- С террором-то мы справимся, не проблема, - пробормотал Кронин. - Справимся ли с собой - вот вопрос.
- Я был о вашей группе гораздо более высокого мнения. Мне жаль. Вот что, - он посмотрел на часы, - у меня есть кое-какие дела, но позднее я вернусь, и мы завершим нашу полезную дискуссию.
Он кивнул Кронину, протянул Филу руку, которую тот вяло пожал, и вышел в прихожую, чем-то там грохнул на ходу и выругался сквозь зубы. Хлопнула входная дверь.
- Похоже, - сказал Кронин, - нам скоро - может, прямо сегодня, - закроют финансирование.
- Вы его не убедили, - констатировал Фил.
- Нет, - согласился Николай Евгеньевич.
- Я не понимаю, - медленно заговорил Фил, подбираясь к главному вопросу, но задавая второстепенный, - почему вы…
Он замялся.
- Почему я рассказывал ему о наших исследованиях, - закончил Кронин, - хотя мы договаривались молчать в тряпочку? Объясню. Я был обязан спасти группу от развала, Филипп Викторович.
- От развала? - удивился Фил.
- От развала, - повторил Кронин. - Месяца три назад Вадим Борисович явился ко мне, выложил на стол распечатки, рассказал о выводах экспертизы, обвинил в сокрытии важной информации, чуть ли в предательстве и государственной измене… Тогда же намекнул, что представляет он вовсе не российскую академию, а другое, более серьезное ведомство. Что я мог ответить? Либо все полностью отрицать, либо обо всем рассказать. Я предпочел второе - и вы бы на моем месте сделали то же самое.
- Но от нас вы это скрыли.
- Гущин взял с меня слово. "Пусть, - сказал он, - все идет, как шло. Так вы спокойнее работаете".
- Почему же он сразу не прикрыл нам это направление? Ведь мы тогда даже закона сохранения не сформулировали, ничего не было…
- Потому и не прикрыл, - с досадой сказал Кронин, удивляясь недогадливости Фила. - Идея была новой, странной, но могла оказаться и перспективной с их практической точки зрения. Хотя, конечно, энтузиазма по поводу изменения направления в наших исследованиях Вадим Борисович и тогда не высказывал. Но ждал - может, у нас получится что-то реальное. А мы даже ни одного прибора не заказали, это его совсем добило - ну чистый же идеализм, если ставить эксперимент без оборудования, верно?
- Вы хотели поговорить о том, как выходили в мир, - сказал Филипп, не желая продолжать неприятную тему Кронинского предательства.
- Вы правы, - сухо произнес Кронин и, подвигав левой ногой, уложил ее в новом положении. - Это произошло ночью, в три сорок две. По моим представлениям, я провел в мире несколько лет. Вернувшись, засек время: на часах было три сорок четыре. Я рано заснул вчера и, видимо, успел выспаться, потому что проснулся в начале четвертого и понял, что придется бодрствовать до утра. Тогда я стал отрабатывать полную формулировку закона сохранения импульса, которую мы начали обсуждать на прошлой неделе, еще до… Я почувствовал, что живу во Вселенной, которой нет конца. Ни образы, ни слова не способны описать многообразие моего мира и мое собственное многообразие. Мне показалось, что я осознал все свои сути, составляющие меня в бесконечномерном мире.
- Все? - вырвалось у Фила.
- Конечно, не все, если подумать, но разве я думал? Если я живу в бесконечном множестве измерений, то моему сознанию не хватит вечности, чтобы побывать в каждом из них. Если можно говорить о сознании измерений.
- Можно, - начал было Фил, но прикусил язык. Не следовало сбивать Николая Евгеньевича с мысли.
- Я был чьей-то мучительной совестью. Так я ощущал. И еще я стал ночью. Той ночью, когда скончалась Елизавета Олеговна. Я стал тишиной в темном подъезде ее дома. И гулом пролетевшего самолета. И криком ее матери, увидевшей, как дочь теряет сознание от боли. И сознанием Елизаветы Олеговны я был тоже. И потому увидел. Я увидел, Филипп Викторович, вы понимаете это?
Кронин выпрямился на диване, поднял руки - нет, не поднял, а скорее воздел, так было правильнее определить это движение, Филу показалось, что Николай Евгеньевич вырос сантиметров на десять, а то и больше, и продолжал расти, и, может, это происходило на самом деле, а не только в воображении Фила.
- Я увидел нож, - говорил Кронин, будто вещал. - Я увидел державшую нож руку.
- Чью? - не удержался Фил.
- Длинный кинжал, острый, как мысль гения. Он впился мне в грудь. Это была энергия, которой не существует в материальном мире. Она появилась на острие ножа. Долгое движение. Оно тянулось и тянулось. Я не могу описать, нет слов. А потом я посмотрел на часы. Прошло две минуты. Будто целая жизнь.
- Не понимаю, - сказал Фил. - Кто же…
Он хотел спросить: "Чья это была рука?" Он хотел сказать: "Вы ошибаетесь, нож, которым убили Лизу, не был длинным кинжалом, это обычный столовый нож из старого серебра, и острым он не был, тем более - острым, как мысль гения".
- Это я убил Елизавету Олеговну, - сказал Кронин спокойно. - В тот вечер я действительно лег спать раньше обычного и действительно не слышал звонков, хотя сплю очень чутко. Почему я не слышал звонков, Филипп Викторович? Потому что в тот вечер я тоже выходил в мир. Непроизвольно. Мы обсуждали точную формулировку полного закона сохранения энергии, вы помните? Я думал об этом. И подсознание сыграло со мной злую шутку. На грани сна и яви. Видимо, я вышел в мир, сам об этом не зная. Перед сном думал о том, что хорошо бы… Я должен вам об этом сказать, Филипп Викторович. Мне хотелось, чтобы мой Гарик и Елизавета Олеговна были вместе. Они подходили друг для друга больше, чем кто бы то ни было на этом свете. Родственные души. Это стало моей идефикс. Почему Гарик ушел так рано? Почему именно его нужно было отправить в Чечню? Почему именно он стал мишенью для снайпера?.. В тот вечер, засыпая, я подумал: Елизавета Олеговна могла бы уйти с Гариком, чтобы быть с ним вместе. Смерть в материальном трехмерии не означает гибели разумного существа в мире бесконечного числа измерений. И я… Я представил себе кинжал. Кинжал, как образ энергетического потока. Я спал и не помнил этого. А сегодня, когда вышел в мир во второй раз, конечно же, это воспоминание всплыло, оно никуда и не исчезало. Оно всегда было со мной. Я просто вернул его своей истинной памяти. Вот и все.
- Откуда вы взяли кинжал?
- Кинжал - всего лишь зрительный образ, - Кронин бросил на Фила укоризненный взгляд: мол, сам мог бы догадаться. - Достаточно было мне двинуть во сне рукой, и эта кинетическая энергия - учтите, я уже находился в полном многомерии! - перешла в нематериальную форму, направилась туда, куда я хотел, потом обрела материальность, и - все.
- И все, - повторил Фил, не скрывая иронии. Так вот и возникают все глупости мира. Достаточно принять за чистую монету игру собственного подсознания. Совместить с собственным знанием. Поверить.
- Что? - спросил Кронин, уловив недоверие в голосе Фила.
- Извините, Николай Евгеньевич, - сказал Фил, - но вы не выходили в мир. То, о чем вы рассказали, - эмоции. Для удачи эксперимента нужна вербализация закона сохранения в его формальной форме. Вам это известно не хуже, чем мне. Невозможно выйти в мир, находясь в состоянии дремоты или сна.
- Я видел… - запротестовал Кронин.
- Лизу убили не острым кинжалом…
Фил запнулся.
- Ну, - потребовал Кронин, - вы начали мысль. Заканчивайте. Лизу убили не острым кинжалом. Откуда вам это известно? Если я не выходил в мир и рассказал всего лишь об игре подсознания, то что знаете о мире вы? Чем была убита Елизавета Олеговна? И кем?
- Вы… - начал Фил, прозревая.
- Конечно, - согласился Кронин, поймав изумленный взгляд Фила. - Я разыграл комедию. Или акт драмы, если угодно. Я хотел знать, как вы будете реагировать. Вы отреагировали так, как я ожидал. Итак, чем была убита Елизавета Олеговна и кто это сделал?
"Наверное, он все-таки обнаружил новый серебряный нож и сложил два и два", - подумал Фил, но сразу оборвал себя. Нет, тогда Кронин не говорил бы о времени убийства, он понимал бы, что произошло оно гораздо раньше того вечера. А может, и в этом Николай Евгеньевич лукавил?
- Я расскажу, - согласился Фил, - но только, когда соберутся все.
- Надо ли? - усомнился Кронин.
- Надо, - твердо сказал Фил.
- Хорошо. Дайте мне телефон…
Фил поднес Николаю Евгеньевичу аппарат на длинном шнуре, и Кронин набрал номер.
- Вы можете приехать прямо сейчас, Эдуард Георгиевич? - спросил он. - Очень важно.
Кронин долго слушал ответ и хмурился. Фил не знал, что говорил Эдик на другом конце провода - неужели отказывался приехать под каким-то надуманным предлогом? Странно.
- Хорошо, - сказал наконец Николай Евгеньевич. - Вы думаете, он сможет?
Второй эпизод молчания оказался еще более длительным, и Фила охватило беспокойство. О ком они говорили? Кто сможет? И что?
- Хорошо, - повторил Кронин. - Постарайтесь побыстрее.
Положив трубку, он поднял на Фила полный изумления взгляд.
- Вы знали об этом?
- О чем? - не понял Фил.
- О Михаиле Арсеньевиче. Он психически болен. С ним произошел приступ - сегодня, часа в четыре.
- В четыре? - удивился Фил. - Я видел Мишу в институте. Мы поговорили. Это было в половине четвертого. Оттуда я поехал к вам.
- А несколько минут спустя Михаил Арсеньевич потерял сознание, Эдуард Георгиевич с трудом привел его в чувство. По словам Эдуарда Георгиевича, Михаил Арсеньевич, перед тем как впасть в буйство, обвинил себя в смерти Елизаветы Олеговны.
- Что? - поразился Фил.
- Да, - кивнул Кронин. - Странно, правда? Похоже, каждый из нас ощущает перед ней собственную вину. У каждого есть нечто, заставляющее мучиться и искать в себе причины произошедшего, а невозможность дать этой трагедии обычное объяснение ведет к самообвинению.
- Извините, Николай Евгеньевич, - сказал Фил, - я позвоню Вере.
Трубку долго не поднимали, наконец запыхавшийся голос сказал:
- Алло! Слушаю.
- Где ты была? - вырвалось у Фила.
- Не понимаю. В ванной, если тебя это так интересует. Оттуда почти не слышно звонков, когда течет вода. А я еще пела… Говори скорее, я стою на полу босая и мокрая, только халат накинула.
Фил представил себе мокрую Веру в накинутом на голое тело банном халате, и сердце сладко защемило, захотелось плюнуть на все, помчаться к ней и никогда больше не вспоминать о том, что случилось, и не думать о том, что непременно произойдет, когда они соберутся вместе, сядут друг перед другом и…
- Вера, - сказал Фил, - сколько тебе нужно времени, чтобы приехать? Я у Николая Евгеньевича, нам нужно срочно собраться. Минут сорок достаточно?
- Если я не домоюсь и возьму такси, - неуверенно произнесла Вера. - И если потом ты на такси привезешь меня обратно.
Она не сказала "и если потом останешься со мной на ночь", но это подразумевалось, Фил нисколько не сомневался в оттенках Вериного голоса.
- Конечно, - сказал он. - Мы тебя ждем.
Потом они сидели и молчали. Оба пришли к определенным выводам, оба понимали: все, что могло быть ими сказано друг другу, уже сказано, и не следует сотрясать воздух лишними измышлениями.
17
Звонок в дверь был резким, как звон колокола судьбы. В квартиру ворвалась Вера, причесала перед зеркалом волосы, прекрасно, по мнению Фила лежавшие и вовсе не требовавшие прикосновения расчески, и только после этого обернулась к Филу и сказала требовательно:
- Ну что? Я не понимаю, почему ты выдернул меня из дома. Обещал приехать, а сам…
Так мужчины не поступают, - прочитал Фил в ее взгляде и потянулся, чтобы поцеловать Веру в щеку (поцелуй в губы он счел не вполне своевременным), но она легко уклонилась и прошла в гостиную, громко приветствуя Кронина и требуя ответа на тот же вопрос: что за срочность?
- Вы прекрасно выглядите сегодня, Вера Андреевна, - сдержанно сказал Николай Евгеньевич. - Нам действительно нужно поговорить. Всем вместе. Сейчас подойдут Михаил Арсеньевич с Эдуардом Георгиевичем - и начнем. Если, конечно, у них там не возникнут затруднения.
Вера с недоумением посмотрела на Фила, и он в нескольких словах, опуская детали, рассказал о том, что случилось с Мишей.
- Понятно, - сказала Вера и села почему-то не на свое излюбленное место, а на соседний стул, куда обычно садился Фил. Дала понять, что сегодня он наказан?
Фил сел напротив, Вера и Николай Евгеньевич оказались одновременно в поле его зрения.
Фил с Крониным продолжали молчаливую игру, начатую еще до прихода Веры, и ей ничего не оставалось, как поддержать мужчин, хотя - видит Бог! - она с удовольствием поговорила бы о чем-нибудь нейтральном. Иногда молчание объединяет людей, как вчера, когда они были вдвоем и тоже молчали, но то было другое молчание, ощущение переполненности, когда слова только мешают чувствовать друг друга. А сейчас молчание разъедало вымученное пространство комнаты, как соль разъедает берег, создавая ничем не исправимые каверны смысла.
Кронин время от времени бросал на часы нетерпеливые взгляды, а один раз даже потянулся к телефону - хотел, видимо, набрать номер Эдикиного мобильника, - но передумал и снова застыл, скрестив на груди руки и морщась от боли в ноге.
Наконец - Фил посмотрел на часы, молчание продолжалось час и четырнадцать минут - хлопнула входная дверь, в прихожей послышались невнятные слова, потом что-то упало, раздался натужный смех, и в комнату вошли Эдик с Мишей: Эдик впереди, Миша за ним, будто собачонка на поводке, Фил даже приподнялся, чтобы разглядеть соединявшую их веревочку, но, конечно, ничего не увидел - впечатление, однако, было настолько сильным, что он не сдержался:
- Привел наконец? - спросил он у Эдика, и тот ответил, поняв, должно быть, о чем думал Фил в тот момент:
- Притащил. Как на цепи - можешь поверить. Больше всего Миша хочет сейчас спать. Желательно вечным сном.
Похоже, так и было. Бессонов выглядел тенью человека - он горбился, чего не делал никогда прежде, взгляд его застыл в неопределенном поиске смысла, руки плетьми лежали вдоль туловища. Миша опустился на стул и замер, уйдя в себя.
- Вот что делает с человеком приступ, - сказал Эдик, усаживаясь рядом с Филом. - Если кто-нибудь думает, что от Миши сейчас хоть какой-то толк…
Кронин кивнул Филу: все в сборе, начинайте.
- Миша, - сказал Фил, - ты можешь? Это очень важно. Ты должен, понимаешь?
- Говори, - сказал Миша одними губами. - Я смогу. После того, что было со мной сегодня… Мне кажется, я могу все.
Он поднял на Фила взгляд мученика.
- Ты хочешь обвинить меня в том, что я убил Лизу? Да, я убил ее, потому что…
- Замолчи! - резко сказал Фил. - Это я уже слышал. Каждый из нас сначала обвинил другого, потом себя. У каждого из нас нечиста совесть. Но виноват один.
Он встал и начал ходить вдоль стены от компьютера к окну и обратно, головы сидевших за столом поворачивались следом.
- На самом деле перед нами две проблемы. Смерть Лизы только первая из них, но, не разобравшись в ее причинах и смысле, мы не сможем решить вторую проблему, главную. Я долго думал… Утром мне опять звонила Рая, это моя бывшая жена, она время от времени доводит меня звонками… Неважно. Мы говорили о сыне, и Рая сказала: "У меня такое ощущение, будто я стремительно старею, а Максимка становится все меньше и меньше"… Я вспомнил ее слова и понял, как все было. И еще вспомнил, что рассказывала мне Лиза за пару дней до… Она упомянула об этом вскользь, мы говорили совсем о другом, и я забыл… А Раины слова заставили вспомнить. Психика - штука странная… Неважно.
Фил говорил настолько сумбурно, что сам плохо понимал себя. А нужна была полная ясность. Он остановился у компьютерного столика и начал сначала:
- Произошло это в четверг, седьмого сентября. Помните тот день? Мы обсудили вербальную формулу, а потом решили отдохнуть. Эдик накрывал здесь на стол, Николай Евгеньевич с Мишей вносили результат обсуждения в компьютер, я слонялся без дела, потому что женщины прогнали меня из кухни, а Вера с Лизой нарезали бутерброды и вели обычный женский треп, потому что устали от мудрой словесности.
Говорили о тряпках, о всякой такой чепухе, но между ними понемногу будто барьер воздвигался, Лиза чувствовала, как Вера все больше раздражается, и не понимала причины. Об этом эпизоде она рассказала мне, как о чем-то несущественном, и я только сегодня понял, насколько все было серьезно.
Заговорили о любви, и разговор перешел в иную плоскость. Что такое любовь в бесконечномерном мире. Так, Верочка?
Задавая вопрос, Фил остановился за спиной у Веры. Чтобы ответить, ей пришлось обернуться, поднять голову и… Господи, - ахнул Фил, - какие же усталые у нее глаза!
- Наверно, - сказала Вера. - Если Лиза тебе сказала… Я не помню.
- Вы говорили о любви.
- Вряд ли, о любви с Лизой говорить было бессмысленно, - тихо сказала Вера и опустила голову.
- Бессмысленно? Почему?
- Господи… Ты и сам это знаешь… Говорить с Лизой о любви? С этой холодной, как пингвин, женщиной? Что она знала в жизни, кроме висталогии и философии? Мы говорили о любви… Ну да, начали мы разговор с… Нет, не помню, какая-то мелочь. А потом действительно Лиза сказала, что понимает теперь, почему люди до сих пор не выяснили истинного механизма любви. И не могли, мол, выяснить, потому что любовь, как и сам человек, многомерна и нематериальна… И дальше села на своего конька - она ведь умела хорошо говорить только о висталогии, теории, Петрашевском, Шпенглере и Фукуяме. Остальное проходило в жизни как бы мимо нее. Тебе ли этого не знать, Фил?
- Ты в это время нарезала буженину…
- Помидоры, - поправила Вера. - Это я почему-то помню. Помидоры. Один был неспелый, и я отложила его в сторону.
- Чем ты резала?
- В каком смысле? - удивилась Вера.
- В прямом, - резко сказал Фил. - Каким ножом? Из тех, что в сушилке, или из сервизных наборов, лежащих в коробочках?
- Ах, это… Почему ты спрашиваешь? Ящик был открыт, я брала оттуда вилки… Ну да, там лежат несколько серебрянных столовых ножей. Им, должно быть, лет сто.
- Софа регулярно их чистит зубным порошком, - заметил Кронин, - но они быстро тускнеют… Несколько дней - и ножи снова темные.
- Ты увидела серебрянный нож и взяла его в руки, - сказал Фил.
- Не помню. Может, и взяла.
- Да или нет?
- Чего ты от меня хочешь? Да, взяла, что в этом такого? Взяла и попыталась нарезать помидор. Нож оказался настолько тупым, что соскользнул и ударил по пальцу. Даже не порезал…
- А в это время Лиза продолжала рассуждать о том, что такое бесконечномерная любовь, и удастся ли человеку когда-нибудь разобраться в ее законах.
- Она так говорила? Может быть, не помню.
- А потом произошел эпизод, которого Лиза не поняла, просто пересказала мне в двух словах, ее больше занимал разговор, а не твои жесты… Ты отошла на шаг, подняла нож, который держала в руке, и сделала резкое движение - будто перед тобой стоял враг. Потом ты бросила нож в коробку и повернулась к Лизе спиной. Было?
- Наверно… Если ей это запомнилось…
- О чем ты думала в это время?
- О нашем разговоре, естественно.
- Только ли?
- О чем же еще?