Да, в нормальных. - Он сделал значительную паузу, и я подумал, что надо бы разразиться аплодисментами. - Но теперь мы перейдём к серии активных экспериментов, - продолжал он. - Нужно создать катализированные условия. Наша коллективная психика должна побыть в изоляции.
- Ну что ж, - бодро сказал я, - давайте все выйдем за борт и будем болтаться на фалах разной длины. Прекрасная изоляция для коллективной психики.
- Нет. Мы создадим сурдо-условия на корабле. Выключим освещение, связь, систему ориентации, все виды измерителей времени. Да. Для сенсорной депривации надо выключиться из времени.
Разговор становился серьёзным.
- Хоть мы и на круговой орбите, старший, - сказал я, - но всё равно место корабля в пространстве должно быть всегда известно командиру. Не могу принять то, что ты предлагаешь.
- Ты хорошо знаешь инструкцию, Улисс, - провозгласил Баумгартен. - Недаром тебя рекомендовали для этого полёта. Посмотри сюда.
Он протянул листок, мы с Робином быстро пробежали его и убедились, что он украшен подписью Самарина.
Легче справиться с метеоритной пробоиной, чем с такой бумагой. Я бы предпочёл пробоину. И Робин тоже. Вот не ожидали, что Самарин подпишет такое! Ну что ж, наше дело - выполнять. Работать для науки так уж работать для науки. Положим, так сказать, живот на алтарь.
В соответствии с этой самой инструкцией мы с Робином позволили обклеить себя датчиками. Хорошо ещё, что они были без проводов, маленькие и лёгкие. На головы нам натянули шлемы, которые прижали к темени и затылку особо ответственные датчики. Наши пассажиры тоже как следует обклеились.
- Ну да, эксперимент общий, а мы, пилоты, - психоэталон…
Перед тем как выключить свет и приборы, я последний раз взглянул на координатор, на календарь и часы, а затем на клубящийся диск Венеры.
Затем наступила полная темнота. Мы выключили все, в том числе и искусственную тяжесть. Пунктуальный Баумгартен самолично запломбировал часы. Плохо он нас знает. Мы не стали бы украдкой поднимать крышку, чтобы узнать, который час. Кроме того, он запретил бриться: по щетине сложно определить, что вот, скажем, прошли сутки, а когда щетина превратится в бородку - судить о времени нельзя.
Но нас, пилотов, не удивишь сурдо-условиями. Мы все это "проходили". А с годами приходит ещё и опыт. Недаром нас отбирают так жёстко и придумывают тесты вроде того, Михайловского. В общем, мы люди здоровые и тренированные, и чувство времени сидит в нас крепко.
Трудно объяснить, как это получается. Должно быть, первое дело - желудок. Не хочу говорить что-либо дурное о желудках наших психологов, но все же им до нас далеко. Так или иначе, мы с Робином вели отсчёт времени, и я не думаю, чтобы мы сильно ошибались. А поскольку корабль двигался по орбите с постоянной скоростью, я всегда примерно представлял, в какой точке орбиты мы находимся. Это стало для нас с Робином своего рода умственной гимнастикой.