Хиппа и Мансуров зашли в соседнюю квартиру. Сосед мой сразу же связал увэдэшника, заклеил ему рот пластырем и приковал парня к батарее, позвонил вниз, шоферу приготовленного к отъезду микроавтобуса, куда уже было перенесено несколько ящиков с оружием, сказал, чтобы тот отправлялся без нас, не объясняя причин, отвел собаку в заднюю комнату за шкафом, приготовил из оставшихся боеприпасов ловушки-мины под половицами по всей квартире, уничтожил винчестер компьютера и, забаррикадировавшись в комнате с кавказкой, приготовился дорого продать свою жизнь. В общем, это ему удалось. Сначала погиб Мансуров около которого находилась одна из мин-ловушек, затем - Найда, и последним Хиппа. Около двадцати омоновцев тоже не вернулись никогда уже больше домой.
Так и ушел на тот свет Хиппа, оставшись до самого конца загадкой для меня. Никогда прежде, даже когда погиб Ветер, я не испытывал такой боли. Я так и не понял, почему он не пытался спастись со своей кавказкой, ведь было у него несколько минут на то, чтобы спуститься к стоящему внизу транспорту. Возможно, он отвлекал от него внимание? Или надеялся отвести от меня подозрения? Этого мне уже не узнать. Я не понимаю, для чего погибло столько людей. Я, как все нормальные люди, не испытываю ни малейшей любви и сочувствия к органам безопасности, но не могу не думать о семьях, оставшихся без кормильцев, о людях, которые совершая убийство и беззаконие всю свою жизнь, ушли на Божий суд без должного к тому приготовления. Не знаю, есть ли этому оправдание, но Хиппе я буду всегда благодарен, и до самой смерти буду молиться за упокой странной его души.
ЧАСТЬ ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
25 сентября. Воскресенье. Пять дней до завершения конкурса.
В полнеба пылал, слепя глаза, медленно поднимающийся огромный раскаленный шар, я видел, как протуберанцы вспыхивали вокруг него искрящейся короной, нервно и извилисто плясали, а затем взрывались навстречу яркому, сверкающе-белому небу и разносились во все стороны. Их бешеный хаотичный танец завораживал меня. Но я не мог смотреть на него. Глаза болезненно слезились и почти ослепли. Веки воспалились. Чем чаще я тер их горячей иссохшей рукой, тем больше мне казалось, что под них набился песок, который раздражал и резал глаза. Я снял рубашку, оторвал от нее подол. Ох, нелегко это было сделать. Руки настолько иссохли, что пальцы не хотели гнуться, неприятно шуршали друг о друга, чувствительность их была резко нарушена. Единственное, чего хотелось - так это охладить разгоряченную кожу, смочить ее чем-нибудь. Но вокруг была пустыня, мрачная, убийственная и такая же слепящая, как небо. Ни кактусов, ни саксаулов - все было мертвым, ни признака жизни. Ни намека на хотя бы иссохший колодец. Все бы сейчас отдал за глоток воды, за то, чтобы хоть как-то смочить и охладить горячие ладони. Я бы облизнул их, но во рту не осталось слюны. Язык казался чужим и не желал слушаться. Я попытался провести им по губам, но испугался шершавого, наждачного звука, который при этом получился. Мне показалось, что язык сейчас отломится и выпадет изо рта. Завязав глаза полосой ткани, оторванной от подола, я вновь надел рубашку и пошел в сторону солнца. Не знаю, почему, но я должен был идти именно туда. Может быть, потому что светило было единственным, нарушающим однообразие окружающего мира объектом. Идти было трудно. Казалось, что песок вибрирует, плывет волнами под ногами, меня укачивало и тошнило, пару раз, когда меня стало выворачивать, спазмами сотрясая тело, я остановился, но желудок был пуст и сух, только отвратительную горечь желчи почувствовал я во рту. Сквозь полосу ткани солнце блестело не менее ярко, чем прежде, но оно хотя бы не сжигало глаза, я мог теперь смотреть вперед. Но лучше бы мне было и не смотреть, ничего не менялось и меняться не собиралось. Я брел, еле передвигая ноги, не в силах оторвать их от песка, час, и другой, и третий. А может быть, прошла уже целая вечность? Почему солнце поднимается-поднимается, но так никак и не поднимется? Наверное, я уже умер и попал в ад. В аду нет солнца, - вспомнил я проповедь отца Иллариона. Впрочем, откуда ему это знать? Тащился бы он сейчас здесь вместо меня, думал бы, небось, иначе.
Легче остановиться, лечь и умереть здесь, - подумалось мне, и все во мне захотело вдруг одного - исчезнуть. Не надо мне ни Бога, ни рая, ни бессмертия - исчезнуть, испариться, перестать быть. Единственным желанием моим стало - успокоиться. Перестать чувствовать вообще что-либо. Раз и навсегда. Я никогда не был так истерзан. Но почему-то по-прежнему шел и шел, к ослепительному востоку, к безжалостному, жестокому солнцу, которое уничтожило уже весь мир, выжгло его насквозь, и меня вместе с ним, но душа моя почему-то продолжала цепляться за тело - какое там тело? - мумию, и заставляла идти вперед.
И когда прошла бесконечность, а за ней еще одна, а за ней еще, я почувствовал, что солнце сжалилось надо мной, беспощадная яркость его чуть-чуть поблекла, жар, хоть и не уменьшился, но поток песчинок перестал обжигать, и что-то вроде росы выступило на моих губах. Лоб намок. Боже милосердный, что там во мне еще могло пропотеть? Я посмотрел на солнце сквозь тряпку, прикрывавшую глаза, и непонятно каким чувством понял, что самое страшное позади. Солнце испытывало меня, и, кажется, испытание я выдержал. Лучи больше не жгли кожу, они гладили ее, ласкали, снимая жестокое жжение. Горячий воздух не обжигал больше ноздри и горло. Я сумел пошевелить пальцами рук, сжать их в кулаки, разжать и снова сжать. Я стянул с глаз повязку и увидел склонившуюся надо мной Дашку, она влажной губкой смачивала мне губы и лицо. Так значит, я только что бредил? Слава Богу, что пришел в себя, слава Богу, что же со мной случилось?
Я повернул слегка голову, увидел загораживающий окно шкаф и вспомнил про Конкурс Мэйл.Ру. Все было, кажется, не так уж хорошо, но все же лучше при любом раскладе быть дома, лежать в своей постели, только почему ее так качает? Я посмотрел на пол и не увидел его. Вместо пола вокруг простирался желтый песок, который вибрировал и двигался волнами, как морская вода. Вся мебель качалась в такт волнам. Меня это несколько напугало. А что с комнатой? - хотел спросить я Дашку, но тут же забыл о своем вопросе. Я снова посмотрел на шкаф. На шкафу сидела птица и, не обращая на меня внимания, чистила перья. Большая такая птица. Я бы сказал огромная. Мне стало тяжело дышать. Я почувствовал, как у меня прерывается дыхание и сердце начинает сбоить.
- Оттттт… оттткуда … у нас… кондддддор? - спросил я Дашку и глазами показал на птицу. Сзади раздалось громкое всхлипывание. Я не мог оглянуться, сил на это совсем не было, но я понял, что там Длинноухий, и он почему-то плачет. Дашка сунула мне под нос клочок ваты, резко потянуло нашатыркой. - Зачем ты мне это пихаешь? - язык наконец начал меня слушаться. - Я пришел в себя. Мне снилось, что я шел по пустыне. Что там делает кондор? И где Цыпленок? Смотри сколько песка намело, забери детей на тахту, я боюсь, вдруг они утонут? - я сказал так много, потратил на это столько сил, что смертельно устал. Я закрыл глаза и хотел заснуть, но качало слишком сильно, меня опять начало тошнить, а затем вырвало прямо на желтый песок около тахты…
ЧАСТЬ ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Несколько часов меня лихорадило и трясло, надо б было заснуть, но я не мог, хоть и очень этого хотел, вновь провалиться в забытье. Я просил у Дашки снотворное, умолял, унижался, выклянчивал. И никак не мог понять, почему она жадничает, с чего вдруг стала такой немилосердной. Я бы врага своего пожалел в таком состоянии, а она… Я плакал от боли и бессилия. Я безудержно судорожно зевал, но заснуть никак не мог. Кондор, нахохлившись и нагнув голову набок, внимательно следил за мной круглым глазом. Я понимал уже, что он - плод моего воображения, но никак не мог отделаться от этой болезненной фантазии.
Свет в комнате был погашен, шторы задернуты, и мне уже не казалось все столь ослепительно-ярким. Тем не менее, глаза по-прежнему болели и слезились. В ушах гремели тамтамы, я слышал, как толчками по сосудам пробивается кровь. Каждый звук извне слышался громко и отчетливо, вызывая резкую головную боль. Пару раз заплакал Цыпленок, и его рев был настолько невыносим, что я сам готов был закричать от боли, но боялся говорить даже шепотом.
К середине дня я сильно пропотел, а когда в очередной раз, с опаской посмотрел на шкаф, то кондора там не увидел. Это меня мучило некоторое время. Легче было бы, если бы я увидел воочию, как он улетел. Песок с пола тоже исчез. Однако, тахта по-прежнему размашисто, словно судно в бурю, качалась, вызывая неотвратимые приступы морской болезни. Мышцы ломило, но раненое плечо почти не болело. Смутно на меня наплывали воспоминания о том, как закончился вчерашний день. Я ничего практически не помнил отчетливо, и не был уверен, что то, что возникало в моем сознании, действительно, случилось на самом деле.
Кажется, капитан Касьянов что-то делал с моим компьютером. Затем меня тащили вниз по лестнице, кажется везли в козлятнике, куда - не помню, убей Бог. Там оказалось, что ноутбук Длинноухого Касьянов тоже прихватил с собой. Куда-то его с винтом от моего компа унесли, а меня начали допрашивать. Их интересовала трубка Хиппы, откуда я взял ее, что я знаю о Хиппе, а я не помню, что отвечал. Мои связи? Да какие мои связи - сатанисты мои связи… Что же я говорил им? Нес какую-то чушь и читал детские стишки. Когда-то меня учил отец, что если придется бывать на допросе, то лучше всего вспоминать детство, и зацикливаться на этих воспоминаниях до отупения. Похоже, мне это удалось, потому что, вероятно, мне в конечном итоге вкололи какую-то дрянь. На запястье образовался огромный синяк, в центре которого виделся след укола. Проговорился я о чем-нибудь или нет? Болтал ли в бреду о SolaAvise? Шамане? Ветре? Не ляпнул ли случайно чего было нельзя говорить? Вероятно, все-таки, нет. Помню, суетились около меня два мужика. Помню, кто-то кричал на Касьянова, а тот в ответ объяснял что-то, сильно запинаясь. Если бы он не стал вдруг резко заикаться, наверное, я бы этого не припомнил. Как я оказался дома - не знаю, полный провал. А дальше? Дальше - пустыня, солнце…
Вечером я уже не так плохо соображал. Стал расспрашивать Дашку. Она не хотела, как мне кажется, ничего рассказывать. Вероятно, жалела меня. Но, похоже, не в силах она была умолчать. И узнал я, что квартира Хиппы заколочена, а до этого там прогремело 3 или 4 взрыва. Стекла в квартирах, окнами на улицу, повышибало, из нижней и верхней квартир эвакуировали людей, но, вроде, все живы. Все, кроме Хиппы, Мансурова и кавказки, которая спасла мне на острове жизнь. Стоило ли спасать ее, отдавая свою? Как там дела с конкурсом? Впрочем, без компьютера мне это не узнать. Но оказалось, что ноутбук дома, и винт от моего компа тоже… Больше не было со мной Хиппы, который решал все за меня. Мне надо было проверить, что творится в Мэйл.Ру. Но только завтра… Сегодня я еще не мог заставить себя проверить, какое место в конкурсе занимаю я, какое Цыпочка, SolaAvis и Фея.
ЧАСТЬ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
26 сентября. Понедельник. Четыре дня до завершения конкурса.
Утром мне было лучше, но не настолько, чтобы я сумел вылезти из-под одеяла - тело по-прежнему ломило, и всего меня трясло и знобило. Дашка напялила на меня 2 свитера и заботливо поила весь день горячими отварами трав. Цыпленок, похоже, поправлялся, тихо сидел в кроватке, как будто понимая, что не время теперь привлекать излишнее внимание к собственной персоне. Длинноухий, видя, как я рвусь к компу, приволок к тахте свой ноутбук. На монитор смотреть было больно, даже когда я применил инверсию к настройкам экрана и белые буквы проступили на черном фоне. Дашка нашла в шкафу темные очки, и читал я, напялив их на нос.
Сначала я вышел на первую страницу. Новостей особых не было. Предварительные итоги конкурса были не утешительны. Первые три места лидировали, резко оторвавшись от всех предыдущих. Мы стояли втроем в подоблачных высотах, как боги Олимпа, и настолько близко друг к другу, что было понятно - между нами еще что-то может поменяться, но сместить нас с этой высоты некому. Только Олимп наш был сейчас похож на Везувий перед извержением. Первой была Цыпочка, за ней следовал я, а затем SolaAvis. Фея и все остальные из первой десятки не были больше нам конкурентами. А мы - мы стояли в обнимку. Поменяется или нет расклад? Я вздохнул и открыл почту. Не знаю, чистили ее или нет Касьянов с компанией, но писем было достаточно много.
Сначала я посмотрел, что творится на работе. Шеф меня выгнал веником взашей. Этого, разумеется, и следовало ожидать. И я не слишком расстроился. Не очень я уже надеялся, что выпутаюсь из этой ситуации с конкурсом. Даже если останусь живым, придется менять весь свой последующий образ жизни: место жительства, работу. Впрочем, что уж тут загадывать? Пока стоит всего-навсего простая задача - остаться в живых. Однако, на скорое прибавление денег в семье рассчитывать не приходится. А значит, съехать с квартиры, пока нас не вышвырнули взашей, если я займу второе или третье место, вряд ли куда получится.
Фея, довольно-таки успокоенная собственным выровнившимся положением, спрашивала меня, как я собираюсь выпутываться из создавшейся ситуации, предлагала денег на дорогу, если мне понадобится куда поехать. Сказала, что собрала себе, но, очевидно, уже не понадобится. К себе, однако, не приглашала. И просила не афишировать помощь, которую она мне предложила. Я оставил ее письмо пока что без ответа и прочитал то, что пишет Шаман.
Шаман прислал достаточно сбивчивое письмо, сетовал, что в резервации тесно, он бы меня принял, но нужны хорошие докумены, иначе просто кто-нибудь заложит, чтобы занять освободившееся жилье. Все это было совершенно логично, просто и ясно. И никаких претензий у меня к Шаману не было, и быть не могло. Но в конце письма он просил больше не писать ему. И я расстроился. В конце концов, конечно, это был шанс - взять деньги у Феи и рвануть с семьей в Сибирь, но вряд ли бы я сумел им воспользоваться из-за своего состояния, тем более, что и документы подделать нам Хиппа если и успел, то передать не передал. А значит, этот выход был явно закрыт.
Я почувствовал одиночество. Я почувствовал, что мы одни в этом мире: я и три самых близких мне человека. На волосок от гибели и совершенно одни. Оставались еще два десятка писем Цыпочки, но я отложил их до завтра, поступив, разумеется, жестоко по отношению к девчонке - ей было много хуже, чем мне. Цыпочка была одна, и она занимала первое место, но чем я мог ей помочь? Пустыми утешениями? Не мог я сейчас этим заниматься. Не знал, как это делать. Я лежал и молился весь день, а вечером попросил Дашку посмотреть, как дела на улице: не следит ли кто за нашими окнами и парадной, и когда она сказала, что все в порядке, крепко заснул до следующего утра.
ЧАСТЬ ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
27 сентября. Вторник. Три дня до завершения конкурса.
В последние дни события так резко и быстро сменяли друг друга, что я не успевал задуматься о том, что время-таки идет, и близится, ох, близится развязка. И прав, тысячу раз прав был Ветер, когда пророчил мне победу в этом чертовом конкурсе. Даже если не первое место - то второе или третье обеспечено, а это значит: если не смерть, то изгнание. Изгнание с семьей, без средств к существованию, без связей, без жилья, без работы, без особой надежды на то, что мы сможем выжить. Ночью я обдумывал, как все это будет происходить. Если я займу первое место, то когда придут за мной: сразу? или начнется бюрократическая волокита, мучительная, оттягивающая неизбежный, но скорый конец? Будет ли суд? Или без следствия все так и свершится? На каком основании предъявят мне ордер? Какие у меня права, и есть ли возможность защиты? Если я займу второе и третье место - меня выдворят из страны, это понятно. Но как быть с семьей? Дозволят ли ее взять с собой или я должен буду оплачивать переезд? Позволят ли продать квартиру? И если "да", то как быстро я должен буду со всем управиться? Думая обо всем этом, я заснул, и, возможно, от этого мне стало немного легче: новые проблемы целиком заняли мое сознание, не то, чтобы они были проще старых, но я знал, что конкретно я могу сделать в данной ситуации, а дальше - как Бог даст.
Проснулся я рано, вставать не стал - было еще слишком тяжело, - потянулся за ноутбуком, который стоял около тахты и, не вылезая из постели, стал быстро перебирать юридические сайты - искать бесплатные консультации для бедных. К моему удивлению, такие еще оставались, правда, немного, я сформулировал те вопросы, которые у меня возникли по поводу того, что мне должно делать по завершении конкурса, и бросил их в эфир сразу по всем найденным адресам. Дожидаясь ответа, посмотрел рейтинг: с вечера он не изменился.
В почте прибавилось писем Цыпочки. Их было уже около 40, я открыл последнее, которое пришло несколько минут назад: "Да ответьте же скорее, у меня почти не осталось денег!" - было написано в записке. Я быстро проглядел несколько предыдущих писем. Цыпочка, на мою бедную голову, сбежала из дома, приехала автостопом в Питер и уже несколько дней ночевала в интернет-кафе, старательно избегая встреч с милицией и пытаясь выйти на связь со мной.
- Черт! Да что ж она, хоть бы парня какого подцепила! - подумал я, но понял, что это не выход для девчонки. Кратковременная связь не спасет ее. И кому нужна она - без денег, без жилья, без документов? Как только будут подведены итоги конкурса, никто не захочет нянчиться с 16-летней девчонкой, которой грозит высшая мера наказания. Будет ли приравниваться помощь ей к укрывательству преступника? - пожалуй, что да.
Что делать мне с ней? В моем доме девчонка пропадет однозначно. Какое бы место из первых трех я ни занял, Цыпочкино присутствие будет обнаружено. И участь ее будет так же предрешена, как если бы она оставалась у себя дома. Я сквозь зубы тихо ругнулся и разбудил Дашку. В конце концов, не могу без ее совета давать я домашний адрес невесть кому. Впрочем, похоже, что те, от кого я свой адрес старательно скрывал, знали его не хуже, чем я. Посоветовавшись с женой, я отослал Цыпочке записку - приходи, мол, поговорим, но помощь, сразу учти, обеспечить не сможем…