Это была история о двух рыцарях из маленького серого замка, того самого, где под крышей самой высокой башни жили ласточки, а на вересковых холмах шумел темный лес. О двух братьях, которые взыскивали Святого Грааля, и об испытаниях, выпавших на их долю в этом пути. Старшего из них звали Глэймор, и "такого имени с франкскими корнями, – как утверждало Приложение, – не встречается более ни в одной артурианской хронике, скорее всего это выдумка позднейшего автора, пожелавшего остаться анонимным". Такие дела. А младшего звали Алан. И волосы у него были и впрямь светлые, об этом говорила даже баллада. Его брат действительно его убил. Это случилось в Походе Грааля, когда в схватке со своим давним врагом-родичем движимый обетом непролития крови Алан не стал против него драться и был смертельно ранен – раной из тех, что убивают долго. Тогда Глэймор его добил, избавив от мучений, и уж поверьте, дорогой Марк и милая Мария, – самому Глэймору от этого пришлось куда больнее. А вскоре после того он обрел Святой Грааль и причастился из Истинной Чаши. Потом он вернулся в Камелот и еще долго жил – до самого конца королевства, а на старости лет принялся описывать стихами их поход и делал это из памяти и любви к своему брату. Воистину, как говорил сэр Алан во сне, с ними обоими все кончилось хорошо. Только это не помешало Аллену почувствовать, как защипало глаза, когда он перечитывал последний разговор двух братьев, заглядывая Марку через плечо.
– Такие дела, – сказал Марк, закрывая книгу.
Они помолчали. Чайник уже давно вскипел, и его выключила Мария. Небо за окном стало черно-синим.
В комнате трескуче зазвонил телефон. Это был Роберт, искавший блудного брата; Марк сообщил ему, что блудный брат жив, здоров, но домой может на ночь и не прийти, поскольку у них тут важный разговор.
– Пьете, что ли? – спросил Роберт, понимавший, что Аллену может быть нужна некая релаксация после тяжелого дня и "всей этой истории с Граалем".
Марк оглянулся на непочатую настойку и девственно чистый, пустой кухонный стол и отозвался неопределенно:
– Ну… можно сказать и так.
– Только у этого юноши завтра зачет, – предупредил Роберт, – так что ты его разбуди пораньше. Сдать он, конечно, ничего не сдаст, но пусть хоть попытается.
– Непременно, сэр, – пообещал Марк, – выгоню плетьми в шесть утра, а на ночь напою теплым молочком и спою ему десять колыбельных. Ваш малыш ("А за малыша получишь!" – пообещал с кухни Аллен) будет в полном порядке, отвечаю головой. Чьей? Как чьей? Ну в самом деле это уже мелочи…
Священная тишина момента была разрушена. Мария пошла звонить мужу, что задержалась в гостях и может не успеть на трамвай, а Аллен, вдохновленный речами о теплом молочке, потребовал кормить гостей. Марк заглянул в холодильник, неожиданно обрел там ранее украденные бабушкой бокалы ("Ну ладно, старушка, на сей раз я тебя прощаю!") и вынул на свет божий нечто на блюдечке, завернутое в серебряную обертку. Это был плавленый сырок "Новость" – неизменная пища всех бедных студентов и прочих безденежных и безработных гениев. Вслед за ним явился батон самого дешевого серого хлеба с отрубями и желтоватый огурец.
– Что это? – скривившись при виде "Новости", вскричал Аллен голосом безнадежно больного человека.
– Очень питательный сырок, – оскорбленно заметил Марк. – Наливай всем чай и не протестуй, а то я тебе его скормлю вместе с оберткой.
В кухню вернулась Мария. При виде сервированного стола она воскликнула:
– Я так и знала! – и принесла свою сумку, в которой обнаружилась упаковка котлет и коробка сухого картофельного пюре. Следующим сюрпризом оказался вафельный торт. – Ну-ка пустите меня к плите, ребята, – скомандовала она. В отличие от Аллена ее особенно возмутил не сырок, но огурец, и она заставила Марка его выкинуть. Вскоре был готов замечательный ужин. Круглые кухонные часы показывали без пяти минут полночь, и это, увы, была чистая правда.
…Человек не может долго жить в горах. Там слишком сильный ветер. Там слишком высоко, и слишком явственно присутствие ангелов. Чтобы не сгореть в постоянном благоговении, человек спускается в долину, но потом, когда к нему возвращаются силы, он берет посох и опять спешит в горы, потому что без них уже не может жить…
– А теперь, – попросил Аллен, ставя грязные тарелки в раковину, – давайте вы скажете мне, что вы об этом думаете. А я вам тоже что-нибудь скажу. Потому что кушать, конечно, очень здорово, спасибо, Мария, но если мы не придумаем, что с этим делать, у меня внутри все сгорит. Давайте говорить, пожалуйста.
* * *
И они стали говорить.
За окном разгорался рассвет. День обещал быть таким же сияющим, как вчерашний. Трое друзей сидели за столом. Бессонная ночь и горячечные разговоры сказались на всех, но на каждом по-своему. Мария напоминала смертельно больную огромными синими кругами вокруг глаз и полупрозрачным зеленым цветом лица. Аллен приобрел внешность сумасшедшего юного наркомана, которому срочно нужна очередная доза. Глаза его неестественно светились. Он, наверное, мог бы в темной пещере обойтись без фонарика. Один Марк не казался усталым или нездоровым: он выглядел как полный сил маньяк-убийца, вынашивающий новый жестокий план. Его лицо просто просилось на плакат с надписью "Разыскивается полицией".
– Честное слово, я за эту ночь выпила больше чаю, чем за всю предыдущую жизнь, – рассеянно катая пустую чашку по столу, призналась Мария. Марк воспринял это как просьбу и потянулся за чайником. Возражений, как ни странно, не последовало.
Они сидели на кухне и смотрели на бутылку. Единственным, кто хоть как-то отдал ей должное, оказался Марк – и того хватило на пару глотков.
– Отлично, – подвел он итог, мучая ножом простертый на блюдце плавленый сырок – все, что к утру осталось в доме из съестного. – Значит, намечается Поход Грааля. Вот круглый стол у нас уже есть – правда, скатерть в цветочек мешает, но ее можно и снять. А мы, значит, вроде как трое рыцарей. Сэр Марк, сэр, извиняюсь, Мария – или дэйм, если хочешь, и юный сэр…
– Пожалуйста, перестань, – дернулся Аллен, вместо четок перебиравший листы "Преданий". Мария взяла его личную карту, которая непонятно почему валялась на столе, приоткрыла. Шестнадцатилетнее, почти не изменившееся лицо улыбалось с фотографии.
– Он тебя не дразнит, успокойся. Он серьезно… наверное. Потом, разве ж плохо звучит – юный сэр Аллен П. Августин?.. Вполне подходяще для хроники, только П. мешает. Кстати, что такое П.?
– Инициал. Чему это вас в колледже учили? У нас до Реформации была система многих имен, в основном у дворянства – одно личное, остальные родовые. Потом у всех стало по два… Отсюда выражение "последнее" имя, хотя теперь правильно говорить "второе". Ну, у некоторых кусочки этих отмерших имен остались, в основном в документах… Называются – "мертвые инициалы". Да что я тебе лекцию читаю? Неужели правда не знаешь?
Мария досадливо хлопнула карточкой о стол.
– Да я не о том… Что это было за имя, я имею в виду?
Аллен моргнул.
– Так я и не знаю… П. и П., как-то я никогда не задумывался. Отец, понимаешь ли, был Даниэль П. Августин, а я вот – Аллен П. Августин…
– А узнать можешь? Где-нибудь должно же это быть…
– Слушайте, ребята, а зачем вам? – вмешался Марк. – Может, ну его?..
– Нет, пусть он узнает, – уперлась Мария. – Аллен, будь добр, посмотри где-нибудь… Мне вдруг показалось, что это важно.
– Разве что маме позвонить… Семь часов, она, наверное, уже встала, на работу собирается. Только это межгород, Марк, тебе потом оплачивать. – Аллен неуверенно потянулся к телефону.
– Да звони, разоритель. Тоже мне межгород – шесть часов на электричке… Не помру от голода. А помру – буду утешаться мыслью, что ты себе этого не простишь и отгрохаешь мне на могиле двухметровый памятник с изображением Чаши Грааля…
Но "разоритель" уже вертел телефонный диск, не обращая на речи друга внимания. Марк всегда говорил речи, и слушать их было вовсе не обязательно.
– Халло, мам! Ты все-таки дома, а я уж думал… Да, я! Хорошо. Да, сдал… Почти. Две пересдачи. Да сдам я все! Абсолютно уверен. И с деньгами хорошо. И у Роберта тоже… Жениться? Я? Ах Роберт… Вот ты у него и спроси, я по шее не хочу… Соберется – скажет. Как это – когда? Когда все сдам, тогда и приеду. Ну, мам, что значит – тогда до осени не увидимся? Я же умный…
– Слушай, умный, – прошипел Марк, дергая друга за волосы, – ты по делу не можешь говорить? Это же межгород… Памятник – это хорошо, конечно, но у тебя на него все равно денег нет!
– Руки прочь, завистник! Мам, это я не тебе… Слушай, у меня такой вопрос: что значит "П."? Инициал в моем имени. Для института, – беззастенчиво соврал он, косясь в сторону друзей и разводя руками – что ж поделаешь, лгать приходится… – Ищет, – сообщил он шепотом. – Сейчас посмотрит в альбоме, там на карточках может быть что-нибудь…
Марк в отчаянии возвел глаза к небесам.
– Аллен, ты слушаешь? Вот дедовский военный билет, но здесь тоже только инициал… Нет, ничего нету. Погоди-ка, а это что? О, сынок, победа! Это твой прадед, посмертная фотография… Альберт Персиваль Августин, 2-й год Реформации. Ты слышишь? Аллен! Ты куда пропал?
– Да, мам. Спасибо. Я запомнил… Да нету новостей. Когда кончу… Я позвоню потом. Обязательно. Хорошо. Счастливо. Я тебя тоже… – Он положил трубку и некоторое время сидел, глядя перед собою. За окном летали, кажется, чайки. Одна из них подлетела совсем близко и оказалась светло-серым голубем. Голубь слегка задел крылом стекло, прочертив по пыли яркий след. Меж двумя створками ползла сонная муха. Аллену она очень не понравилась.
– Ну? – спросила Мария.
– Персиваль, – отозвался Аллен.
Марк присвистнул. Они помолчали. Бывший солдат первым нарушил молчание:
– Хорошее имя. Главное – редкое. У нас ротный был Персиваль. Перси, если сокращенно. Сволочь он, правда, был… Преизрядная. Вряд ли он Грааль искал, мне так кажется.
Мария одарила его пронзительным взглядом. Она еще не привыкла к Маркову стилю общения.
– Случайных совпадений не бывает, – уронила она.
– Конечно, мэм, не бывает, мэм. Вот у меня утерянное второе имя – Галахад, так мне открыли пророческие дневники прабабушки, созданные этой великой женщиной, когда ей было восемь лет… Аллен, да ты что? – Марк хлопнул ладонью по "Преданиям". – Радоваться надо, ты у нас Персиваль, про тебя вон почти целую книжку написали. Ты многих вдохновлял на поэзию…
О Аваллон мой, Аваллон,
Я – храбрый рыцарь Персиваль.
Хоть я умом не наделен,
Зато хочу найти Грааль…
– И кровь свою отдать не жаль… – тихо откликнулся Аллен, глядя в стол.
– Да, это уже не смешно. Сейчас я разрыдаюсь, и меня утешит только, если Мария перестанет сверкать очами и меня ласково поцелует. Не обижайся. – Марк в максимально нежной своей манере потряс друга за плечо:
Отважный рыцарь Персиваль,
Я не хотель Вас обижаль…
Врага б я Вашего поймаль
И… все б ему поотрываль…
Аллен хмыкнул.
– Пациент жив, – радостно провозгласил Марк и забросил в рот кусочек "Новости". – Приступим к следующему пункту. Кого выберем в Галахады?
– Самого тихого, – предложила Мария.
– Сэр Алан сказал мне… – с усилием произнес юноша, не отрывая взгляда от выцветших васильков на скатерти, и сердце его сжалось от того, что двое других тут же замолкли. Он словно бы физически чувствовал, как разреженная Марком атмосфера опять сгущается, подступая к горлу. – Алан сказал, что надо идти в Дом Иосифа. Я не знаю, что он имел в виду. Я даже не знаю, в прямом ли смысле он употреблял слово "идти". Хотя тогда мне казалось, что он говорит очень просто и называет вещи своими именами. Вот вы верите, что все это – правда, то есть видение, посланное извне и с некой целью. Теперь, с вами, я в этом уверен, и мне уже не кажется, что я схожу с ума. Спасибо.
– Я верю, – медленно сказала Мария, – что это видение и что пришло оно извне. Но… Понимаете, "извне" бывает разное. Есть верх и низ. И вещи, которые приходят сверху и снизу. Надо иметь мудрость, чтобы отличить одно от другого. Есть она у нас?
Марк пожал плечами. Аллен покачал головой.
– У меня, кажется, нет. Но дело-то в том, что я не знаю ни одного человека, у которого она есть. Вернее, есть настолько, что я мог бы поверить ему больше, чем своему сердцу.
– Я, пожалуй, знаю. Но это не человек. Это Церковь.
Аллен вскинулся:
– Ты думаешь, нам стоит пойти к священнику? А он нас не это… не предаст за что-нибудь анафеме или как это называется?
– Я думаю, мы должны пойти к священнику. На анафему можешь не рассчитывать, – Мария усмехнулась, – не настолько ты солидный враг Церкви, дорогой мой. А с тем, что мы услышим, придется решать, что делать дальше. Может статься, что мы не услышим вообще ничего стоящего. Но, видите ли, в Церкви есть некая вещь, которой нет у людей в отдельности. Там есть Благодать.
Аллен поежился. "Благодать" что-то не внушала ему доверия. Одно дело – читать в книге про мудрых отшельников и архиепископов, и совсем другое – самому говорить со священником! Священников он почему-то ужасно боялся с детства, в церкви бывал пару раз в год – по праздникам, в основном вдохновившись примером какого-нибудь благочестивого Галахада, или просто случайно забредал и попадал на мессу; хотя честно носил на груди серебряный крестик (не сарацин же он все-таки, человек крещеный! К тому же король Артур, например, числится среди "трех праведных мужей христианских"), а из молитв знал "Отче наш" – мама в детстве научила.
Марк только укрепил его сомнения:
– Не могу сказать, чтобы я часто ходил в церковь за последние годы… Кажется, последний раз я там был, когда меня крестили, в возрасте трех месяцев. Да я и не знаю, как говорят со священниками. – На этом слове в голосе Марка мелькнула нотка легкого ужаса. – Тогда я с ними, наверное, как-то общался, но не думаю, что сейчас этот способ подойдет – орать и таращить глаза мне уже не по возрасту.
– Я знаю другие способы, если хотите, могу говорить за всех. – Мария уже загорелась собственной идеей и отступать от нее явно не собиралась. – Вы можете просто посидеть рядом и подождать, помолиться, в самом деле. Не слыхала никогда, чтобы это кому-нибудь повредило…
– Да, наверное, – отозвался Аллен, согласный на все, лишь бы ему не пришлось больше говоритьречь . Внезапно посетившая его мысль о зачете показалась очень смешной. Зачет! Что может быть в жизни более элементарного? Прочитавший эту мысль Марк подвинул к нему очередную дымящуюся чашку.
– Выпей чаю, о славный рыцарь Персиваль ("Не называй меня так!" – вскинулся тот), чай очень полезен тем, кого ждут великие свершения на ниве науки, а мне пожелай перед уходом приятных сновидений – и помни, сын мой, что завидовать – грешно…
Глава 3
17 мая, пятница
Первым к церкви пришел, как ни странно, Марк – на полчаса раньше срока – и полчаса нервно мерил шагами ее ступени. Эту маленькую церковь – свою любимую – предложила Мария, и называлась она храм Благовещения Непорочной Девы. Аллен вообще узнал за сегодняшнее утро немало интересного о церквях, например, что на ночь они не закрываются, чтобы любой мог прийти за утешением когда угодно, и поэтому же там в ризнице каждую ночь дежурит какой-нибудь священник – или, на худой конец, служка или монах. Но чаще всего все-таки священник – вдруг, например, кому-нибудь ночью надо будет срочно исповедаться? Или позовут к умирающему…
Встречу они назначили, однако, не ночью, а вечером – по окончании последней мессы. Позже всех прибежал невыспавшийся и абсолютно безумный Аллен, который, однако, умудрился утром сдать зачет. Когда он, шатаясь, с красными после бессонной ночи глазами явился к преподавателю, с трудом припоминая, как называется сдаваемый предмет, каменное сердце профессора не выдержало: видно же, что человек ревностно учился всю ночь напролет. Правда, Аллену пришлось выслушать речь о том, почему дневная форма обучения называется именно дневной, а также согласиться с предложением в следующем году попробовать иногда ходить на занятия. Зато наградою за муки стала свобода.
– Сидите здесь и ждите. – Слова Марии гулким шепотом истаяли в полутемных сводах. Изнутри храм оказался много больше, чем снаружи, – совершенно пустой, с одинокой лампой, горящей над алтарем. Друзья опасливо сели на самый краешек длинной скамьи. Мария, сменившая резиновые тапочки на громко стучащие туфли, прошла в ризницу, и ее длинная тень спешила за ней. За приоткрывшейся дверью Аллен успел разглядеть стол, золотистый круг от настольной лампы и человека в белом, склонившегося над письмом. Мария что-то тихо спросила, дверь захлопнулась.
В сумраке пахло свечами, ладаном и еще каким-то смутно знакомым с детства церковным запахом, который не поддавался определению. Аллен с замиранием сердца смотрел на едва различимые картины Крестного Пути по стенам, на строгие фигуры статуй у боковых алтарей. И на Крест, конечно. На Крест.
Во всем храме только он был ярко освещен – были видны даже красные потеки на пяти ранах Распятого, все линии Его страдальчески сведенных судорогой мышц. Только лицо с сомкнутыми веками, чуть склоненное к плечу, поражало своей сияющей безмятежностью, смутно напомнившей о сэре Алане – но не как картина может напоминать о прекрасном месте, а скорее наоборот – как прекрасная земля вызывает память о своем отображении. Аллен почувствовал, как в сердце ему проникает знакомая тупая боль – но сейчас она была почему-то облегчающей. "Наверное, так за Него умирали мученики – им хотелось просто разделить это страдание", – шевельнулась внезапная мысль. Аллен встал и хотел было тихонько подойти поближе, но по дороге к распятию вдруг струсил и свернул к боковому алтарю. Оттуда ему в сумраке улыбнулась Дева Мария – нет, пожалуй, все-таки не ему, а высокому белому ангелу с простертыми к ней в приветственном жесте руками. Юноша неуклюже опустился на колени на холодные плиты перед двумя статуями, погруженными в свою навечно застывшую мистерию разговора, и закрыл глаза.
Он хотел помолиться, но понял, что не умеет. Он несколько раз, сбиваясь и шевеля губами, повторил единственную молитву, которую знал, – "Отче наш", а потом неожиданно для себя понял, что уже молится своими собственными словами, и устыдился их, но других у него не было.
"Господи, Ты знаешь, я совсем не умею молиться. Прости меня, пожалуйста, я не научился, я никогда не пробовал научиться – но я надеюсь, что Ты все равно слышишь меня, Господи, и поможешь нам, если мы не замыслили ничего неправильного. Пусть мы узнаем правду, Господи, пусть мы поймем, чего ждешь от нас Ты, – я хотел бы только этого, если Тебе не сложно. То есть Тебе, наверное, ничего не сложно, но я совсем запутался в словах, Господи, и надеюсь только, что Ты видишь мое сердце и понимаешь, что я имею в виду. Помоги нам, пожалуйста. Пусть там, в ризнице, у них все будет хорошо. Пусть все будет… правильно, Господи. Прости меня, если что не так…"
Сгорая от стыда за свою душевную немоту, ибо у него не только верных слов, но и верных мыслей, кажется, не осталось, Аллен открыл глаза и посмотрел наверх. Из-под купола на него ласково взирал крылатый барельефный лев, его человеческие и почему-то очень знакомые черты обрамляла пышная шевелюра резной гривы.
"Где я видел этого льва?"